Учитель музыки - Алексей Анатольевич Притуляк

от окна, Эриксон прижался к стене, тяжело дыша и не замечая, что стонет и поскуливает, как загнанная в угол собака, у которой нет выхода, а петля удавки уже медленно приближается к её шее.

    Краем глаза он выглянул в окно и тут же отпрянул: уже знакомый ему по прошлому разу инспектор Фергюссон стоял на тротуаре, задрав голову, и смотрел на окна. Несомненно, его взгляд был направлен на окно квартиры Якоба Скуле.

    Они обложили его, обложили! Загнали в угол и травят. Конечно, эти двое полицейских тоже состоят в банде Клоппеншульца, иначе почему они приехали именно сейчас, когда он твёрдо решил наконец-то покинуть этот дом? А если вспомнить, так ведь и прошлый раз именно они заставили его вернуться уже с лестницы, явившись в самый неподходящий момент.

    Их ни в коем случае нельзя впускать. Ни за что. Потому что первое, что они сделают, войдя в квартиру, – направятся к шкафу, чтобы «случайно» обнаружить там труп.

    Чей?

    Да какая разница, но в том, что там лежит труп, не оставалось никаких сомнений.

    Вдоль стены, огибая окно, чтобы не мелькнуть в нём, он бросился к шкафу.

    Да, безусловно, вонь шла именно отсюда.

    Первой мыслью было подвинуть шкаф, развернуть его дверцами к стене, чтобы никто из случайных посетителей не открыл их, привлечённый странным запахом.

    Но нет, это не годилось. Шкафы не ставят задней стенкой наружу, это сразу покажется подозрительным. Да и сдвинуть эту махину в одиночку… а сколько шуму он произведёт! Полицейские сразу догадаются, что он дома.

    Почему они опять приехали? Ах, да, он же так и не явился по повестке.

    Будут ли они ломать дверь, если он не откроет? Что делать тогда? Пойти упасть на кровать и притвориться спящим?

    А впрочем, чего он так разволновался? Он ни в чём не виноват. Нужно открыть дверь и спокойно им всё объяснить, да: господа, меня зовут Витлав Эриксон, я инженер компании «Норвиг Бильдверке», я понятия не имею, каким образом очутился той ночью в этом доме, но я не совершал никакого преступления, я не убивал, а эта шайка во главе с Клоппеншульцем пытается свести меня с ума и представить маньяком-убийцей, который…

    «Постой, постой… – перебил он свои мысли в следующий момент. – Что-то всё это не очень правдоподобно звучит. Они не поверят. Конечно, так не бывает. А ещё этот запах!»

    Он подошёл ближе к шкафу, прижал нос к щели между дверцами, вдохнул. Его тут же едва не стошнило от густого смрада, скопившегося внутри. Несомненно, там разлагался труп.

    В дверь постучали.

– Господин Скуле, – услышал он знакомый голос, – откройте, полиция. Мы знаем, что вы дома, консьержка нам сказала. Господин Скуле!

    Эриксон метнулся в спальню, упал на кровать, зарылся лицом в подушку. Спать. Спать!

    Нет, наоборот – проснуться! Да, конечно, ему всё это снится, это кошмарный сон, потому что в реальности такого не бывает.

– Господин Скуле, если вы не откроете, мы будем вынуждены взломать дверь!

    «Просыпайся же! – он перевернулся на спину, ударил себя по щеке, по лбу (и тут же зашипел от боли, задев шишку), снова по щеке. – Проснись!»

    Нет, он прекрасно понимал, что это не сон.

    «Зачем обманывать себя? Ведь ты знаешь, что не спишь. Сейчас они взломают дверь, войдут, сразу бросятся к шкафу, откроют его… Кто там? Неважно. Убийца – вот он. Убийца – это ты. Признайся, Эриксон, ведь это ты убил, а? На самом деле, ведь это ты убил того человека. И не важно, был ли ты пьян, или Клоппеншульц загипнотизировал тебя или накачал наркотиками, но ты – убийца. А значит, нужно встать, пойти и открыть дверь. И сдаться. За явку с повинной тебе выйдет послабление».

– Господин Скуле, мы знаем, что вы дома. Да откройте же, чёрт побери!

    «Почему они ни ломают дверь? А имеют ли они право сломать дверь? Нет! Конечно нет, иначе давно бы уже сделали это. У них нет против него никаких улик. Разумеется. Они даже не знают, он ли совершил убийство. И в повестке было указано, что его вызывают для дачи свидетельских показаний. Ты – свидетель. Возможно, ценный свидетель и подлежишь взятию под защиту законом. Да, и тогда Клоппеншульц уже не дотянется до тебя – руки коротки. Нужно пойти и открыть дверь».

    Он подскочил с кровати, бросился в прихожую.

    Уже подойдя к двери, вернулся в гостиную и остановился возле шкафа. Взялся за ручки, готовясь распахнуть створки, зажмурился, набрал воздуху в грудь, едва не сблевав.

    И отскочил.

    Нет. Нет, он не сделает этого. Надо бежать из этого дома. Если он сейчас откроет шкаф, он согласится с тем, что там спрятан труп – труп человека, которого убил он, Витлав Эриксон.

    «Ты не Витлав Эриксон, – горько усмехнулся он. – Ты – Якоб Скуле. Не пытайся обмануть сам себя. Все, все знают тебя как Якоба Скуле, учителя музыки, и только ты один… Нет! Нет, не один. Есть ещё Кёль – Мартин Кёль, совершенно посторонний человек, который назвал меня Эриксоном. Я – Витлав Эриксон. Это единственное, в чём я могу и должен быть уверен до конца, иначе – безумие и погибель».

    Он быстро вернулся в прихожую и распахнул дверь.

    За ней никого не было.

9

– Я сказал им, что видел, как вы вылезали в окно, – известил со своего поста Йохан.

– Что? – опешил Эриксон. – Зачем?

– Ну а чего, пусть эти придурки побегают.

    Значит, они, эти полицейские, приходили на самом деле – ему не привиделось и не приснилось, как он уже вознадеялся было, не увидев никого за дверью.

– Ладно, – буркнул он и захлопнул дверь.

– Чеканутый, – донеслось до него напоследок.

    Свежий, пропитанный дождём воздух струился в комнату, и на его фоне вонь из шкафа стала, кажется, только сильней.

– Эй, – услышал он крик на улице. – Господин Скуле, подойдите к окну, если вы живы.

    Он уже испугался, что они увидели его, но нет, похоже, они окликали наугад. «Что за мерзкая настойчивость! – негодовал он. – Ну сказали же вам, что я сбежал через окно – вот оно, видите, оно открыто, – так чего ж вам ещё надо, чего вы ходите тут и орёте?»

    Ах, да, ну конечно, он же должен был явиться сегодня в участок, по повестке, и не сделал этого. Вот они и мстят ему теперь, играя на нервах.

    Ладно, посмотрим, кто кого.

    Он опустился на пол, сел по-турецки, сложил на груди руки, с иронией поглядывая