Принц и пилигрим - Мэри Стюарт

Так что Нимуэ приняла гостью. Как владычица озерного монастыря, Нимуэ ничуть не благоговела перед Морганой — ни как перед колдуньей, ни как перед королевой. Среди ее девственных служительниц были и другие дамы королевской крови, в том числе кузина Гвиневеры из Северного Уэльса и еще одна — из Манау-Гуотодина. Нимуэ поручила Моргане заодно с ними составлять лекарственные снадобья и готовить ладьи, необходимые для перевозки раненых на остров для излечения.

Она уже повидалась с Артуром и предостерегла его, и король обещал созвать переговоры и дать регенту высказаться. Однако Нимуэ, несмотря на все свои речи к Пелеасу, знала: боги затаились за грозовыми тучами, что уже сейчас собирались над сверкающим озером. С острова шатры казались совсем крохотными, а расстояние между ними — и вовсе ничтожным.

Несмотря на то что у далекого горизонта неумолимо скапливались облака, день обещал быть погожим и ясным.

День тянулся бесконечно. Командиры, сопровождающие своих вождей к столу переговоров, поначалу заметно нервничали, с недоверием поглядывая на бывших сотоварищей и друзей с противной стороны, но со временем расслабились, принялись толковать промеж себя и разбились на группы перед шатрами каждого из своих предводителей.

За пределами слышимости стояли Артур и Мордред. Время от времени они трогались с места, словно по взаимному согласию, и принимались расхаживать взад-вперед: несколько шагов туда, несколько шагов обратно. Говорили по очереди: сперва один, потом другой. Наблюдатели, даже беседуя о своем, не сводили с них глаз, пытаясь понять, что происходит. Но — тщетно. Король по-прежнему выглядел усталым и сурово хмурился, однако с невозмутимой учтивостью прислушивался к тому, что горячо доказывал его молодой собеседник.

Еще дальше, не в состоянии ни ясно разглядеть происходящее, ни расслышать хоть что-нибудь, наблюдали и ждали армии. Солнце поднималось все выше. Жара нарастала, зеркальная гладь озера отсвечивала ослепительно ярким блеском. Кони били копытами, фыркали, махали хвостами, досадуя на зной и мух, а в рядах воинств легкая досада ожидания сменилась беспокойным нетерпением. Командиры, сами не находя себе места, по возможности унимали недовольство солдат и с нарастающим напряжением следили за столом переговоров и за небесами. Где-то вдалеке глухо прозвучал первый раскат грома. В воздухе ощущалась тяжесть, лица защипало в преддверии грозы. Предполагалось, что ни одна из сторон сражаться не хочет, но, по иронии судьбы, управляющей делами насилия, чем дольше затягивались мирные переговоры, тем отчетливее ощущалась напряженность, и вот уже довольно было малой искры, чтобы запалить пламя, потушить которое смогла бы только смерть.

Никому из числа наблюдающих не суждено было узнать, о чем говорили Артур и Мордред. Впоследствии кое-кто рассказывал — из тех, кто выжил, — что в конце концов король улыбнулся. Достоверно известно, что видели, как он положил руку на плечо сына и вместе с ним повернул к столу, где рядом лежали два меча без ножен, а подле стояли два кубка и золоченый кувшин с вином. Те, что оказались ближе прочих, расслышали-таки несколько слов:

— …И быть верховным королем после моей смерти, — молвил Артур, — а пока владеть собственными землями.

Мордред ответил, но так тихо, что ничего разобрать было нельзя. Король, жестом приказав слуге налить вина, заговорил снова. «Корнуолл», — донеслось до сопровождавших и еще: «Кент», а затем: «Очень может быть, что ты и прав».

Тут Артур умолк и оглянулся, словно до слуха его донесся некий звук. Внезапный, заплутавший порыв ветра, пронизанный громом, всколыхнул шелк его шатра так, что заскрипели веревки. Король зябко повел плечами, словно заслоняясь от холодного сквозняка, и глянул на сына — искоса, как-то странно (эту часть истории впоследствии пересказывал слуга), и в ответ на взгляд этот в лице Мордреда, точно в зеркале, вдруг отразилось сомнение, как если бы улыбка, и приветные речи, и предложенное вино таили в себе какой-то подвох. Затем, в свою очередь, регент пожал плечами, улыбнулся и принял кубок из руки отца.

Выжидающие ряды всколыхнулись — точно ветер прокатился по пшеничному полю.

Король поднял кубок, и золото полыхнуло под солнцем.

Внимание Артура привлекла ответная вспышка от группы воинов у его шатра. Король стремительно развернулся, крикнул… Но было слишком поздно.

Гадюка — пятнистая змейка не более двух пядей в длину — выползла из укрытия погреться на солнышке. Один из Артуровых командиров, неотрывно наблюдающий за тем, что происходило у стола переговоров, не глядя шагнул назад и наступил змее на хвост. Гадюка проворно извернулась — и ужалила обидчика. Почувствовав боль, пострадавший обернулся и увидел отпрянувшую змею. И как и подобает воину с хорошей выучкой, отреагировал столь же мгновенно. Он выхватил меч и зарубил гадюку.

Металл сверкнул на солнце. Блеск меча, воздетая рука короля, его резкое движение и повелительный окрик явились для наблюдающих воинств долгожданным сигналом. Бездействие и нервирующее напряжение, ставшие просто-таки невыносимыми из-за предгрозовой духоты и мучительной неопределенности затянувшегося бдения, внезапно взорвались яростным криком, огласившим оба конца поля.

И это означало войну. И тот самый день. Недобрый день рока.

В ответ блеснуло с дюжину вспышек: командиры от обеих сторон выхватили мечи. Взревели трубы, заглушая крики рыцарей, которые, оказавшись в ловушке между двумя армиями, выхватывали поводья из рук конюхов и яростно разворачивались, стараясь удержать смыкающиеся ряды. Но рыцарей не слышали; их жестикуляция, превратно истолкованная как подзадоривание атакующих, пропала втуне. Это было делом нескольких мгновений, мгновений оглушительного шума и смятения; и вот уже передние ряды воинств столкнулись с громовым лязгом и звоном. Короля и его сына подхватило и унесло в разные стороны, каждого — в надлежащее ему место; Артура — под прославленный штандарт с драконом, Мордреда — отныне он уже не регент и не королевский сын, но на все времена заклеймен предателем, — под белое знамя, на котором ничему уже не суждено быть начертанным. И тут, через поле, на зов трубы, точно море развевающихся грив, хлынули саксонские копья и султаны из конского волоса и черные знамена северных воителей, которым, подобно воронью, не терпелось поживиться мертвечиной.

Вскорости — слишком поздно, чтобы затмить эти сигнальные вспышки, — через все накаленное небо медленно надвинулся грозовой фронт. В воздухе потемнело, а вдалеке вспыхнула и погасла первая молния, предвестница бури.