Южный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вначале имя Пиночета произносили с ненавистью, потом, как понял Геннадий, многие чилийцы стали произносить его с уважением. Любви не было, но уважение было. Уважали за то, что убрал из общества воровство, расправился с бандитами, заставил забыть такое понятие, как голод.
В общем, он выдворил из Чили то самое заплесневелое, худое, темное, что в Россию приволок Ельцин со своей полуграмотной теннисной командой.
Что оказалось интересно: на посту алкалде — мэра Сан-Антонио сидел русский, вполне представительный господин с седой щеточкой усов, очень похожий на актера Джигарханяна. Происходил мэр, надо полагать, из потомков первой волны эмигрантов-белогвардейцев…
В голове невольно возникла мысль: а ведь все дела скорбные с лицензией и квотой можно решить через мэра, но через минуту эта мысль непотребная угасла… В России, особенно ельцинской, это можно провернуть очень легко, а в Чили, на этом диком латиноамериканском западе — вряд ли, Чили — не Россия, и тут страну не хавают большими кусками, как у нас, вместе с заводами, землями, электростанциями, городами и реками, с месторождениями ископаемых и несметной тайгой. У тех, кто раньше в Чили имел серьезные воровские желания и инстинкты, ныне этого нет — Пиночет истребил.
Едва Пиночет поздоровался с приглашенными, — с каждым лично, более того, он поздоровался за руку даже с уборщицами, — как появились официанты с серебристо позвякивающими бокалами на подносах, в ту же минуту были внесены в зал и большие столы с едой. Еды было много, вся еда свежая, ароматная.
Геннадий невольно вздохнул: эх, один бы такой стол закинуть на катера к мужикам — вот был бы праздник!
Алкалде-мэр оказался не единственным русским, живущим в Сан-Антонио, были и другие. К Геннадию подошел невысокий человек с коротким седым бобриком на голове, в очках, поинтересовался тихим спокойным голосом:
— Вы русский?
— Русский.
— И я русский. Зовут меня Рони. — Он пожал Геннадию руку, сосредоточенное лицо его разгладилось, глаза под стеклами очков потеплели. — Занесло же вас сюда…
— Занесло, — согласился Геннадий.
Рони снял с подноса два бокала с красным, на вид почти черным искристым вином, один себе, второй Геннадию, чокнулся.
— Меня нечистая сила тоже когда-то занесла сюда… — сказал он, отпил несколько глотков, одобрительно наклонил голову: — Хорошее вино. — Потом помял языком что-то во рту, похвалил: — В меру густое, вкус выдержанный… Люблю такое вино. — Рони выпрямился и произнес, глядя куда-то вдаль, в угол, в полумрак большого зала: — Хотя родился я в Саратове…
Геннадий с интересом глянул на него: на военного преступника, полицая, расстреливавшего в годы войны своих земляков, Рони не был похож, на примака, уехавшего за границу к жене, тоже не походил, тогда кто же он?
Рони угадал, о чем думает собеседник, усмехнулся невесело, — кажется, на него накатило былое, и было оно непростым.
— В сорок первом году, когда началась война, нам с соседом Андрюхой было по семнадцать лет, и мы стали рваться на фронт — защищать Родину. — Рони вновь чокнулся с Геннадием. — За нас, юных дураков!.. Мы были чисты в наших порывах. — Отпил немного вина, со вкусом почмокал. — И совершенно искренны. Прибавили себе годов и оказались в действующей армии. Без всякой подготовки. Винтовок не было, вместо них нам выдали деревяшки.
— Какие деревяшки? — не понял Геннадий.
— Обычные деревяшки, которыми играют дети, довольно грубо выструганные, примитивные. Стрелять из них можно только во сне. С этими деревяшками мы и пошли на пулеметы, — по-русски Рони говорил довольно прилично — язык сохранил, удалось ему это. — Нас и положили… Мы с Андрюхой бросили деревяшки и прыгнули в кусты. Думали там отсидеться. Отсидеться не удалось, немцы обнаружили нас и загнали в лагерь. Лагерь был, судя по всему, сборный, полевой, охраняли его слабо. Ночью мы с Андрюхой убежали и — к своим. Свои встретили нас нормально, накормили кашей, напоили чаем и отправили к особисту — так было положено. А тот даже разговаривать с нами не стал, окинул взглядом и приказал: "Расстрелять!" Нас с Андрюхой повели на расстрел. Вели такие же молодые лопухи, как и мы, единственное что — винтовки у них были настоящие, не деревянные. Как бы там ни было, мы их скрутили, винтовки забросили в кусты и убежали. А бежать-то особо некуда было — только через линию фронта. Думали — попадем к партизанам. А попали снова к немцам. В лагере пробыли до конца войны, в сорок четвертом нас отправили на сельхозработы, к бауэру, мы ему понравились, он и оставил нас у себя. Познакомились с двумя полячками, женились на них, а когда все кончилось и Гитлера застрелил адъютант в его же яме, мы уехали в Латинскую Америку. Осели здесь, в Чили. — Рони снял с подноса у очередного пробегающего мимо официанта два бокала с вином, один отдал Геннадию. — За то, чтобы жизнь ваша была лучше нашей.
— А что напарник ваш? — осторожно полюбопытствовал Геннадий, ему показалось, что Рони в своей горькой истории не все рассказал, кое-что опустил… Вот только что? Впрочем, Геннадию до этого не было никакого дела. — Жив он?
— Андрюха-то? Чего ему сделается? Жи-ив. — На лице Рони неожиданно появилась грустная улыбка. — Живет в Сантьяго, внуков нянчит, в кино с ними ходит. Прихварывает… Но тут ничего не сделаешь — годы. Старость пришла — отворяй ворота.
Рони провел бокалом у себя перед лицом, задержал на несколько мгновений, ловя аромат вина, довольно кивнул. Предложил:
— Выпьем за Россию!
Выпили. Вино на этот раз вообще оказалось отменным. В России такие вина водятся, наверное, только на Кавказе, в персональных подвалах, о них Геннадий только слышал, но никогда не пробовал.
Но главное не это, главное, было много свежей еды, надо было хотя бы малость поесть.
— Скажите, Рони, а если я попробую сейчас пробиться к мэру, чтобы переговорить с ним, удастся это мне? — спросил Геннадий.
Тот отрицательно покачал головой.
— Вряд ли. Мэр находится рядом с Пиночетом,
