Пилот штрафной эскадрильи - Юрий Корчевский

Михаил уже привычно отполз за холм, встал, отряхнул комбинезон. Выглядел он сейчас замухрышкой: комбинезон в грязи, унты – тоже. Да черт с ними – самому бы в живых остаться и к своим выйти.

Михаил прикинул направление и пошел через лес. Он инстинктивно чувствовал, что от дорог надо держаться подальше: немцы дороги любят, и потому велики шансы нарваться на неприятеля.

Шел он довольно долго – часа два, пока впереди не посветлело. Лес кончился. Михаил остановился – надо было осмотреться.

Перед ним – поле, в километре – деревенька, дым из труб идет: прямо идиллическая картинка мирной жизни. Ни фашистов, ни наших не видно.

И тут совершенно неожиданно сзади раздался щелчок взводимого курка, и молодой голос на чистейшем русском языке приказал:

— Руки вверх!

Михаил поднял руки. «Наверное, молодой красноармеец, как бы с испугу не выстрелил», — подумал он и медленно повернулся. От увиденного глаза полезли из орбит: перед ним стояла девушка лет шестнадцати в длинной, не по росту, шинели. Прямо перед собой обеими руками она держала наган, ствол которого теперь смотрел Михаилу в грудь. Руки, вцепившиеся в рукоять оружия, тряслись от волнения.

Михаил перевел дыхание:

— Да свой я, русский – неужели не видишь? Опусти наган, мне еще жить охота.

Девушка шумно выдохнула и опустила оружие.

Михаил подошел, мягко взял из ее рук наган и снял курок с боевого взвода. Вложив наган ей в кобуру, впервые пристально взглянул ей в глаза. Детское лицо в конопушках, из-под пилотки – две косички. На петлицах шинели – змея над чашей. Медичка! А сапоги-то! Такие только мужику впору носить, не иначе – сорок второго размера.

— Ты кто? — спросил девчушку Михаил.

— Младший сержант медицинской службы Сорокина. — Девушка помолчала и добавила: – Галя.

— Младший лейтенант Борисов, летчик. К своим пробираюсь, потому как сбили немцы, — в тон ей в свою очередь отрекомендовался Михаил.

— Вы с парашютом прыгали? — округлила глаза девчонка.

— Пришлось. Тебе сколько лет?

— Семнад… Ой, восемнадцать, — спешно поправилась она.

— Врешь, наверное. Не иначе – годик в военкомате добавила, чтобы в армию взяли.

Девчонка покраснела.

— Я медсестра, на курсы ходила! — с вызовом в голосе произнесла.

— Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Скажи лучше, ты немцев здесь не видела?

— Не-а, — по-детски ответила она.

— Тогда пойдем.

— Не могу я.

— Что значит «не могу?» Я старше по званию – я тебе приказываю.

— Раненого бросить не могу – он там.

Михаил сглотнул комок в горле. Пигалица, ребенок совсем, а туда же – не могу… Не каждый взрослый скажет так, оставшись в лесу с раненым на руках, без еды, питья и почти без шансов выжить. Немцы найдут – наизгаляются вдоволь и пристрелят.

— Веди к раненому.

Девчонка пошла в глубь леса, Михаил – за ней.

Рядом с лесной дорогой – скорее, тропинкой – стояла пушка-сорокапятка – низкая, маленькая, прозванная на фронте «Прощай, Родина!». Рядом с ней на расстеленной шинели лежал укрытый второй шинелью боец.

Михаил приподнял шинель. Поперек живота раненого шел ряд бинтов, пропитанных подсохшей кровью. Пилот знал, что ранения в живот должны оперироваться сразу, иначе – смерть.

— Давно его? — обратился он к девчушке.

— Второй день.

Заметив на поясе раненого финку в ножнах, Михаил вытянул ее.

— Ты что удумал? — кинулась к нему медсестра. Неужели подумать могла, что он раненого добить решил?

Михаил ухватил ее за рукав шинели:

— Погодь-ка.

Ловко орудуя ножом, он быстро укоротил длинные полы шинели, в которую была одета девушка. Получилось два суконных лоскута. Ими он обернул голени раненого.

— Так ему теплее будет, а тебе ловчей ходить – больно шинель у тебя длинна.

— И правда. А старшина не заругает? Все-таки казенное имущество. — Она посмотрела на себя: – Ой, какая шинель кургузая стала! — и засмеялась.

Ну – ребенок, право слово.

— Сегодня – седьмое ноября, праздник. В Москве парад на Красной площади, — сказал Михаил.

— Правда? — не поверила девушка. — А откуда знаешь?

— По рации слышал, в подбитом немецком танке, — соврал Михаил.

— Не врешь? — сиплым голосом вдруг сказал пришедший в себя раненый.

— Как можно? Честное слово!

— Пить! — прошептал раненый.

— Нельзя тебе, миленький, — наклонилась к нему медсестра.

— Выбираться нам отсюда надо, — решил Михаил.

— Надо, сама знаю, — грустным эхом отозвалась девушка. — Только не утяну я его одна. — На глазах ее выступили слезы.

— В деревню надо – может, подвода у них есть?

— Я схожу, — вызвалась девушка.

— Поосторожнее только там. Если заметишь хоть что-то подозрительное – бегом назад.

Михаил проводил девушку до опушки и залег там, глядя, как постепенно удаляется ее хрупкая фигурка. Идти ей мешали большие – не по ноге – сапоги, так и норовившие соскочить.

Фигура девушки исчезла среди изб, а через какое-то время из-за домов выехала подвода, на которой сидели двое. Когда она приблизилась, Михаил различил медсестру и деда в фуфайке и с окладистой бородой.

Подвода въехала на тропу. Михаил встал перед лошадью. Испуганный возница повернулся к девушке:

— Ты же говорила – раненый, а он здоровее меня будет!

— Дальше раненый. Езжайте, прошу вас, — взмолилась девушка, — плохо ему.

Дед дернул вожжи, прикрикнул:

— Н-но, пошла, родимая!

У пушки остановился, спрыгнул с подводы и подошел к раненому. Тот снова впал в забытье. Дед откинул шинель, вгляделся:

— Да-а, не жилец он. Я таких еще в Первую мировую навидался. Должно – к вечеру отойдет.

— Да что вы такое говорите, деда! — со слезами в голосе воскликнула девушка.

— А то! Ладно, давайте грузить.

Втроем, взявшись за подстеленную шинель, они подняли раненого и погрузили его на подводу. Дед принялся ее разворачивать.

— Ой, а пушка как же? — вдруг всполошилась девушка.

— Сказилась, что ли? — осек ее дед. — У меня не битюг-першерон. Да и зачем в деревне пушка? Коли немцы придут, постреляют из-за нее. Ты лучше на подводу садись: сапоги-то у тебя – того.

Чего «того», он не уточнил, но и так ясно было. Они добрались до деревни, занесли раненого в избу и уложили на широкую лавку.

— Матрена, дай чистое исподнее. А ты, медичка, сыми с него все казенное. Выкинуть надо либо притопить где.

— Зачем?

— Делай, что сказано.

Девушка обиженно засопела, однако одежду с раненого сняла.

— Документы его себе забери – отдашь кому следует. Уходить вам надо. Немцы придут – несдобровать вам. Матрена, дай ей туфли какие-нито, размером поменьше.

Жена деда – лет на двадцать моложе хозяина – принесла туфли.

— Ну-ка, попробуй надеть.

Медсестричка скинула сапоги, портянки и примерила туфли – далеко не новые, на низких каблуках.

— Чуточку великоваты, но в них хоть ходить можно.

— Зато мозоли не набьешь, — пошутил дед. — Ну чего стоишь, Матрена! — вновь повысил голос дед. — Носки дай девчонке. Не босиком же ей в туфлях-то! И узелок поесть собери, картошка теплая еще.

Матрена принесла шерстяные носки. С ними туфли совсем впору оказались. Повозившись по избе, собрала узелок с едой и вручила его девушке.

— Переночевать бы вам в тепле, да опасаюсь я. Сейчас в лесу куда как надежнее. Идите с Богом. За раненого не переживайте, что смогу – сделаю. А не даст Господь ему сил выжить – схороню по-человечески.

Михаил с Галиной поблагодарили деда и вышли. Девушка несла узелок с провизией, а Михаил – узел с вещами раненого. Когда они отошли подальше от деревни, Михаил забросил его в кусты.

Зашли в лес, положили узелок на пень.

— Развязывай скорей, есть охота, — поторопил Михаил девушку.

— Еще как охота! Я три дня не ела. Как вспомню – дома от ватрушек маминых отказывалась, все потолстеть боялась. А сейчас бы все съела – вот честное слово, не вру.

— Лопнула бы, — не удержался Михаил.

Михаил развязал узелок. На чистом платке лежало с десяток крупных вареных картофелин, два вареных яйца, две нечищеные луковицы и полкаравая серого хлеба.

— По нынешним временам и нашему положению – прямо царское угощение. Налетай!

Они быстро съели все, кроме хлеба. Михаил предусмотрительно отрезал финкой половину каравая:

— Это на вечер.

После еды он завернул хлеб в тряпицу и спрятал за пазуху.

— Ну что, идем?

— Идем, — кивнула девушка.

Они шли, стараясь прятаться, укрываясь в перелесках, лесополосах и оврагах. То слева, то справа, то впереди погромыхивало.

— Пушки бьют, их далеко слыхать, — заявила медсестричка.

Стемнело, но Михаил с девушкой продолжали движение. На земле лежал тонкий слой снега, и было видно, куда ступать. Да и вероятность наткнуться на врага была куда меньше.