Вначале был звук - Андрей Макаревич

И тут, Леня, я ее послал. Знаю, нехорошо так с девушками. Но запас прочности иссяк. Обиделась.

Огляделся я вокруг и понял, что происходившее со мной — небольшая составляющая присходящего вокруг. И звезды вокруг меня, улыбаясь, рассказывают журналисточкам кто у них любимый персонаж. У кого — Федот, у кого — Баба-Яга, у кого — генерал. И ничего, морд не корчат.

«Машенька, тебе кто больше нравится — Хрюша или Степашка?»

Может, я урод?

Но не удержался и все-таки спросил у одной известной артистки, почему эти журналисточки такие дуры. «Да что же вы хотите! — ответила она, ничуть не удивившись. — Вы посмотрите, что они читают, что смотрят!» То есть читают они и смотрят примерно то же, что сами потом и пишут. Такой самовоспроизводящийся навоз.

Знаешь, интересно: когда берешь в руки старинные очки (да какие там старинные — пятидесятых годов!) выясняется, что кончики дужек не достают до ушей. А котелок или цилиндр большого размера найти практически невозможно. То есть за такой короткий срок головы у людей ощутимо выросли.

Головы-то выросли...

А фильм, кстати, Леня, милый. С забавными картинками. И озвучен хорошо.

Особенно если не видел, как ты сам свою сказку читаешь.

Остаюсь вечно твой — А.Макаревич

Плохой ученик

Мой друг непереносим. Я живу в Москве, он — в Питере, и видимся мы не ток уж часто. Я скучаю по нему, но стоит нам провести пару дней вместе — и я начинаю лезть на стену, и бешенство мое рвется наружу. Я умею владеть собой, но умения моего не хватает. Я стискиваю зубы, стыжу себя за несдержанность — и ничего не могу поделать.

Он невероятно жизнедеятелен и при этом невероятно эгоцентричен. Весь мир должен вращаться вокруг него и по-другому быть не может. Если ему хорошо — всем веселиться. Он будет по пятому разу рассказывать тебе историю, ничуть не заботясь тем, что ты не только знаешь ее наизусть, но был ее непосредственным участником. При этом говорить он будет очень громко и возбужденно и ему никогда не придет в голову, что в соседней комнате кто-то спит. Если ему плохо — всем плакать. Шутки неуместны, а ваше хорошее настроение — практически плевок ему в лицо. Если у него что-то болит, он будет кряхтеть и охать до тех пор, пока последнее живое существо в радиусе ста метров не поинтересуется, что с ним такое. О всех его бедах и неприятностях знают все его друзья и знакомые — каждый по секрету, разумеется. Любая его фраза начинается со слова «Я» — независимо от количества людей в компании и предмета обсуждаемого вопроса. Он не может перенести, если общее — принятое решение расходится с его представлением о том, как это должно быть. И если не получится переубедить с наскока, он будет зудеть и нудить, пока каждый не поймет, что жизнь стала невыносимой и легче, ей-богу, согласиться. Но и после этого он будет некоторое время продолжать — про то, как он был прав, а мы все неправы. Прав он, кстати, бывает всегда — совершенно независимо от реальных обстоятельств и конечного результата. Он уперт до невозможности. Однажды тропической ночью в семидесяти километрах от Гаваны он оборонил на дороге темные очки. Доехав до города, обнаружил пропажу, переполошился, несмотря на всю бредовость ситуации и наши уговоры, сел в машину, вернулся на место — за семьдесят километров, в кромешную тьму. Нашел. По ним, правда, к тому времени проехал грузовик, но это было неважно. Он вернулся домой и вставил в них новые стекла. Он хорошо зарабатывает, но у него никогда нет денег — по крайней мере он постоянно сообщает об этом человечеству. Если денег оказывается много, он тут же покупает себе что-то дорогое и бестолковое, скажем, третий по счету снегоход, чтобы опять говорить, что денег нет. Он громко ссорится с женой, и весь город обсуждает их ссору. Потом они истерически мирятся, забрасывая друг друга любовными эсэмэсками двадцать четыре часа в сутки. Вот и сейчас мы куда-то едем, и он в пятый раз рассказывает мне историю про то, как он снайперски застрелил кабана, и кричит прямо над ухом, и я давно знаю эту историю наизусть и всерьез думаю, как бы его убить.

А вообще он — очень хороший человек. Верите? И я его очень люблю. Правда. И еще он умеет делать руками все на свете — то, чем я никогда не отличался. И еще он очень верный и надежный друг. И еще прекрасный художник. И все это я вижу, знаю, восхищаюсь и даже иногда пользуюсь. Откуда такая ненависть?

Копаюсь в себе, пытаюсь понять причины этой несовместимости. Одно время даже думал, что так бешусь, потому что передо мной зеркало. Самцов некоторых животных можно довести до исступления, ставя перед ними зеркало. Действительно, никакие недостатки не раздражают так, как свои собственные (лучший, кстати, способ от них избавиться, правда, довольно мучительный). Стал анализировать себя — нет, непохоже. То есть я тоже не подарок, но совсем в другом. И только совсем недавно осенило — это ведь Господь учит меня терпимости! Только и всего.

А я — плохой ученик.

Предновогоднее

Наступаешь на стоячий эскалатор или сходишь с него — обязательно споткнешься. Удивительное дело! Я уже и в метро не езжу лет двадцать, и на эскалаторах кататься негде, и подходишь к такому стоячему и говоришь себе: это просто обычная лестница. Бесполезно! Наступаешь и спотыкаешься. Намять тела, оставшаяся с детства, сильнее.

К чему это я? А к Новому году. Ну взрослые же люди — чего хорошего? На улице — слякоть, на дорогах — дикие пробки, в магазинах — давка. Последние декабрьские дни тянутся медленно и мучительно. Закончить это, сдать то, не забыть поздравить этих и этих. И подарки, подарки! Так уже, видимо, и не научимся дарить подарки к Рождеству — спасибо дедушке Сталину — все к Новому году! Никого не забыть — составить список, а то точно забудешь! — и ведь еще каждому свое, особенное! Потому что у нее в доме конфет не едят, а этому мы это в прошлом году дарили, а у этих еще дети! Ну не пытка? И носишься в последний рабочий день — не по домам же развозить! — а там уже пьют, и обязательно торт, и от стаканов на неубранных бумагах мокрые круглые следы, и хохочут, и усаживают тебя на полстула, и суют в руку чашку со следами губной помады, а ты за рулем и вообще жутко торопишься — надо еще в три места успеть, а Москва совершенно не едет. «Ну, по чуть-чуть!» Ну ладно, только по чуть-чуть. С наступающим!

У артистов еще одна предновогодняя радость — корпоративные вечера. Очень плотный недельный поток одного и того же. Одна и та же обойма исполнителей — из зала в зал, с вечера на вечер. В залах — та же жара, плотный дух банкета, нехорошо танцующая масса нетрезвых людей. Ну да, платят. Грех жаловаться.