Убийца теней - Джей Эм

– Ладно… – Лорк насупился, надеясь, видимо, что от этого менее «полоумным» выглядеть будет. – А вы… то есть, ты – что де…

Не договорив, замолчала. Ярла догадалась, что дальнейшими её планами поинтересоваться хотел, но решил – неудобно. Ответила на незаконченный вопрос:

– Да уж найдутся дела. Для начала вот разрешение тюрьму посетить попрошу.

– К нему пойдёшь?

Ярла уставилась в землю, шмыгнула носом. Ну как по-другому-то? Теперь уже не подозрения насчёт того, что ларв – дело рук узника этого, её ведут. Теперь – иное.

«Такого, как ты, они в клетку заперли, как зверя. Хуже, чем зверя…» Язвительный голос в голове, мерзкий. Справедливый?..

Эмоциям она поддалась, вот что. Хуже нет… Ну да, поддалась.

– Пойду.

Не желая продолжать разговор, направилась Ярла обратно к площади. С десяток шагов прошла, и вдруг словно ударило её что-то – остановилась. Взгляд?.. Чей? Лорк куда-то своей дорогой побрёл, и нет больше в переулке никого. Из дома, из окон, вроде, никто не смотрит, а с другой стороны заросли. Да только в зарослях-то, вон, промежуток, и стену храма видно. И в этой стене, у самой земли, крошечное оконце, прутьями забранное. И человеческое лицо за решёткой. Но теперь уже человек не смотрит на неё, опустил голову.

Сообразила Ярла, что это один из добровольных заключённых двухбережников. Есть такие, считают подвигом навсегда себя в такую вот подземную нору заточить. Люди им сквозь решётку подаяние бросают, сухари какие-нибудь, да воды раз в сутки подают. А они молятся день и ночь напролёт – то есть, должны молиться, а может, разум теряют и не помнят уже никаких молитв.

Ко многому Ярла была привычна, но сейчас почему-то мороз её по коже пробрал. Вон по соседству с первым ещё одно ещё такое же окошко, и третье, полно их тут. А все ли обитатели нор добровольно в них сидят? Поговаривают ведь, что не все, не всегда…

В советном доме Ярла выловила писаря, не гусино-петушиного, помоложе. Тот сто лет копался в каких-то бумажках, проверял, что Ярла Бирг – действительно Ярла Бирг, сумеречный охотник, и её действительно в город приглашали, и давали задаток за работу, и ночную тварь означенная Ярла Бирг обязалась уничтожить… Но такое условие, чтобы Ярле Бирг узника Талвеона в городской тюрьме посещать – не оговорено.

Изо всех сил стараясь не потерять терпение, Ярла в объяснения пустилась: означенное посещение с её работой, то есть с охотой на ночную тварь связано, потому как означенный узник важные подробности может знать…

Писарь почесал в затылке и пошёл у какого-то другого, старшего писаря инструкций спрашивать. Когда тот появился, оказалось, что это знакомый уже «гусь». Но на нём дело не закончилось: с третьим советоваться отправился, а третий с кем-то ещё.

Ярла ждала, как на иголках сидя. Неведомый «кто-то ещё», видимо, отважился взять на себя ответственность, рассудил, что раз узник может знать подробности, а город от ночной твари срочно избавить следует, то разрешение на встречу надо дать.

Получив документ, Ярла поспешила с ним в тюрьму. На этот раз её пропустили, заставив только ножевую перевязь и кинжал оставить в караульной будке у ворот. После этого стражник без лишних разговоров провёл посетительницу к камере Талвеона. Но предупредил, что время визита строго отмерено будет – за тем и песочные часы с собой принёс. Это двухбережным братьям можно сколько угодно с узниками беседовать: отступника к покаянию склонять – дело благое. А для остальных посетителей тюрьмы регламент действует.

Как только стражник в конец коридора удалился, узник приблизился к решётке.

– Давно меня не навещал никто кроме тех, кто носят рясу двухбережника, форму стражи или плащ судьи, – тихо сказал Талвеон. – Да что там – давно… ни разу.

Несколько долгих мгновений они вглядывались друг в друга. Наконец заключённый произнёс:

– Вы Ярла Бирг, сумеречный охотник.

– А вы – Талвеон из Эйра.

– Теперь скорее из лореттской тюрьмы, чем из Эйра.

– Но новости к вам поступают, кажется, своевременно, несмотря на тюрьму.

– Кое-какие. Вы не удивлены?

– Я не двухбережный брат, которого запугали происхождением от злого духа. Я мало чему удивляюсь, хотя предположений насчёт вашего источника делать не спешу. Времени у меня не так много… Расскажите мне больше, расскажите такое, что поможет мне… помочь вам.

– Разве вы для этого здесь?

– Лишних вопросов не задавайте.

– Вы сами знаете, что тому, кто попал в лапы к святым братьям как отступник, не помочь. Постарайтесь быстрее сделать то, зачем вас позвали в город. Этим вы поможете и мне.

– Вы странный человек. Впрочем, другого ждать не приходилось. Но скажите, всё-таки… вы маг? Вы обрели дар видуна, не обладая им от рождения?

– Да. Но не так, как ваш легендарный предок… Я не приготовил чудесного эликсира. Мне помогала только любовь к истине. Или к её поиску. Любовь к истине и… к миру. Желание увидеть его подлинное лицо. Нежелание верить в то, что это лицо враждебно. Стремление чувствовать одними с ним чувствами…

Неподвижно сидя у решётки, Талвеон тихо говорил, и на его губах была улыбка. Глаза он закрыл и как будто бы видел то, о чём рассказывал. Ярле он показался чем-то отдалённо похожим на… на кого-то. Но это мимолётное впечатление от неё ускользнуло.

– Дар видуна, как вы его называете, у меня действительно появился не от рождения. Но, думаю, он не настолько силён, как ваш. Впрочем, его хватило, чтобы сделать немало выводов.

– И чтобы привести вас в тюрьму.

– Я знаю, что потомственные видуны никогда не записывают своих знаний. И – не подумайте, что в чём-то виню вас… Но я не как вы. Вы делаете своё дело, а я должен был делать своё. У меня не было выбора.

– И вы решили рассказать об истине, которую увидели, всем? Не исключая двухбережных братьев?

– Поймите правильно. Что бы и от кого вы обо мне ни слышали – я не хотел спорить с двухбережниками и заявлять им, что они кругом неправы. Я хотел показать только, что можно смотреть на вещи иначе. Что есть и другой путь… другой взгляд. Прежде всего, истина в том, что в обыденном человеческом мире одной истины быть не может. Если она есть, то где-то выше. Пока мы не постигли её и только приближаемся к ней, пути могут быть разными, потому что все люди различаются.

– Эта философия и не довела вас до добра. Странно, что не в вашем же Эйре, а здесь. Эйр – ваш родной город?

– Да. Но оттуда мне пришлось бежать.

– И вы думали, что в Лоретте вас примут лучше?

– Говорю же, я никогда не высказывался против двухбережной веры…

– …только в пользу своей философии, – закончила за Талвеона Ярла.

– Я пришёл в здешнюю учёную общину, которая славится на всю Иллению, чтобы преподавать, чтобы рассказывать обучающимся в ней молодым людям об устройстве мира – пусть мне самому известно не много, но некоторые из этих знаний удалось подтвердить опытами и…

– И сколько лекций вы успели прочитать, прежде чем стража, посланная святыми братьями, пришла за вами?

– Не очень много.

– Но их хватило, чтобы привести вас…

Ярла не стала договаривать. Талвеон пошевелился, переменив положение. Движение вышло неловким и неуклюжим. Это не соответствовало внешности Талвеона. Ярлу не ввели в заблуждение длинная борода и болезненная изнурённость узника. Талвеон был достаточно молод, чтобы не страдать от стариковских хворей, лишающих человека подвижности. И в отличие от «двухбережного брата, которого запугали происхождением от злого духа», Ярла мгновенно и безошибочно сообразила, что дело тут не в тесноте тюремной камеры.

– Покажите ваши руки.

Талвеон приблизил к решётке ладонь. На ней была заметна грязь – при всём желании возможности отмыть руки дочиста у заключённого не имелось. Обкусанные ногти, несколько ссадин, но ни кровоподтёков, ни серьёзных ран.

– Вы уже знаете, что этой рукой я исписал десяток листов. По-моему, почерк понятный…

– Руку, а не кисть, – потребовала Ярла. – Локоть.

– А надо ли это вам? – криво усмехнулся Талвеон.

Лицо Ярлы вспыхнуло негодованием. Недобрый зелёный огонь появился в глазах, губы сжались в тонкую нитку. Но не на него она сердилась, конечно, не на него. Только невольно из-за своего настроения разговаривала с ним резче, чем он того заслуживал.

– Покажите, – настойчиво повторила Ярла, ближе придвигаясь к перекрестьям железных прутьев. Ясно, если он будет продолжать отказываться, она протянет свою руку через решётку и попытается задрать рукав его рубища.

– Ладно, – согласился узник. – Но не забывайтесь, – он указал глазами в том направлении, где ждал стражник. И поднял рукав.

Ярла увидела то, что и ожидала – опухший, искалеченный сустав. Нетрудно догадаться, что другие суставы на руках и ногах выглядят так же.

Талвеона измотали не только бесконечными допросами, на которых принуждали признать себя виновным в отступничестве и отречься от всего, что он говорил и писал, от всего, что считал своим путём к истине, одним из возможных путей. К нему применили самый эффективный способ добиться любых показаний от кого угодно – пытку. Не зря при всём преклонении, которое снискали двухбережники среди людей, не избежали они и доли дурной славы. Не врёт молва, тихая молва, шёпотом передаваемая. Запачкали руки святые братья, давно запачкали и основательно. В крови? И так сказать можно, хотя чаще-то без крови обходится. Без крови… суставы допрашиваемому вывернут, а потом на место вставят, чтобы совсем-то уж в неподвижного инвалида сразу, слишком быстро не превратился. На то у них лекарь за пыткой следит.