Южный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

Связи с Владивостоком не было. Чилийские компаньоны, которые должны были помогать Москалеву, исчезли.

Что делать?

…Геннадий проснулся рано утром, когда на небе тусклыми стеклянными осколками еще светили звезды, в родных краях неведомые совсем, чужие, разбросанные густо, беспорядочно.

Голову и во сне, и в яви сверлила одна болезненная мысль: как быть, что делать? Они находятся в беде. Наверное, шеф флота был прав, когда предложил продать пару запасных плотов, а на вырученные деньги купить вволю хлеба, несколько батонов колбасы, сыра, бутылки три-четыре местной вонючей водки, которая русскому люду не нравилась очень, поэтому будет лучше, если им удастся купить бутылку спирта. Спирт крепче, чище, да и понадобиться может не только для того, чтобы промывать им желудок…

В рыжеватом утреннем сумраке было плохо видно, он вытянул перед собой руки, пошевелил пальцами и шевеления не засек. Это что, здешний сумрак по утрам стоит такой или чего-то еще? Неужели он начал слепнуть? От рыбной диеты, что ли?

Он послушал, что там за бортом, что происходит?

В бухте было спокойно, тихо плескалась вода, слышалось недовольное хрюканье проплывающего недалеко морского льва — видимо, по курсу ему попалась стая чаек, бултыхавшихся в ряби, и лев согнал их с дороги, следом раздался гудок сухогруза, который двигался на север и прошел мимо ворот в бухту, без захода в Сан-Антонио… Неожиданно он отчетливо услышал стук — что-то твердое толкнулось в борт катера.

Мгновенно, не теряя ни секунды, Геннадий вылетел на палубу: кто тут?

Оказывается, к нему подплыл невесомый катерок Васкеса, и Серхио уже накинул на причальный крюк, вваренный в железо палубы, именуемый уткой, веревочную петлю, чтобы его пушинку не утащило в океан, Москалев не сразу узнал шефа флота и чуть было не огрел его кулаком, но через мгновение протер глаза:

— Это ты?

— Нет, шеф канцелярии господина Пиночета привез господину Москалиёфф личный пакет от прези-дента Чили. — Серхио засмеялся, от души засмеялся: показал все свои тридцать два роскошных зуба.

— Тьфу, я мог же сейчас тебя искалечить. — Геннадий махнул рукой: морской народ везде одинаков, что в России, что в Чили, что еще где-нибудь: любит розыгрыши — то юнгу пошлет к электрикам за ведром тока, то велит выстирать любимый кусок ветоши старшего механика, то заставит поцеловать в задницу только что добытого осьминога, а на рындбуле завязать морской узел, хотя рындбуль — самый короткий конец на судне, не больше среднего пальца, а другой салага получит от боцмана указание пришить к рындбулю три пуговицы, а на выстиранных белых штанах капитана зашить черными нитками мотню. Можно себе представить крик, который родит самый главный человек на судне…

Серхио малость пригасил улыбку.

— Ты думаешь, я шучу, а я не шучу. — Он выдернул из бардачка конверт, украшенный цветным, прямо-таки королевским вензелем, небрежно помахал им. — Вот оно, приглашение!

Шеф флота не обманывал: Пиночет решил посетить Сан-Антонио вместе с супругой и созывал на эту топтучку, сдобренную шампанским и черным вином, разный именитый народ. В число приметных людей, которым Пиночет захотел пожать руку, включили и Геннадия Москалева.

Поверив в это, Геннадий озадаченно и одновременно довольно поскреб пальцами затылок: хорошо, что он свои последние штаны и куртку с золотыми капитанскими шевронами сохранил, не обменял на хлеб. На встречу с Пиночетом конечно же надо сходить — вдруг на этом высоком пикнике можно будет решить что-нибудь дельное?

И еще. Явно там вместе с вином будут разносить и сигареты… С сигаретами была полная беда, они сидели в заднице и не знали, как из нее выбраться, купить сигареты было не на что… Поэтому каждый день один из них, — скажем так, исполняющий обязанности "дежурного", — плыл на лодке к берегу, там в порту, на набережной, где-нибудь около обвешанного огнями кафетерия или у магазина собирал брошенные на землю чинарики. Из чинариков вытряхивали остатки табака и городили "козьи ноги" — самокрутки, дымили со сладким выражением на физиономиях…

В общем, дошли они до ручки. Охапкин вспоминал благословенные времена, когда во Владивостоке мог курить сколько угодно, в каждую дырку мог засунуть по сигарете: в зубы, в уши, в ноздри, куда хочешь, — словом, все сигареты запалить и дымить, дымить, дымить… Ах, какие были возможности! Сигареты существовали всякие — и дорогие, например, "Джебел" в картонных коробках, были сигареты среднего достатка — "Опал" с фильтром, а также дешевые, которые он любил, вообще без фильтра — "Шипка", "Солнце"… Охапкин здесь, в Сан-Антонио, даже за голову хватался:

— Это надо же, мы бычков заставляли докуривать за нас "Шипку" — какие дураки были!

Геннадий знал этот фокус: на рыбалке на крючок часто насаживались мясистые, с разработанными челюстями, пучеглазые бычки. Очутившись на берегу, такой бычок немедленно распахивал рот и ему тут же в зубы вставляли окурок. Бычок от удовольствия даже трепыхаться переставал, самозабвенно затягивался дымом и хлопал большими твердыми губами.

Опытные любители побродить по миру, да поротозейничать, очень радовались, когда курящий бычок попадал им в глазок видеокамеры, хохотали так, что от пиджаков отлетали пуговицы. Правда, бычкам так смешно не было…

23

Прием проходил в большом, с мрачными темными стенами зале, очень похожем на танцевальный. Тут, кажется, еще даже сохранился запах пота от вчерашних танцулек и дешевого молодежного одеколона.

Собралось, по прикидкам Геннадия, примерно сто человек, может, чуть больше, — народ в основном подтянутый, с торжественным выражением в глазах и печатью многозначительности, прочно наложенной на лица…

Говорят, что точность — вежливость королей, Пиночет повел себя, как король, появился секунда в секунду. Плотный, в черном, аккуратно сшитом штатском костюме, скрывающем лишний вес, с тяжелым лицом, он прошел вдоль длинной шеренги гостей, с каждым поздоровался за руку. Около некоторых задержался, видимо, знал этих людей лично, задержался и около Геннадия, которого видел первый раз в жизни:

— Русо?

— Русо.

Пожал руку и пошел дальше. Единственное, что отметил Геннадий, — очень властный взгляд малоподвижных темных глаз. А вот жена Пиночета Люсия вела себя иначе, в ней было что-то девчоночье, молодое, легкое, она шла позади мужа и улыбалась, источала что-то домашнее, лицо ее было добрым.

Как понял Геннадий, встреча эта была у Пиночета обычной, без далеко идущих целей — он часто совершал такие поездки, принимал участие в обедах, не против был и поужинать где-нибудь в забегаловке, поглядеть на жизнь обычную, простую, что-нибудь намотать на ус, а потом издать нужное распоряжение…

С покойным Сальвадоре Альенде он когда-то был близок, дружили они семьями и, видать, случались у них душевные беседы, и не одна; но