Под девятой сосной в чистом поле - Валерий Гусев

– Собственно говоря, вы ничем не рискуете. Выполняйте их требования. А там посмотрим. Но на всякий случай мы подготовим группу захвата.

– А вы, дядя Андрей, собирайте доказательства, – сказал Алешка, потихонечку отодвигая ногой в сторону его стул.

– Не беспокойся – соберу. – Он защелкнул планшетку, сдвинул ее набок. – Я вас от дела отстраняю. И избираю для вас меру пресечения – домашний арест.

И он гордо сел. Мимо стула.

Глава XII

Операция «Полночь»

Утром отец Леонид зашел за Посошком, тот забрал инструменты, и они пошли в храм. И мы с Алешкой, конечно, тоже. И Паршутин, конечно, увязался за нами.

Абсолютно трезвый Посошок исправил поломки в иконостасе, вставил на место икону, закрепил, отступил на шаг:

– Отцеда вот морилочкой пройдусь, а доцеда, по краям, позолоту положу – полный лад будет.

Савелич, затеплив перед образом свечу, проворчал:

– Освятить бы надо заново.

– Сделаем, – сказал отец Леонид. – Немного позже. К празднику ближе. – И перекрестился, вздыхая.

А Паршутин, который маялся позади, сказал вполголоса:

– Ну вот, теперь порядок. Пойти, что ли, народ порадовать.

Алешка подмигнул незаметно мне, я подмигнул незаметно ему и вышел из храма вслед за Паршутиным.

Тот пошел сначала к магазину – народ порадовать. Которого в магазине по утреннему времени еще не было. Отвязал лошадь, завалился бочком в телегу и дернул вожжи. Лошадка послушно повернулась и пошагала, махая хвостом и потряхивая челкой, к мосту.

Я быстренько догнал их и спросил:

– Вы в поселок? Подвезете?

– Не, нам в другую сторону, – помотал головой Паршутин. – Совсем не по пути. В поле едем. Заправляться. Пастись, то есть.

– Ах, как жаль, – сказал я. И свернул к клубу, зашел за косую облупившуюся колонну и стал смотреть им вслед.

Не зря Алешка мне подмигнул. Паршутин повел себя странно. Но закономерно и объяснимо.

Оглядываясь, он направил лошадь к старым фермам, якобы в поле, где он собирался пастись. Но за первым же заброшенным зданием еще раз обернулся и свернул на боковую дорожку к дачному поселку. И вскоре вместе с лошадью и телегой скрылся за его домами и заборами.

Я дунул за ним. Собственно, догонять мне его ни к чему, нужно только кое в чем убедиться.

И я убедился.

Возле ворот Марусиного терема уже дремала лошадь, опустив голову до колен. Самого Паршутина не было.

Для «чистоты эксперимента» я зашел на участок блондинки Люсьены и спрятался за теплицей, в которой наливались соком и красотой большие помидоры. Больше наших арбузов.

Прятался я недолго – Паршутин очень быстро выскочил из ворот, опять зачем-то воровато огляделся, плюхнулся в телегу и куда-то помчался.

Я бы еще некоторое время посидел за теплицей, но услышал через открытое окно голос блондинки Люсьены, которая, видимо, говорила по телефону.

Я не всегда прислушиваюсь к чужим разговорам, но этот разговор касался непосредственно меня.

– Люська, Люська, – громко шептала Люсьена. – Звони ментам. Ко мне мужик за помидорами забрался. – И после паузы: – Ты вообще-то как? Головка бо-бо? И у меня трещит. Здорово мы вчера посидели.

Почему она сама не могла позвонить, я так и не понял. Но, чтобы сильно не огорчать ее, пригнувшись, шмыгнул в теплицу, сорвал два помидора и сунул их под футболку. И уже в калитке услышал:

– Люська, отбой воздушной тревоги. Он уже удрал. Приходи на чаек.

Когда я выбежал на улицу, Паршутина и след простыл. Вместе с лошадью. Я сначала побежал вдогонку, а потом сообразил, что лучше забраться на наш наблюдательный пункт, с которого видно далеко и хорошо.

Забравшись на чердак, я плюхнулся перед окном и выглянул наружу. И понял, что не ошибся. Вот они – Паршутин, лошадь, телега. Плетутся деревенской улицей. Не торопятся. Лошадь при каждом шаге кивает головой и встряхивает челкой, Паршутин тоже кивает головой – будто дремлет.

Возле дома священника они останавливаются. Паршутин не спеша слезает с телеги, делает вид, что поправляет упряжь, незаметно оглядывается и опускает что-то в почтовый ящик на калитке.

А потом, словно проснувшись, плюхается в телегу, крутит над головой вожжи, и даже отсюда мне слышно, как он орет:

– Но, старая!

Куда он едет – это не вопрос. Выполнил поручение, поехал докладывать.

И как раз в это время из храма выходят батюшка и верный его атеист Алексий.

И как раз в это время я чувствую, что животу моему мокро и холодно. А на футболке расплылось огромное красное пятно. Называется – покушал помидорки!

В общем, пока я спускался вниз, вытряхивал раздавленные помидоры, мыл живот «Кометом» и менял футболку, Алешка и отец Леонид скрылись в доме.

Но я прибежал вовремя – они только что сели завтракать.

– Письмо получили? – с порога, запыхавшись, спросил я.

Отец Леонид сразу все понял, бросился к почтовому ящику и вернулся с конвертом.

Конверт не был запечатан, в нем был небольшой листок, исписанный тем же квадратным почерком:

«Сегодня в полночь под дубом. Если приведешь ментов – подпалим церковь».

В общем-то, все складывалось нормально, шло по Алешкиному плану. Волновало нас только, как батюшка доживет до полуночи в ожидании матушки.

Алешка, чтобы отвлечь его от тревожных мыслей, затеял с ним дискуссию. И так повел разговор, что отец Леонид увлекся, забылся и горячо стал отстаивать свою правоту. А Лешка его все время подначивал.

Тема дискуссии – выражение «попал как кур во щи».

Алешка невинно сообщил, какой, мол, умный писатель Марусин. Какую борьбу он устроил за правильность русского языка. И как выступил с лекцией в Институте литературы. В этой лекции Марусин доказывал, что ходовое выражение «попал как кур во щи» – неграмотно по сути, оно является просто искажением правильного выражения – «кур в ощип».

– Глупость! – горячился отец Леонид. – Безграмотность. Нет такого слова – «ощип»!

– Ну ощипали курицу – вот и получился у нее ощип, – настаивал Алешка. – И правильно Марусин возмущается: «Где это вы кушали куриные щи?»

Хитрец Алешка, конечно, расчетливо умалчивал, что мама частенько варила щи с курятиной. Кстати, именно в них и утонули как-то папины очки.

– Куриные щи? – Отец Леонид в гневе даже воздел руки. – Да это традиционное на Руси первое блюдо! Вот! – он снял с полки книгу «Рецепты русской кухни» и сунул ее Алешке под нос.

Хорошо еще по башке этой пудовой книгой не хватил. Хотя, если бы спорил с ним сам Марусин, батюшка вряд ли удержался бы от такого удовольствия.

– Вот, русским языком написано: «Куриную мякоть наши предки добавляли для лучшего вкуса не только в щи, но даже в уху».

– Надо же! – фальшиво удивился Алешка. – Ай-ай-ай! А я и не знал. В уху!

– Другое дело, – все никак не мог успокоиться батюшка, – такие щи варили довольно редко. И именно это подчеркивает выражение «кур во щи». То есть попал человек очень неожиданно в очень непредвиденную, редкую ситуацию. Во щи!

Тут он спохватился:

– Ой, отроки, вас же покормить надо…

– Тетя Оля нас покормит, – перебил его Алешка. – Это будет лучше. – И не дал ему опомниться: – А вот, дядь Лень, что такое зга?

– Зга?

– Не видно ни зги, – подсказал Алешка. – Марусин говорит, что это такая скобочка на лошадиной дуге, к которой цепляют колокольчик. Такая темнота в поле, что ямщик даже зги не видит.

– Врет! – тут же завелся отец Леонид. – Я тебе скажу, Алексий…

И так до самого вечера. Я даже устал их слушать. А пошел на кухню и приготовил ужин на четверых. А эти спорщики даже не заметили моего отсутствия. Но зато сразу притихли, когда я негромко сказал:

– Пора.

Да, за окном была ночь. Черная и непроглядная. Мы погасили в доме свет и вышли на крыльцо. И странно, на улице оказалось светлее.

– Вы не волнуйтесь, дядь Лень, – сказал Алешка, когда мы зашагали в поле. К заветному дубу. – Все будет в полном порядке.

Потом мне Алешка рассказал, как он все это устроил, и я понял, на чем держалась его уверенность. Талантливо он эту операцию провел. Если бы он жил в эпоху мушкетеров, из него бы тот еще кардинал получился!

В поле стало еще светлее, чем в деревне. И даже еще издалека завиднелся на фоне неба кудрявый дуб. Вот только вся густая трава была в такой обильной росе, что уже через пять шагов мы были мокрые до колен. Я вам скажу, не очень-то приятно шагать ночью по полю в холодных и мокрых штанах, которые мокнут и липнут к ногам все сильнее.

Но мы пока этих неудобств не замечали. Только отец Леонид приподнял подол своей рясы и был похож на старую барыню, которая переходит мокрую после дождя улицу.

Тишина была в поле жуткая. Только иногда пискнет во сне какая-нибудь полевая птичка. Да громко бьется сердце батюшки попа. И, когда мы подошли к дубу, в этой тишине послышались странные звуки. Вроде как бы тяжелые шаги, какой-то звяк и какой-то всхрап. С фырканьем. Будто спит великан и, не просыпаясь, сдувает севшую на нос муху.