Убийца теней - Джей Эм

Талвеона измотали не только бесконечными допросами, на которых принуждали признать себя виновным в отступничестве и отречься от всего, что он говорил и писал, от всего, что считал своим путём к истине, одним из возможных путей. К нему применили самый эффективный способ добиться любых показаний от кого угодно – пытку. Не зря при всём преклонении, которое снискали двухбережники среди людей, не избежали они и доли дурной славы. Не врёт молва, тихая молва, шёпотом передаваемая. Запачкали руки святые братья, давно запачкали и основательно. В крови? И так сказать можно, хотя чаще-то без крови обходится. Без крови… суставы допрашиваемому вывернут, а потом на место вставят, чтобы совсем-то уж в неподвижного инвалида сразу, слишком быстро не превратился. На то у них лекарь за пыткой следит.

Но раз окончательное решение по делу Талвеона ещё не вынесено – значит, не вытянули из него отречения и признания вины. Ведь в его случае окончательное решение может быть одно: смертный приговор. А если он ещё жив, и о назначении дня казни в городе молчат, выходит, пытку перенёс и не отрёкся.

Ну что за человек? Настолько неразумный, чтобы надеяться в учёной общине, под носом у двухбережников, свои лекции читать и избежать преследований. А с другой стороны – настолько сильный, что пытку выдержал. Настолько…

Вдруг эту Ярлину мысль другая перебила. Точнее, не мысль – ощущение, да такое сильное: приближение к миру духов первоэлементов, как бывало иногда вдали от человеческого жилья, в лесу или у реки. Удивлённо оглянувшись вокруг, увидела она только коридор, стены и двери камер – может, занятых, а может, и нет. Причина этого ощущения не там, не за этими дверями и не в клетушке Талвеона. Но оно было, оно росло, заставляло исчезнуть тёмные тюремные стены, крошечную грязную нору камеры с низким потолком. Вместо всего этого словно бы и вправду появлялись лесные поляны и речные берега. Но на самом деле ни полян, ни берегов, конечно, не было, они только казались…

По полу камеры прошмыгнула серым комочком мышь, остановилась возле Талвеоновой руки, ища крошек, которые узник приучил её брать с ладони. Ручная мышь… Но не мышь же принесла с собой это необыкновенное чувство? Она – зверь хотя и не совсем обычный, ручной, но всё же не такой удивительный…

Ну да, не мышь. На миг точно посветлело за незастеклённым решётчатым окном камеры, и впорхнула через перекрестья решётки зеленовато-синяя переливчатая стрекоза. Впорхнула, замерла в воздухе, крыльями трепеща…

Не оборачиваясь к окну, Талвеон тихо сказал:

– Не беги, Лоурел, останься. Ей верить можно. Будь как обычно – в своём истинном обличии, невидимым для всех, кроме нас с ней.

Стрекоза исчезла. Вместо неё появилось светящееся облачко, которое обрело очертания фигуры, похожей на человеческую. Мгновение спустя эти очертания стали более отчётливыми.

Ярла не верила своим глазам. Впервые в жизни довелось ей увидеть воздушного духа – и где? В тюремной норе, когда элементалы, как считается, терпеть не могут зданий, построенных людьми. Все элементалы, а сильфы и подавно. Они свободолюбивы настолько, что не жалуют даже естественных закрытых убежищ наподобие излюбленных гномами пещер.

И тем не менее, это самый настоящий сильф. Именно так описывал их отец – с чужих слов, потому что сам не видел. Ростом они поменьше среднего человека и сложения очень лёгкого, тонкого – то есть, можно было бы так сказать, если бы у них это «сложение» в обычном, физическом смысле было. Не обладая плотью, они являют собой некую полуясную светящуюся туманную прозрачность. Непонятно даже, таково ли само тело сильфа, или на нём какое-то облачение имеется. Это и есть то самое «истинное обличие», о котором сказал Талвеон. А форм, которые могут принимать сильфы, множество: от такой вот стрекозы или крошечной невесомой бабочки – до птицы, причём самой огромной, до крылатого дракона.

Для обычных людей сильфы, так же как другие элементалы, почти всегда желают быть невидимыми. Лишь изредка могут показаться, скажем, в виде обыкновенной птицы, которую человек от любой другой не отличит. Видун же, если не спрятался от него элементал как следует, углядит его, тут уж невидимость не поможет. И в истинном обличии признает всегда. А в другом может и не признать – как, например, Ярла обманулась. Ведь видела она уже эту «стрекозу», о чём вспомнила теперь. Тогда, в первый свой вечер в Лоретте, под дождём. И заподозрила, вроде, необычное: не должны стрекозы в дождь летать, и даже прикосновение к миру природных духов сердцем почувствовала, но с достоверностью не распознала всё-таки сильфа. Элементалы – не ларвы, умеют всех, видунов не исключая, морочить, когда не желают выдавать своих тайн.

Лоурел смотрел на Ярлу огромными раскосыми глазами сине-зелёного цвета. Один глаз наполовину закрывали абсолютно белые волосы, падающие наискось через лоб. Подбородок у него был острый, черты лица, кроме глаз – мелкие, тонкие.

– Если вам удалось стать другом стихийного духа, вы великий маг, – оправившись от удивления, сказала Ярла Талвеону. – Но почему он не поможет вам освободиться?

Уже произнося это, она поняла, что вопрос детский, если не сказать глупый. Природа стихийных духов такова, что в одиночку, как отдельные существа, они не обладают большой силой – возможно, то, что Лоурел приносит Талвеону вести и добыл чернила с бумагой, которые потом унёс обратно, было всем, на что он способен. Истинная сила элементалов проявляет себя, когда они объединяются, теряя личность и обретая единую волю.

– Ты сама знаешь, – Талвеон как будто проследил весь ход её мысли, – сила стихий тут чересчур сильна. Нельзя же устраивать землетрясение или ураган лишь для того, чтобы разрушить эту тюрьму и освободить одного человека, попутно уничтожив многих. Лоурел пытался однажды мне помочь, улучил момент и стащил у стражников ключи от камер. Я вышел… хотел вернуться, понимая, что далеко не уйду. Ты же видела, сколько стражи охраняет тюрьму. Но искушения побороть не смог… Не отказался даже от безвыигрышного шанса. Но произошло то самое, что должно было произойти. Своей невидимости и способности к перевоплощениям Лоурел мне передать не может. К моим обвинением добавили ещё один пункт, чёрное колдовство, потому что никто не мог сообразить, как же я выбрался из камеры. Святые браться начертили на окне и двери знаки двухбережной веры и теперь полагают, что это надёжно меня держит. – Талвеон грустно улыбнулся.

Лоурел ничего не добавил к этому, молча уселся в углу камеры, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Он так и не заговорил с Ярлой – то ли из природного недоверия элементала к человеку, то ли из природной же гордости.

Ярла готова была простить ему и то, и другое – за ощущение чуда, которое помимо воли дарило это существо, за то, что сильф разделяет с Талвеоном его заключение. Не полностью, конечно, ведь, в отличие от человека, он волен, когда захочет, отправиться куда заблагорассудится. Тем удивительнее его пребывание здесь…

Но все эти мысли лишь на миг смягчили Ярлу. А в следующее мгновение ярость, особенно обострившаяся от бессилия и невозможности сейчас же, немедленно что-то предпринять, стала нарастать в ней. Ярость и злоба на людей, которые вот так обращаются с себе подобным. С человеком, который хотел поделиться с ними долей истины, добытой нелёгким трудом.

Вдруг Талвеон резко повернулся к Ярле и впился взглядом в её лицо. Ярла вздрогнула и почти испуганно спросила:

– Что? Что вы видите?

– Ничего, что ты не увидела бы сама, будь перед тобой зеркало.

По телу Ярлы пробежал холодок.

– Лекарь не всегда вовремя замечает свою собственную болезнь.

Усилием воли она заставила гнев стихнуть.

– Своих зверей ты пока держишь в повиновении, – улыбнулся узник.

– Так же как вы своих, – отозвалась она. – Хотя в вашем случае это более удивительно, чем в моём.

Рядом с Талвеоном действительно не было проявленных ларвов. Ненависть заключённого к тюремщикам и мучителям не была настолько сильна, чтобы породить видимую тень. Её пересиливало другое. Самый чистый свет, самый яркий огонь, какой только может сиять в душе, который побеждает всё. Человек, в ком есть хоть капля склонности к тому, чтобы зажечься этим огнём, спасён от появления духовных паразитов-ларвов. В таком человеке будут заметны некоторые «помутнения» недобрых мыслей, как заметны они в Талвеоне, в Лорке, или в ней самой, но в проявленную тень, живущую привязанной к хозяину и за его счёт, эти «помутнения» не превратятся никогда. И тем более не будет у тени сил оборвать привязь.

Лорк… Да, Лорк. Ещё один такой же, как Талвеон, с таким же огнём внутри. Не слишком ли часто в Лоретте встречаются ей такие?.. Но сейчас речь не о Лорке.

– Что же… делать? – снова задала Ярла по-детски глупый вопрос. – Вы же погибнете здесь, рано или поздно они вас убьют!