Власть и наука - Валерий Сойфер

"Тов. Олег Писаржевский!

Я прочитал внимательно вашу статью. Прямо надо сказать: Ваша статья произвела на меня потрясающее впечатление. Ну, думаю, договорился тов. Писаржевский до веселой жизни! Пора бы такому писаке поработать там, где его знаменитые "хромосомы" превращаются в мясо, молоко, и масло. Т. е. на колхозных совхозных фермах...

Хватит отвлеченно спорить, тов. Писаржевский. Надо работать, засучив рукава, работать день и ночь. В своей статье Вы подвергли не справедливой критике учение И.В.Мичурина и защищаете отвергнутое с/х практикой реакционное учение Вейсмана и Моргана, которое было разгромлено как ненужное учение в 1948 году. Кто дал право Вам, писаке, называть августовскую сессию ВАСХНИЛ (1948 г.) началом административного разгрома генетики?! ...

Тов. Писаржевский Олег!

... Призывать ученых спорить много ума не нужно, а вот разобраться в этих спорах надо очень много знать и много работать на полях и фермах.

Приезжайте, тов. Писаржевский, к нам в любое время дня и ночи. Будем спорить с Вами на ферме, а не страницах "Литературной газеты".

С приветом к Вам Москаленко Д.М.

главный зоотехник э/б Горки Ленинские АН СССР" (83).

Когда письмо пришло в редакцию, адресата на этом свете уже не было. Письмо показали другу Писаржевского, жившему в одном с ним дворе, также публицисту -- Анатолию Абрамовичу Аграновскому. Он решил заменить умершего друга и ответить на письмо рассерженного зоотехника. Дважды побывал Аграновский в "Горках Ленинских", внимательно ознакомился с хозяйством, долго беседовал с Москаленко. Результатом стал большой очерк "Наука на веру ничего не принимает" (84).

Автору очерка удалось вполне зримо нарисовать портрет молодого специалиста -- хваткого, энергичного, самоуверенного и описать дела на процветающей ферме Лысенко.

"Что я там увидел? -- писал А.А.Аграновский. -- Я увидел скотный двор, образцовый во всех отношениях. Было очень просторно и очень чисто, было много света и много воздуха. И коровы были сытые, красивые, надменные. Дмитрий Михайлович Москаленко вел меня вдоль белокафельных стен, зачитывал таблички удоев, сыпал процентами жира, и по всему было видно, что он горд своим хозяйством и уверен в неотразимости его...

- Факты упрямая вещь, -- сказал Москаленко. -- Это ж коровы, не какие-то хромосомы!

- Что вы знаете о хромосомах? -- спросил я.

- Нам это ни к чему.

- Читали вы о них?

- Зачем? -- сказал он. -- Мертвое дело. Ничего эти хромосомы животноводству не дадут.

- Ну, хорошо, -- сказал я. Вы ответьте хотя бы: существуют они в природе или нет?

Главный зоотехник ничего на это не сказал" (85).

То, с чем журналист познакомился на базе и что он описал в очерке, про-изводило гнетущее впечатление. Это не был финансовый или научный отчет, Аграновский не сыпал цифрами. Он спокойно, неторопливо повествовал, как на ферме Горок "пробовали выпаивать телят сметаной... Коровы вырастали жирные, но молоко давали жидкое. Пробовали кормить скот дрожжами... Не было эффекта. Брали с кондитерской фабрики какавеллу, отжимки какао, четыре центнера скормили коровам, и от этого упали надои, а жирность все равно не повысилась" (86).

Вопреки уверениям, что среда формирует наследственность, она не "формировалась".

Аграновский рассказывал о том, как выведенные по рецептам таких вот ученых вырастали в Горках быки, помпезно именовавшиеся "элита рекорд", и как от рекордистов даже среднего по свойствам потомства не получалось. Повествовал о том, как провалились при первой же проверке идеи шефа "Горок" Лысенко относительно того, как удобрять посевы, приводил убийственные строки из его книги, где на разных страницах Лысенко сам от себя отказывался: сначала писал, что его смеси равны "по своей удобрительной ценности 30-40 тоннам хорошего навоза", затем умерял кичливое хвастовство и писал уже о том, что "10-20 тонн компоста действуют лучше 20 т хорошего навоза", а затем опускался до более скромных цифр -- дескать, "тонна компоста равна по своему действию тонне навоза". Аграновский резюмировал:

"Все это у одного автора.

Все это в одной книге", --

и приводил номера страниц, откуда он выписал эти шараханья, нелепые на-столько, что уже не верилось и последнему, хоть и жирным шрифтом выделенному -- "равна" (87).

Не могли не поразить любого читавшего очерк сообщения о чудовищных затратах корма -- не только для коров, но и для свиней, и для кур. Сурен Иоаннисян так раскормил подопытных курочек, мечтая повысить их яйценоскость, что одна среднеучетная хохлатка, оказывается, несла всего 70 яичек в год, а на производство одного яйца уходило по 2 килограмма зерна. Сытно жилось курочкам на ферме у Лысенко и Иоаннисяна с Москаленко.

Тут уж нечего было удивляться, сколь фантастическими оказались приписки в отчетах. Одно и то же сено значилось в разных отчетах то по 20, то по 31, то по 44 рубля за тонну. "Однажды тут списали на корм телятам 1170 кг рыбной муки стоимостью 772 рубля", но оказалось, что никакой муки до телят не дошло, акт на ферме подделали, "куда на самом деле подевалась мука, так и не выяснили" (85). Действительно, по каждому случаю прикажете следствие что ли заводить, да прокуроров от дел отрывать?

"Если рыба молчит, то можете себе представить, как молчит рыбная мука", --

писал журналист (89).

Тем временем умело хозяйствовавшие и ночей не досыпавшие подвижники науки ходили в героях: выпускали книги, защищали ненаписанные диссертации, похвалялись успехами на Пленумах ЦК партии и съездах и, главное, -- грозились повести за собой всех земледельцев и животноводов страны.

"И вот эти "сытые", не разумея "голодных", давали свои великолепные рекомендации...", --

с горечью замечал Аграновский (90).

Но он подметил и другое -- уверенность лысенковцев в том, что и на этот раз им все сойдет с рук, управа на критиков найдется. Тот же главный зоотехник не убоялся сказать ему:

"Откуда это поветрие? Все шло хорошо, всюду нас хвалили, и вдруг ни с того, ни с сего: "Крой, Ванька, бога нет!". Ну, ничего. Их поправят, писак. Вызовут, сделают внушение. И все. До того, понимаешь, предвзяточно пишут!" (91).

И ведь во многом он оказался прав. Когда самому Лысенко не удалось подавить критику в свой адрес, и когда -- в ответ на эту критику -- ему пришлось потесниться (не со всех!) постов, и Москаленко, и Иоаннисян, и другие лысенкоисты в подавляющем большинстве случаев остались при исполнении прежних обязанностей. А через год и "писаки" поутихли.

Последние раскаты критики в печати

До конца 1964 и в начале 1965 года в газетах появилось много статей на тему о вреде монополизма в науке, написанных генетиками (92), селекционерами (93), биологами других специальностей (94), журналистами (95) и даже сотрудником лысенковского Института генетики В.Н.Вороновым, отвергшим хвалебные достоинства лысенковских жирных коров (96). Но в целом гром критики стихал.

Прекрасный образчик лавирования при смене направления партийных веяний в который раз показал академик А.Л.Курсанов. Вместе с А.А.Имшенецким, А.И.Опариным, Н.М.Сисакяном он много лет благосклонно внимал Лысенко, голосовал за его кандидатур, выступал с липовыми доказательствами правоты лепешинковщины. Но в это горячее время не к лицу было оставаться в стороне. В большой статье в "Правде" Курсанов очень гладко пропел хвалу успехам генетики, восславил Рапопорта, также как погибшего в тюрьме Г.А.Надсона, "смело" сказал об успехах селекционеров П.П.Лукьяненко, В.С.Пустовойта, В.Н.Кузьмина, следующих по пути Мичурина (97). Осуждения лысенкоизма из его уст не прозвучало, но вполне благопристойное, обтекаемо гладкое нечто о чем-то ниспоследовало:

"На фоне всеобщего прогресса биологии, который создает теперь атмосферу оптимизма и уверенности в дальнейших крупных успехах, необъяснимым кажется настойчивое стремление некоторых исследователей игнорировать прогресс в биологии и искусственно ограничивать круг допустимых для нее подходов полукустарными опытами и рассуждениями, не имеющими доказательной силы" (98).

Особняком от этих писаний стояли две по-настоящему обличительных статьи, в которых называли имя Лысенко. В статье академика Н.Н.Семенова в журнале "Наука и жизнь" (подготовленной для академика Л.М.Чайлахяном, М.Б.Беркинблитом, С.А.Ковалевым и другими /99/) и в статье кандидата биологических наук М.Д.Голубовского16 в журнале "Биология в школе" (100) речь шла не вообще о лысенкоизме, а непосредственно о Лысенко. Семенов прямо сказал о неграмотности Лысенко, о его постоянном вранье, о постыдном приспособленчестве представителей его "школы" и о тех, кто просто подпевал Лысенко, не понимая смысла дела, и о тех, кто был вполне образован и всё хорошо понимал, но предпочитал творить неправду, о тех, кто, вроде Презента, переводил "борьбу с инакомыслием из плоскости научной дискуссии в плоскость демагогии и политических обвинений" (101).