Пилот штрафной эскадрильи - Юрий Корчевский

Командир засмеялся, вспомнив боевой эпизод.

— Я так свою первую мишень упустил. Подобрался к «лаптежнику», прицелился, дал очередь, а она ниже прошла. Снова очередь – и снова ниже, а «юнкере» летит, как заколдованный.

— Так и ушел?

— Ушел, подлец. У меня боекомплект уже неполный был после штурмовки. Всего три очереди дал, и патроны кончились, пришлось несолоно хлебавши убираться.

— Обидно.

— Еще как! Ну все, Борисов, кончилась твоя учеба. Я скажу комэску – пусть ставит тебя ведомым к опытному ведущему. Хорошо бы еще немного поднатаскать тебя, да времени нет. Сам сводки слушаешь, положение на фронтах знаешь. Фашисты к Москве рвутся, людей не хватает, техники и горючки – тоже. Удачи тебе, летун!

— Спасибо, товарищ майор!

Михаил прошел на свою стоянку. Техник Тимофей возился с двигателем.

— Ну что ты будешь делать! Опять масло из-под уплотнения втулки винта выбивает.

Он вытер тряпкой запачканные кисти рук.

— Видел я твой бой. Неплохо для первого раза. Командир-то наш – летчик первостатейный. Будут и у тебя еще победы – какие твои годы!

— Ой, Тимофей, мне уже много – целых двадцать четыре.

Механик поперхнулся дымом от самокрутки:

— Ты шо, сказився? Двадцать четыре – много? А мне тридцать пять. Тогда, выходит, я старик совсем?

— Прости, Тимофей, обидеть не хотел.

Вечером в столовой, когда Михаил поднялся из-за стола после ужина, его окликнул комэск:

— Борисов, подойди!

Михаил подошел и вытянулся по стойке «смирно», собираясь доложить по форме. Но комэск только рукой махнул:

— Брось козырять, садись, знакомься. Твой ведущий – Остапенко Илья.

Сидевший рядом с комэском парень привстал, подал руку. На опытного пилота он был непохож: молодой, лет двадцати, старший сержант с конопушками на носу больше походил даже не на тракториста – на пастушка-подростка.

Комэск, видимо, уловил что-то в глазах Михаила.

— Ты не смотри, что он молодой, — вид бывает обманчив. Илья – пилот опытный, два сбитых самолета противника на счету имеет.

М-да, опытный! Михаил сам на счету два сбитых истребителя имел, но опытным себя не считал и о сбитых самолетах комэску не говорил. Правда, в летной книжке запись о них была.

Однако выбора у Михаила не было: в армии приказ положено выполнять, и командиров не выбирают.

— Понял, комэск.

— Ну вот и хорошо. Думаю, вы слетаетесь.

Илья и Михаил вышли из здания столовой.

— Навязываться в друзья я к тебе не собираюсь, — сказал Илья. — Об одном только прошу: в полете ты не должен от меня отрываться. Куда я, туда и ты – как на веревочке привязанный. Твое дело – прикрывать мой хвост. Раций у нас на самолетах нет, потому – повторяй за мной все фигуры. Главный принцип ведомого – делай как я.

— Понял, постараюсь.

На следующий день полетов не было: валил мокрый снег, и видимость была очень плохой. Сквозь пелену падающего снега за десять метров с трудом различалась человеческая фигура. Немцы не летали тоже: как бомбить, если целей не видно?

А ночью ударил мороз, и вчерашняя слякоть превратилась в сплошной каток. Хорошо, что Тимофей вчера, во время снегопада, подсуетился – мотор укрыл чехлом, на кабину и хвостовое оперение накинул брезентовые пологи. Где он их взял – загадка.

И тем не менее механики на всех стоянках крыли погоду на чем свет стоит. Загустевшее от мороза масло в двигателях приходилось отогревать паяльными лампами. Была на аэродроме машина специальная – на базе ЗИС-5, на которой стоял предпусковой подогреватель. Но она была одна, а самолетов много.

Лишь к полудню удалось запустить двигатели и прогреть их до рабочей температуры. Но команды на взлет не было.

Летчики собрались в группы на стоянках.

— Не летают чего-то фрицы.

— Сам посуди. Насколько мы, люди, к морозам привычные, и техника тоже, и то полдня потратили. А для немцев – беда. Не приспособлены они к нашим холодам.

— Так ведь это еще не мороз. Погоди, придет зима – тогда немцам совсем крах будет.

— Так они же – что твои тараканы. Зимой замерзнут, весной отогреются – отойдут.

— А ты их – тапкой, чтобы отогреться не успели. Летчики дружно засмеялись.

До вечера полетов так и не было. Вероятнее всего, тому были две причины: наши бомбардировщики не смогли завестись, и сопровождать истребителям было некого. И вторая: также по причине холодов немцы не смогли взлететь, отражать атаки не пришлось.

Зато сутки спустя потеплело до нуля. И команда «По самолетам!» прозвучала, когда пилоты только сели за столы завтракать.

Многие торопливо выпили чай, схватили по куску хлеба и, пока добирались до стоянок, торопливо дожевывали. Лететь на голодный желудок – плохо, при перегрузках можно впасть в обморок. А даже кратковременная потеря не то что сознания – ориентации в пространстве – могла привести к гибели и летчика, и самолета.

Один за другим начинали запускаться моторы, и над аэродромом стоял оглушительный рев. И вот взлетает зеленая ракета.

Сначала пошла на взлет первая эскадрилья, а за ней уже – эскадрилья Куземина. Взмыла в воздух первая пара, вторая, начал разбег ведущий Остапенко. Михаил не отставал.

Они выстроились в круг над аэродромом, поджидая третью эскадрилью.

Михаил, сколько находился в истребительном полку, ни разу не видел, чтобы он поднимался в воздух весь. Обычно взлетали на боевое задание пара, две, иногда эскадрилья.

Выстроившись в боевой порядок, истребители взяли курс на север. Тоже необычно – ведь всегда путь пролегал на запад, на территорию, занятую немцами.

Объяснение Михаил получил быстро.

Далеко впереди – чуть выше – показалось множество точек. Истребители начали набирать высоту.

Точки довольно быстро приблизились, превратившись в «мессеры». «Один, два… — начал считать Михаил. — Да их восемнадцать штук против восемнадцати наших!»

А за «мессерами» следом показались бомбардировщики «Юнкерс-88». Вот оно что! Под прикрытием истребителей немцы решили прорваться к Москве. Потому и курс такой: с запада на юг, поворот на север – для того чтобы обойти ПВО.

На самолетах командиров эскадрильи и полка рации были. Забродский передал указание: первая и вторая эскадрилья связывают боем немецкие истребители, третья эскадрилья атакует бомберов.

Они сошлись на встречных курсах, обменялись очередями, а потом – боевые виражи. Со стороны посмотреть – хаотичная свалка, броуновское движение.

Михаил сосредоточился на том, чтобы не отстать от самолета ведущего. Приходилось и хвост его самолета прикрывать, и уворачиваться от пролетающих рядом пулеметно-пушечных трасс или проносящихся мимо своих и чужих истребителей. Сколько до этого ни летал Михаил, он и не подозревал, что в небе может быть так тесно, — прямо как в коммунальной квартире.

Вот слева падает горящий Як, а следом штопорит «мессер». Кабина его разбита, видно – летчик убит. Но по сторонам смотреть некогда, взгляд – вперед, на истребитель Остапенко. Однако и этого недостаточно. Для того чтобы своевременно заметить атаку вражеского истребителя – поворот головы назад-влево, потом – назад-вправо. Мешали плечевые ремни, и Михаил отстегнул их, оставшись пристегнутым к креслу только поясным. Так было легче оборачиваться, чтобы контролировать заднюю сферу. Небольшое зеркало в кабине не помогало – мал угол обзора.

Остапенко все-таки удалось зайти в хвост ведомому «мессеру» и дать очередь. От кабины Ме-109 полетели куски обшивки. Подбитый «мессер» перевернулся и начал падать, беспорядочно кувыркаясь в воздухе. Из кабины выпрыгнул пилот, над ним раскрылся купол парашюта.

Схватка закончилась внезапно. Немцы, как по команде, начали выходить из боя и с пикированием уходить. Пилоты уже успели рассказать Михаилу, что это – их излюбленная тактика. В пикировании Ме-109 не мог догнать ни один наш истребитель. Бомбардировщики «Юнкерс-88» – их строй уже смешался – потеряли несколько машин и, оставшись без прикрытия, спешно сбросили в голом поле бомбогруз и стали разворачиваться к себе.

Однако и наши Яки продолжать бой не могли – на исходе были боеприпасы и топливо. Сделав вираж, они построились попарно и взяли курс на аэродром.

Над аэродромом истребители построились в круг. Первыми садились те, у кого баки были почти сухими.

Уже после приземления Михаил пересчитал севшие самолеты. Не хватало четырех. Почти все были из числа ведомых, молодые летчики.

Настроение за обедом было подавленное: никто не разговаривал, и тишина нарушалась лишь стуком ложек. Еще утром сидели за столом все вместе, многие уже сдружились, и потеря соседа за столом нередко означала потерю друга.

На следующий день от наземных войск пришло подтверждение о сбитых немецких самолетах. Без такого подтверждения сбитые самолеты на счет летчика не записывались. За каждый уничтоженный немецкий самолет выплачивалась премия: за бомбардировщик – две тысячи рублей, за истребитель – одну. Летчики обычно сбрасывались, покупали водку, бутылка которой стоила 700–800 рублей, и победу отмечала вся эскадрилья.