Учитель музыки - Алексей Анатольевич Притуляк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он попытался стряхнуть с себя оцепенение, порвать, отбросить эти однообразные мысли, ведущие в его голове бесцельный и бессмысленный спор. Ведь ясно, же, что им удалось добиться своей цели, и если это ещё не окончательная их победа, то линия фронта, пролегшая через его душу и разум, всё дальше и дальше сдвигается к последнему пределу, за которым… за которым нет ничего – только бездна безумия. Клоппеншульц – вот кто нанёс ему последний и решающий удар, от которого Эриксон вряд ли оправится.
«А что такого случилось-то? – обратился он к себе уже с усмешкой. – Что такого сказал или сделал этот философ, что ты так завёлся? Просто схватка с чокнутым стариком Пратке натянула твои нервы, создав благодатную почву для слов Клоппеншульца, которые, по сути, можно вывернуть и так и сяк, вот и всё. Сейчас ты съешь немного риса – тебе это необходимо, чтобы поддержать силы – и уйдёшь из этого дома. Навсегда. И забудешь о нём, как о страшном сне. Но сначала наведаешься в полицию и расскажешь комиссару обо всём, что здесь творится».
С улыбкой на губах он слил воду, отбросил рис на тарелку и полил оливковым маслом.
В дверь постучали.
«Проклятье! – пробормотал он. – Как же вы мне надоели!»
– Кто там? – спросил он на всякий случай, подойдя к двери, но не открывая.
– Это я, – услышал он голос Йохана. – Открывайте, господин учитель, сегодня ваша очередь меня кормить.
– Что? – уставился он на мальчишку, который деловито протиснулся в прихожую, едва Эриксон открыл дверь.
– Да обыкновенно, – отозвался тот. Сегодня ваш день обедить меня. Вчера же была Рё, вы что, забыли? Значит, сегодня – ваш черёд.
– Да? Ну-у… проходи, садись.
Мальчишка не дожидался этих слов; когда Эриксон вошёл вслед за ним на кухню, тот уже сидел на табурете и перемешивал ложкой рис с маслом.
– Так-так, – пробормотал Эриксон, прикидывая, стоит ли варить себе новую порцию, или плюнуть на всё и уйти прямо сейчас, пусть и на пустой желудок. А потом вдруг спросил: – Послушай, Йохан, а этот Клоппеншульц… он тебя тоже кормит?
– Его очередь – завтра, – прочавкал мальчишка сквозь горячий рис.
– Ага… ага… А кто живёт в четвёртой?
Йохан перестал жевать, повернулся, посмотрел на Эриксона вопросительно. Потом дёрнул бровью и зачерпнул новую порцию риса.
– Чудной вы стали совсем, – сказал он, отправляя ложку в рот. – Вы и раньше-то были чудной, а сейчас и вообще. У вас с памятью что-то?
– Д-да, – промямлил Эриксон, теряясь от этого простого вопроса. Ну не объяснять же мальцу, что он на самом деле никакой не Якоб Скуле. – У меня что-то… что-то с нервами последнее время.
– Последнее время, – хмыкнул Йохан. – Не такое уж оно и последнее.
– Я даже… – Эриксон решил пуститься на хитрость и подыграть им всем. – Даже себя порой с кем-нибудь путаю.
– Угу, – равнодушно отозвался мальчишка, налегая на рис.
– Вас всех помню смутно… Вот даже возьмём Линду… убей не помню, кто она и…
– Да кто-кто, – усмехнулся Йохан. – Линда она и есть Линда. Шалава.
– В смысле? – уставился на него Эриксон.
– Да обыкновенно… Чайку поставьте, господин учитель… Да обыкновенно – проститутка она.
Эриксон, который уже взялся за чайник, едва не выронил его.
– Это ты о чём? – спросил с недоумением.
– О Линде, о чём же. Вы же о ней спросили. Проститутка она, говорю. Треугольная.
– Какая?
– Ну вы как вчера родились, – фыркнул Йохан. – Треугольная, говорю. Три угла за час. На Циклопа работает, он её пастух. Вам-то хорошо, – деловито продолжал мальчишка, прожевав очередную ложку риса, – вам она бесплатно даёт. А мне дала один раз сиськи помацать, через свитер, так аж десять крон содрала. Ты, – говорит, – уже не маленький, так что привыкай, что за всё в жизни нужно платить… Ну ничего, я вот деньжат подкоплю и тоже ей вставлю. Как думаете, если на десять минут накоплю, – это нормально будет?
– Тебе сколько лет, Йохан? – спросил растерянный Эриксон.
– Четырнадцать, а чего?
– Нет, ничего, – покачал головой инженер, поставил на огонь чайник, уселся на табурет напротив мальчишки. – А скажи… скажи, я давно здесь живу?
Йохан уставился на него разинув рот, из которого едва не посыпался обратно в чашку рис.
– Ну вы даёте! – покачал он головой. – У вас, похоже, крыша-то совсем уже никуда не годится.
– Так давно или нет?
– Кто бы знал… Я сюда перебрался месяцев шесть назад, так вы тут уже были.
– Откуда перебрался?
– Из третьего. Я сначала в третьем тусовал, но там меня гонять стали последнее время, надоел, говорят. Да и кормить там не кормили – если только сам выпросишь чего-нибудь. А здесь хорошо, здесь нормальные люди собрались.
– Да… – усмехнулся Эриксон. – Да, нормальные. А почему ты дома не живёшь? Почему в школу не ходишь?
– А оно мне надо, туда ходить? А дома – отец, он только пьёт да баб водит, баб водит да пьёт, надоел, – и поморщился: – У вас кошка сдохла?
– Кошка? – уставился на него Эриксон.
– Воняет у вас хуже, чем у старого Пратке.
– А-а, это, да, я давно не проветривал, – Эриксон налил мальчишке кипятку, бросил пакетик чаю. Поставил на огонь воду под новую порцию риса.
– Скажи, Йохан, – начал он, осторожно, – а в тот день, ну, когда я пьяный пришёл, позавчера… я сам пришёл?
– Наполовину, – усмехнулся мальчишка. – Вас мужик какой-то притащил.
– Мужик! – Эриксон даже подскочил. – Что за мужик?
– Да я почём знаю, – пожал плечами Йохан. – Я его не видел сроду. Втащил вас в дом, тут вы сами повалились и его чуть не свалили. Он запыхавшийся весь был, потому что худой такой и, по всему видать, слабый. «Ох, – говорит, – как я перепачкался об него!» Потом спрашивает: «Ваш жилец?» Ну, Бегемотиха говорит, дескать, наш, наш. Взвалила вас на спину и понесла. А тот ещё говорит ей: «Осторожней, он, кажется, серьёзно ранен. Смотрите, – говорит, – крови на нём сколько». Ну и всё, повернулся да ушёл.
– А куда я уходил в тот день? – пытал Эриксон.
– Да откуда мне знать, – зевнул Йохан, который, кажется, наевшись, потерял интерес к этому разговору, его тянуло в сон. – К вам какой-то мужик приходил, но не тот, что вас пьяного притащил. Долго у вас
