Вначале был звук - Андрей Макаревич

У артистов еще одна предновогодняя радость — корпоративные вечера. Очень плотный недельный поток одного и того же. Одна и та же обойма исполнителей — из зала в зал, с вечера на вечер. В залах — та же жара, плотный дух банкета, нехорошо танцующая масса нетрезвых людей. Ну да, платят. Грех жаловаться.

А в последний день — муки выбора. Где гуляем? У этих или у этих? Да эти вроде не звали! Ничего, позвоним, поздравим — позовут! Или в ресторане? Что, все к нам собрались?

А еще теперь модно ездить с места на место. Ни разу не видел, чтобы гаишник остановил кого-то в новогоднюю ночь и велел дыхнуть, хотя останавливай любого. Это уже будет какой-то совсем нечеловеческий поступок. Есть все-таки какие-то вещи.

А чего ездить-то? Как будто медом намазано! Везде будет одно и то же — примерно одинаковый стол и напитки (все-таки мы традиционалисты), а часа через два — примерно одинаковые лица. И обязательный «Огонек» по телевизору, или как он там теперь называется. И все сядут, будут смотреть и ругать. Это тоже новогодняя традиция — смотреть и ругать.

И что хорошего?

Нет-нет, говорит тебе голос из далекого детства. Будет настоящий праздник, и будет чудо. И ты встретишься с самыми близкими друзьями, и тебе будут рады, и все будут красивые-красивые, и вы встанете и поднимете бокалы за уходящий год, и чтобы все беды ушли вместе с ним, а потом — за Новый, и чтобы все у нас с завтрашнего дня стало чуть-чуть по-другому — лучше, и чтобы у каждого сбылось в этом Новом году все, о чем он мечтает. И ведь сбудется! Не может не сбыться, когда столько замечательных людей пьют за это одновременно!

И веришь! И сам уже седой дядька, и Дед Мороз умер лет сорок назад, а веришь!

Память тела. Или души?

А еще — с первого января в измученной предновогодней давкой Москве наступят две восхитительные недели — без пробок. Потому что ЭТИ с мигалками уедут отдыхать. А тут еще Рождество, а потом Старый Новый год! Ну где еще, в какой другой стране?

С наступающим!

Про бедных и богатых

И опять все оказалось враньем. Картина мира складывается у нас в головах из того, что такое хорошо и что такое плохо. Эти понятия нам вбили в голову в детстве. И сейчас что-то там поменять невероятно сложно.

Помните, как выглядел капиталист, он же буржуй (на картинках, разумеется, где мы тогда живых видели?). Жирный, злобный старикашка, на тоненьких скрюченных ножках, в скрюченных пальчиках с когтями зажат мешок с надписью «1 000 000 000». Рабочий: красного цвета, жилист, мускулист, строг, справедлив, и ставит этого буржуя на место.

Давайте откроем глаза и поглядим вокруг. Капиталист: молод (или средних лет), строен, спортивен, следит за собой, злоба в глазах не читается. Рабочий: черен, субтилен, плохо говорит по-русски, таджик. Если наш (уходящая натура) — немолод, красный цвет остался только на лице, склонен к пьянству, полноте и гипертонии.

Любит Родину. Буржуев ненавидит — это качество сохранилось нетронутым с семнадцатого года.

Горюет по советской власти. Ненавидит Горбачева за то, что он развалил страну, Ельцина — за то что он ее распродал. Буржуев — за то, что они украли его деньги. Он уже не помнит, что при советской власти не было у него ни денег, ни возможности их заработать. Украсть у него могли только его рабство, которое его, видимо, очень устраивало. Погодите, пройдет еще совсем немного лет, умрет последний человек, который помнит, что такое советская власть в деле, и она опять станет таким розовым притягательным мифом, что удержаться будет невозможно. Как в семнадцатом.

Что там рабочий! Один мой товарищ, научный работник, умница, бывший в семидесятые чуть ли не диссидентом, в середине девяностых вдруг жутко по совку затосковал. «Понимаешь, — говорил он — сидели мы в своем КБ на зарплате 130 рэ, ни черта не делали, на портвейн и колбасу всегда хватало, вот мы сидели, пили, читали запрещенные книжки и ругали советскую власть. Клево было! А теперь?» Потом, правда, все-таки поднялся с дивана, нашел хорошую работу — прошла тоска.

Бедность свою наш человек оправдывает собственной честностью. Всерьез думает: чтобы разбогатеть, достаточно стать прохвостом. Не желает видеть, что прохвостов вокруг пруд пруди, а богатых негусто. Не желает понять, чтобы разбогатеть, нужен талант, знания, железная воля и работоспособность, умение держать удар. Не желает знать, что налоги, которые платят богатые люди, составляют большую часть государственного бюджета. Нашего с вами бюджета. Не желает слышать о том, что богатые люди спонсируют учебные заведения, клиники, поддерживают театры, кино, финансируют восстановление храмов, монастырей и памятников архитектуры. Впрочем, откуда ему слышать. У нас это как-то не афишируется. Во всем мире, афишируется, у нас — нет. Портит образ капиталиста.

Вот вернулся Абрамович губернатором на Чукотку. И местное население этому очень радо. «Нет как же так? - заходит наш очередной телеумник. — Что-то тут не то! Какой то у него свой грязный неведомый нам пока интерес! Интересно, какой?»

А знаете, что самое противное? Это ведь не партия и правительство эту говорящую голову на борьбу с капиталом направило, и не руководство канала классово сориентировало — это он сам. От души. Кровиночка наша.

А правительство смотрит на все это дело и вроде не одобряет. Но вроде и не препятствует. Потому что плох тот правитель, который не слышит голоса своего народа.

Как жить-то будем?

Про время, людей, предметы и клуб «Индра»

Самолет сильно задержался, и в гостиницу города Гамбурга мы приехали поздно вечером. Погода за окном стояла отвратительная, я раскидал вещи по номеру и уже собирался прилечь и включить телевизор, как вдруг ко мне ворвался мой товарищ Володя — сильно возбужденный — и объявил, что мы немедленно едем на Риппербан — поклониться местам, в которых играли юные Битлы. «Сейчас или никогда!» — кричал он. Не знаю, почему я согласился.

Совсем молодая и еще никому не известная группа «Битлз» приезжала в Гамбург трижды — в шестидесятом, шестьдесят первом и шестьдесят втором году. В шестидесятом их вытурили из Германии, потому что Харрисону еще, оказывается, не исполнилось восемнадцати, а работали они в ночных клубах. Играли по 4-5 часов в день, точнее — в ночь, спали за экраном кинотеатра, в общем, все как надо. Риппербан — вообще веселое местечко: в шестидесятые годы все бордели и прочие ночные заведения располагались именно там.

Мы довольно долго перлись под холодным дождем поуже пустому Риппербану, отыскивая заветный поворот направо. Там, в переулочке, располагалось наиболее известное пристанище Битлов — «Стар клуб». Осталось от него только название — внутри гремела дискотека, толпились немецкие дети, и Битлами не пахло. Только мемориальная табличка сообщала о том, что именно здесь, столько-то лет назад... «Ну и ладно», подумал я.