Учитель музыки - Алексей Анатольевич Притуляк

– Нет, вы сказали «больной человек».

– Ну, сказала. А что же вы, господин Скуле, здоровый что-ли? Вы себя в зеркало-то когда видели последний раз? На вас же лица нет, и было ли оно на вас когда, трудно сказать. Я когда этих полицейских…

– Вот что, мадам Винардсон, – перебил Эриксон, не желая слушать её разглагольствования, – моё лицо никак вас не касается…

– Не касается, – с готовностью кивнула Бегемотиха. – И пусть бы оно только попробовало коснуться… Меня касались только настоящие самцы, а не такие… с рогами на лбу.

– Вас не касается моё лицо, – повысил голос Эриксон, стараясь пресечь её словопрения. – А ваши попытки выставить меня больным, сумасшедшим…

– Да с чего бы это, хоть вы и правда не того…

– … как раз очень были бы интересны полиции…

– Ну, пока им только вы интересны оказались…

– … как и все жильцы этого дома, о которых я могу сказать только одно…

    Эриксон не договорил, задумчиво уставился на Бегемотиху.

– Ну? – хмыкнула та. – Что же одно вы можете сказать?

– Послушайте, фру Винардсон, – уже примирительно, почти заискивающе заговорил Эриксон, – в тот день, когда вы тащили меня на спине, пьяного… кстати, хочу сердечно поблагодарить вас за помощь и извиниться за причинённые неудобства, – фру Винардсон махнула рукой, – в тот день вы, как сами сказали, переодевали меня в домашнее…

– Ага, чистая правда, – кивнула консьержка и многозначительно ухмыльнулась.

– Да, так вот. У меня в кармане была бумажка и…

– Сигарета, – снова кивнула фру Винардсон. – Поломатая.

– Да, сигарета. Сигарету вы, вероятно, не сохранили, но может быть, вам удастся вспомнить её марку? И очень хотелось бы верить, что та бумажка не потерялась.

– Ну, если хотелось бы, так верьте, – вставила Бегемотиха и разразилась своим басовитым хохотом. Вволю насмеявшись, она сказала: – Я в марках этих ваших сигарет не разбираюсь, оно мне никчему, так что даже и не смотрела.

– «Люмпен», – бросил сверху Йохан, который неизменно присутствовал на своём посту и конечно прислушивался сейчас к их разговору. – Дрянь сигареты – вонючие и без фильтра. Но вы только их всегда и курили, господин учитель.

    «Люмпен»? Чтобы Эриксон курил эту гадость за семь с половиной крон пачка?.. Да бросьте вы!

– Ну вот, – улыбнулась консьержка, – всё и выяснилось. Йохан у нас малец сообразительный, – и она погрозила мальчишке пальцем.

– Да, – кивнул Эриксон, – но… насчёт бумажки.

– А, бумажка… – фру Винардсон принялась рыться в карманах халата, вытаскивая кусок бечёвки, монету в пятдесят эре, зеркальце, губную помаду, коробок спичек, гребень и ещё какую-то мелочь, которую неторопливо перекладывала из одного кармана в другой, пока Эриксон сгорал от нетерпения, пожирая каждую находку глазами.

    Наконец она извлекла листок бумаги, сложенный пополам и хотела развернуть, но Эриксон сделав стремительный шаг, буквально вырвал бумажку из руки консьержки. Это был листок из записной книжки, сложенный пополам. Эриксон развернул его. Чужим, незнакомым ему почерком, несоразмерными буквами на нём было написано:

Фоллебю,

ул. Кёнигштеле, 12/1-9

    Глаза Эриксона полезли на лоб, а в животе опять противно задрожала требуха.

    Это был его домашний адрес.

– Что? – встревоженно спросила консьержка, увидев, наверное, отразившиеся на лице Эриксона чувства.

– Ничего, – выдавил он, пряча листок в карман.

– А это точно ваша бумажка? – с подозрением вопросила Бегемотиха. – Может, вы мою какую схватили? Прям вырвали из руки, будто я вам тут… Вы что же, думаете, если я женщина, консьержка, так можно…

– Простите, – пробормотал Эриксон, – простите, фру Винардсон. Просто я неважно себя чувствую. Что-то у меня нервы разыгрались. А бумажка это – моя, уверяю вас.

– Ну, про нервы – это старая история, – кивнула консьержка и двинулась дальше по лестнице.

– Что? – уставился на неё Эриксон, но та уже не повернулась. Мимоходом потрепала Йохана по волосам, дёрнула за ухо.

    Эриксон даже поднялся на лестницу, к Йохану, чтобы видеть, в какую квартиру она направляется. Заметив это, консьержка неодобрительно покачала головой, но ничего не сказала и принялась звонить в шестую, к прачке Мередит Рё.

– А ты, Йохан, в каком номере живёшь? – обратился Эриксон к мальчишке, когда фру Винардсон скрылась в квартире мадам Рё. – В четвёртой, наверное?

– Не-а, – равнодушно отозвался тот.

– А-а… Значит, во второй. Так мы с тобой соседи?

– Да не, – усмехнулся Йохан, – не гадайте. Я вообще здесь не живу.

– В смысле? – не понял Эриксон.

– Да очень просто, – пожал плечами Йохан. – Я дальше по Сёренсгаде живу, в пятом доме.

– Вот как…

    Эриксон опешил. Уж чего-чего, а этого он ожидал меньше всего. Этот мальчишка отирался на лестнице с самого раннего, кажется, утра, и до позднего вечера. Он, похоже, знает всё обо всех в этом доме, и его в свою очередь знают все жильцы…

    Если не весь мир, то как минимум этот дом сошёл с ума. Возможно, вся Сёренсгаде давно спятила, ну по крайней мере – до дома номер пять.

– Понятно, – обронил Эриксон, хотя он, кажется, давно уже перестал что-нибудь понимать.

    Спустившись до своей площадки, он увидел воспалённый взгляд старика Пратке, который пялился на него из-за приоткрытой на дюйм двери.

– Здравствуйте, – поздоровался Эриксон.

– Что? – гневно вопросил Пратке.

– Эй, Макс, я здесь, – окликнул со своего места Йохан и его голова показалась над перилами лестницы. Старик вздрогнул, перевёл взгляд на мальчишку, гнев в его взгляде моментально сменился покорностью. Глаза его отследили очередной плевок Йохана, шлёпнувшийся на пол перед дверью. Кажется, этот обнаглевший мальчишка считал себя дрессировщиком, повелителем несчастного сумасшедшего старика.

– Йохан, – обратился к нему Эриксон, – ещё раз увижу, что плюёшь ему под дверь, пеняй на себя.

– Да ладно, – отмахнулся тот.

– Не ладно, – напирал Эриксон. – И не смей так разговаривать с пожилым человеком, понятно тебе?

– Да ладно, – повторил мальчишка. – Я ведь могу и про вас кое-что порассказать кому надо.

– Что-о?! – Эриксон вперился в него взглядом. – Что порассказать, негодник?

– А то, – усмехнулся Йохан. – Всё что знаю, то и порасскажу, понятно?

    И тут случилось нечто ужасное.

– Я не позволю! – взвизгнул старик Пратке, с неожиданной резвостью выскакивая из прихожей на площадку. – Я не позволю! – громкость его голоса поднялась ещё на десяток децибел.

    Йохан отпрянул и, кажется, моментально побледнел.

– Осторожно! – крикнул он Эриксону, на всякий случай поднимаясь по лестнице повыше. – Припадок!

– Я не позволю! – кричал Макс Пратке, хватая Эриксона за грудки и с неожиданной силой мотая его из стороны в сторону. – Душегуб! Не позволю никому!

– Что вы хотите сказать, господин Пратке? – бормотал Эриксон, стараясь удержать равновесие и не упасть, хватаясь за руки старика в попытках оторвать их от своего пиджака, но побелевшие от усилия пальцы,