Дело об императорском пингвине - Андрей Константинов

Увы, я не разделяла оптимизма своей подруги. Дело в том, что наша Маша собиралась замуж с завидной регулярностью. И не столько под влиянием высоких чувств, сколько потакая причудам своего вздорного характера. Она совершенно не думала о последствиях своих капризов, всякий раз в решающий момент объявляя претенденту на ее руку и сердце, что она ошиблась, и свадьбе не бывать. Один получил от ворот поворот, будучи с ног до головы утыканный булавками портного, подгоняющего по хилой фигуре свадебный смокинг. Другой в буквальном смысле слова «склеил ласты» в аэропорту Пулково-2, куда Машка примчалась только для того, чтобы сообщить, что в глубины Красного моря он будет погружаться без нее. Со временем мы с мужем привыкли к крутым поворотам в Машкиной судьбе — дежурной улыбкой встречали очередного кандидата в зятья и с притворной грустью выражали сожаление по поводу несостоявшегося супружества. Единственное, что меня беспокоило в данной ситуации, так это фасон Машкиного свадебного платья, ослепительно сияющего в глубине гардеробной. Вдруг она когда-нибудь доведет дело до загса, а венецианское кружево и шитый жемчугом французский шелк выйдут из моды?

Но на этот раз я была не на шутку встревожена. Дело принимало серьезный оборот. Машка заканчивала юрфак и проходила преддипломную практику в отделе по борьбе с контрабандой художественных ценностей Управления уголовного розыска.

И там железной хваткой бультерьера в нее вцепился заместитель начальника этого самого отдела Юра Рыбкин, безликий молодой человек с белесыми ресницами и россыпью противных рыжих веснушек на курносом носу. К Рыбкину Маша испытывала не больше теплых чувств, чем к его предшественникам. Но моя дочь, в отличие от героини Джулии Роберте, жила в пятимиллионном городе, и об ее привычке отказывать женихам накануне свадьбы знали еще не все.

К тому же этот мент совершил грубый тактический просчет, обозвав в моем присутствии нашего Обнорского уродом. «Сам ты опарыш», — со злостью подумала я. И судьба Юры Рыбкина была решена. Я возненавидела его лютой ненавистью и при каждом удобном случае пыталась доказать дочери, что «Рыбкин нам не пара». Как это часто бывает, мои усилия возымели обратный эффект.

Чем больше я ругала Рыбкина, тем больше Машка привязывалась к своему избраннику и была полна решимости сочетаться с ним законным браком. Я мужественно приняла сокрушительный удар судьбы и, смирившись, поняла, что без Яна Порселлиса мне уже не обойтись.

От заботливых предков в наследство нашему семейству досталось пять картин «малых голландцев». Одну из них, где трехмачтовый фрегат терпел бедствие, Машка любила больше других. Я предлагала Марии полотно с более оптимистичным сюжетом.

— Или «Бедствие», или я останусь старой девой, — отрезала дочь.

Естественно, полагала я, акт дарения будет чисто символическим. Как бы ни сложились отношения Маши с ее будущим мужем, картина должна была остаться в семье. Но подготовить ее к вручению молодым следовало заранее: творение Яна Порселлиса уже давно нуждалось в реставрации.

— Вот это пятно, — еврей-реставратор ткнул пальцем в нос тонущего фрегата, — останется. Похоже, там была когда-то дырка, но с ней в своё время плохо поработали. Чтобы потом, Мариночка, никаких претензий.

По семейному преданию, дырку в картине оставил штык-нож революционного матроса. Вполне возможно, это был легендарный прадедушка нашей Нонки Железняк.

— Можете не сомневаться, Арон Семенович все сделает в лучшем виде.

— Его работами могут по праву гордиться Эрмитаж и Русский музей, произнес у меня над ухом приятный мужской голос с легким иностранным акцентом.

— То-то говорят, там полно подделок! — буркнула я, глядя в сутулую спину Арона Семеновича, волокущего мою картину в подсобное помещение.

— Боже, Мариночка, как можно верить гнусным инсинуациям скандально известных журналистов.

— Если этот журналист твой непосредственный начальник, то хочешь — не хочешь, а поверишь, — ответила я, имея в виду Обнорского.

И только тогда поняла, что обладатель приятного голоса за моей спиной назвал меня по имени. Я обернулась и ахнула.

— Марк! Не сон ли это? Глазам своим не верю!

— Скольких мужчин прекрасные глаза пани Марины обманули ни за что, ни про что. Но свою хозяйку они не подводят. Счастлив быть узнанным с первого взгляда.

Это был не сон, передо мной действительно стоял Марк Кричевский — моя первая любовь и первое жестокое разочарование.

В тот день я первый раз в жизни опоздала на летучку. Сославшись на пробки, которые стали у нас непреходящим явлением из-за частых визитов в родной город ВВП и его высоких гостей, я плюхнулась в уголок кожаного дивана и закурила. Речь шефа с трудом доходила до моего сознания.

— Итак, подведем итог, — манерно потирая висок, изрек Обнорский. — Начальнику репортерского отдела Соболину объявляется устный выговор.

Господин Соболин и его коллеги сочли для себя возможным не отразить во вчерашней сводке ограбление дочери экс-мэра Даши Кошак, тогда как об этом сообщили все средства массовой информации. При этом никто из руководства не был поставлен в известность о столь мудром решении нашего главного репортера.

— Андрей, я до сих пор считаю, что похождениям этой профурсетки не место в ленте новостей, — попытался возразить Володя.

— Дискуссия окончена, — отрезал Обнорский и повернулся к Спозараннику:

— Для твоего отдела, Глеб, приоритетными темами остаются морги и контрабанда антиквариата. Проконтролируй работу Модестова. Важно, чтобы он не зацикливался на версии, выдвинутой нашими коллегами из ФСБ. Робинсоны, конечно, не ангелы, но сдается мне, что участившиеся случаи переправки за рубеж художественных ценностей — не их рук дело.

Здесь не обошлось без старика Соломона Рябушинского. Вам, Марина Борисовна, вместе с отделом расследований подготовить досье на этого деятеля. Да и Робинсонов не следует сбрасывать со счетов. Что это вы так побледнели, Марина Борисовна? Тема не нравится? По-моему, она как раз лежит в сфере ваших интересов.

«Господи, этот Обнорский не человек, а просто дьявол какой-то!» — подумала я. Не успею я чихнуть, а он уже желает мне доброго здоровья. Обо всем, что происходит в моей жизни, он узнает раньше меня — и про чеченского любовника, и про дуэль Скрипки, и про золотые нити… Вот и сейчас: «Что это вы так побледнели, Марина Борисовна, по-моему, вам близка эта тема…» Вы как всегда правы, Андрей Викторович, близка мне эта тема, еще как близка…

В пору моей молодости в Ленинграде началась настоящая эпидемия квартирных выставок — этаких нелегальных очагов нонкоформистской «подлинности». Понятно, что домашние апартаменты отдавались под искусство не от хорошей жизни — у неофициальных художников окончательно пропала возможность выставляться. Кроме того, подпольные галереи были прекрасным местом для неформального общения непризнанных гениев. Сюда приходили молодые художники, поэты, рок-музыканты. Честно говоря, это были не квартиры, а проходные дворы. Какие-то странные люди ходили из комнаты в комнату, пили, ели, играли на бильярде. Изредка появлялись иностранцы, скупавшие оптом по бросовым ценам работы питерских художников — «неформалов». С одним из таких заморских гостей, Гарри Робинсоном, я познакомилась в квартире художника Толи Стрелкина на канале Грибоедова. Робинсон был советником по культуре американского консульства, и все вокруг называли его «мистер Робинзон». За ним бледной тенью всегда следовала его жена — тощая очкастая особа, на которую Робинсон не обращал абсолютно никакого внимания. Он стал в открытую волочиться за мной, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не Марк Кричевский, польский студент, который учился в нашей «Мухе». Он просто взял меня за руку и увел с собой.

И я пошла. Безропотно, как телка на заклание.

А потом все разом кончилось.

Марк уехал в Америку, не сказав мне последнего «прости». Я продолжала ходить в университет, успешно сдавала зачеты и экзамены и изредка забегала к Стрелкину, лелея тайную надежду узнать что-нибудь о Марке.

Маленький, усатый, похожий на Чаплина художник Толя Стрелкин был сама любезность. Он всегда угощал меня кофе и непрерывно матерился при этом, но делал это так обаятельно, что на нею нельзя было обижаться. Правда, о Марке рассказывал неохотно — он никак не мог понять, почему вдруг я интересуюсь Кричевским, а не им, Толей.

Но вскоре и эта последняя ниточка, связывавшая меня с Марком, неожиданно оборвалась. Комитетчики устроили у Толи обыск, обвинив его в пропаганде порнографии и гомосексуализма. Позже нашим чекистам стало известно, что супруги Робинсоны, Толины друзья, умудрились переправить в Штаты с посольской почтой целый чемодан с картинами молодых ленинградских художников.