В краю родном - Анатолий Кончиц

— Что это на самое мое грибное место лошадь закопал бригадир? Под нос бы ему эту лошадь закопать. Вот приведу сюда председателя, пускай понюхает, как пахнет от лошади.

Дошло и до председателя, что-де пенсионерка Елисавета бранится.

— Это она от скуки, — объяснил Афиноген. — На пенсии, так делать нечего.

— Все-таки в чем же дело? — допытывался Круглов. — Чего это она на меня взъелась?

— Да лошадь, говорит, воняет в лесу.

Афиноген многозначительно улыбнулся.

— Так что, подальше не могли отвезти да закопать?! — рассердился председатель. — Мне еще об лошади не хватало думать.

— А чего ее везти, — спокойно возразил Афиноген. — На том месте давно уж дохлых лошадей закапывают. У деда моего до революции лошадь пала, так тоже там закопали. Куда ее везти-то к лешему? За реку, так на лодке ведь не перевезешь.

На это председатель ничего не мог сказать.

Так вот, опять о падеже скота в колхозе «Рассвет». Некому там было падать, кроме этой старой лошади, которая уж и зубы-то все съела. Немного и скота-то по современным понятиям, да и присмотр за ним неплохой. Кроме того, отличную ферму организовал председатель, голов на триста. Правда, и влетела она в копеечку. Ну да ведь на кирпиче делана, шифером крыта, да не своими мужиками, а нанятыми со стороны, и по самым лучшим чертежам.

Все это к слову сказано, а речь о другом. Однажды, то ли в субботу, то ли в воскресенье, топили баню тогда или уж истопили, приехал к пенсионерке Елисавете мужик не мужик, а в общем парень. Сам из себя рыжеват, бледноват, курит тоненькую длинную сигарету, каких в деревне отродясь никто не куривал, да поглядывает ясными глазами на людей. Но все как-то исподлобья, словно бы побаивается их, то ли стесняется. Не очень чтобы уж красавец, но и не урод.

Как вошел в избу, так и канул. Не показывается. Звали парня Викентием. Это был внук Дарьи да Ивана, которые померли оба года два назад.

Прежде Викентий тут часто бывал, а после смерти стариков впервые появился.

Пенсионерка Елисавета жила в другой половине избы, места ей хватало. Для Викентия отперли стариковскую половину, смахнули паутину, прибрались, истопили печь, свалили картошки, побеседовали, повспоминали. Пенсионерка шла к себе, а Викентий вытянулся на лавке и закурил, прислушиваясь к тишине. Но, кроме туканья своего сердца, ничего не услышал. Одиноко Викентию в пустой избе, но и на люди особенно не тянет.

Вот соберутся вечером девки в волейбол играть, позовут и Викентия, постучат в окошко:

— Пойдешь ли в волейбол играть?

— Не умею я в волейбол.

— Научим.

— Ну тогда ладно.

И поплетется вслед за девками и правда как больной — еле ноги волочит. Посмотрит на него Танька-ветлекариха и рассмеется, что аж груди затрясутся:

— Смотри-ка, Зинка, что за парень, ха-ха-ха!

И Зинка улыбнется:

— Дохлый, ни рыба ни мясо.

И мяч придет к нему, так еле-еле двигается. На самом деле — как снулая рыба, которую лениво шевелит струей. И опять за свою сигарету. Вот жених вам, пожалуйста! А жениха бы надо тут.

Конечно, Викентиев приезд в Пестрово не имел ни для кого особенного значения, ни для председателя, ни для бригадира, и никак не повлиял на жизнь пестровцев, текущую своим чередом.

Бывал он тут и прежде. Как-никак родился в Пестрове. Да и в нем ли дело?

Вот шумит, ковыляется пестровская рожь. А теперь особенно хороша. Удобрения вложили минерального. Круглов не нарадуется на эту рожь. Остановит Афиногена посреди поля, вылезет из машины и проведет рукой по усатым колосьям, будто ребенка по голове гладит. Кроткая улыбка вспорхнет на его лице, и преобразится оно. Афиноген в такие минуты любит Круглова и готов за него в огонь и в воду…

Напротив пенсионеркиного дома Ольга жила в избе и в таком возрасте, когда и старухой не назовешь и пожилой женщиной вряд ли. Все разъехались у Ольги. Одна. Да Елисавета одна. Вот и ходят в гости зимними вечерами. Чайку попьют друг у дружки, в карты поиграют или в домино.

А опять, те окна, что к реке, если в них посмотреть, там теперь Викентий и ночевал, в те окна видать был дом с колодцем. Жил там Василий с молодицей, с детями да с матерью, старой Егорихой. С ними тоже была пенсионерка Елисавета в ладу. И молоко у них брала, своей коровы не было, и дров попилить просила Василия. А тот и пилил, ничего, не отказывался никогда, бензопила своя. Угощала после работы Елисавета вкусно: водочкой и грибками маринованными.

Вот какие соседи тут были вокруг. Да еще старик Алексей. Баню топил Васькину. Котел в бане был Алексеев, хотя брат его Никодим, пока был жив, спорил сильно, де мой котел, он-де сам его купил, еще до революции. Ну, а Алексей рассказывал всем, что все врет Никодим. Котел ему, Алексею, от отца достался. Наплеваю я ему, говорит, Никодиму-то, мой котел-от. Из-за этого котла и не ходили в гости друг к другу.

А ведь надо сказать, королевский котел был. В прежние времена в нем пиво варили. А теперь воду греют для мытья.

Викентий, как увидит этот котел, так и начнет восхищаться. Висел котел на цепях, дном в каменницу вделан. И черный-пречерный, в саже весь.

— А бывали котлы еще больше? — допытывался Викентий у старухи Егорихи.

— Да ведь как! — важно отвечала она. — Прежде бывали.

— А это пивоваренный котел?

— Пивоваренный, — отвечала Егориха и пронзительно глядела на Викентия черными, все еще молодыми глазами. А тот улыбался, смотрел в каменницу и нюхал дым.

— Дак кем ты работаешь, Викентий?

— В библиотеке я, с книгами.

От Пестрова к реке вело пять дорог. Две прямые, две кривые да полевая. И еще много всяких дорог растекалось от деревни. Это были славные проселочные дороги. Вот по одной из них уходил Викентиев дед Иван с пестерем за спиной и приходил.

Осень. На шапке у деда лежали опавшие листья. Желтые — искал грузди, подберезовики. Красные — подосиновики. И в бороде листья, бывало, и в лаптях листья. А в пестере! А из пестеря хлынут скользкой рекой рыжеватые сырые грузди, волнистые волнушки. Разбирай и соли!

Навсегда осталась эта дорога в памяти у Викентия. Дед ушел по ней в любимую Викентиеву осень да так и сгинул там. Викентий знает, что и сам он когда-нибудь канет в бабью осень с изморосью на жемчужной паутине меж зеленых елок. И все это случится под кусочком яркого, страшно синего неба.

Шла еще одна дорога. По этой дороге не ходили в лес за обабками, не ходили за ягодами, потому как не вела она в золотой лес с бурым медведем на дереве, а вела в мир большой и бездонный — человеческий мир.

Вот как ушел однажды по этой дороге Викентиев отец на войну, так и не вернулся обратно. Сходить на войну — не с пестерем за грибами.

Ну, а в мирное время возили по ней комбикорма из района, почту и продовольствие в магазин. И надо сказать, что Круглову очень досаждала эта дорога. Как весна, как распутица, так и изрежет ее мутными ручьями. И человеку не пройти, и транспорту не проехать, хоть садись на этой дороге да реви. Поедет председатель в контору да у речки Ольховки и сядет по самые фары. Через недолгое время людно соберется мужиков около машины. Пошлют кого-нибудь за трактором, а потом начнется у них незапланированная беседа, чуть ли не собрание.

— Дак что, Андрей Иваныч, делать с дорогой будем?

— Прежде ведь на телегах ездили, не шибко разбивали, — толкует какой-нибудь дед Прохор. — А ныне все трактора да грузовики. Никакая тебе дорога не выдержит.

— А знаешь, сколько километр современной дороги стоит? — спрашивал Круглов, задетый за живое рассужденьями деда Прохора.

Тут вмешивался в разговор неугомонный Иван Данилыч:

— Ничего не стоит. Ничего, парень, не стоит. Желания нету.

— Как это — нету желания?! — багровел председатель, сильно обижаясь на въедливого Ивана Данилыча. — Как это нету?

— Желания нету. Возьми только да камешник от реки навози, вот тебе и дорога.

Мужики согласно кивали головами и бормотали:

— Камешник, камешник. Задаром бери. Много ли его надо.

— У нас в «Рассвете» все на авось да как-нибудь, — говорил Иван Данилыч куда-то в сторону леса, но так, чтобы попадало в председателя. — У нас известное дело. Сегодня ладно, а завтра видно будет.

Председатель с нехорошей улыбкой взглядывал на необритого Ивана Данилыча и вдруг замечал:

— Ты колодец-то не вычистил, Иван Данилыч?

— Вычистится.

— «Вычистится», — передразнивал Круглов и подмигивал мужикам. — Какой год он у тебя уже чистится? А скоро и воды не вычерпнуть, к реке побежишь за водой. А если дом загорится, чем тушить будешь?

Иван Данилыч на это совсем отворачивался от Круглова, мол, я на тебя и смотреть-то не хочу, не то что разговаривать.

— Камешник, Андрей Иваныч, не худо, — вмешивался степенный Никон. — Навози да поразровняй бульдозером, вот тебе и дорога. И строительный материал в двух шагах, и техника есть.