Генерал - Дмитрий Вересов

Стази опустила голову.

– Бог с ней с Москвой! – прошептала вдруг она. – Скажите, что с… Петербургом?

– Вы опять о своем, Стази? – Рудольф в свою очередь отвернулся. – Бомбежки и обстрелы почти прекращены.

– Почему?!

Красивое лицо Рудольфа вспыхнуло.

– Вероятно, так считает главнокомандующий армией «Север». Живая сила и прочее нужнее сейчас на других фронтах.

– Вы недоговариваете, Рудольф. Вы… меня обманываете.

– Я только что сказал и повторю: судьба войны и освобождения России находится не только там, но и здесь. Если бы это было не так, я давно сражался бы где-нибудь… под Ржевом. Завтра возвращается отец – может быть, он расскажет вам что-то более интересное. Честь имею.

Ночью Стази невольно думала о старом хозяине замка: он наверняка воевал в Мировую, как и ее отец. Последний много рассказывал маленькой Стази о хладнокровии и блестящей выучке германских офицеров, повторяя, что уважение к противнику есть залог любой победы.

Утром Стази разбудил рев мотора во дворе, и она выглянула вниз. Рождественская метель окончательно превращала средневековое здание в сказочный замок, а из машины вышел высокий человек с юношеской порывистостью движений и подтянутой фигурой, с белыми как снег волосами и в каком-то странном мундире. Только потом Рудольф объяснил ей, что это генеральская форма восемнадцатого года. И это почему-то очень понравилось Стази.

И вот теперь она одевалась к ужину, где предстояло встретиться с владельцем замка, почти маркизом Карабасом и стариком-юношей лицом к лицу. Стази решительно подвела брови, утяжеляя их по наружному краю, как у Ольги Чеховой – русской актрисы, соперничавшей в рейхе с самой Царой Леандер[55], и помадой, подаренной Рудольфом в дополнение к духам и платьям, сделала рот вызывающим и жестоким.

Рудольф открыл неподъемную на вид дубовую дверь, и прямо навстречу Стази шагнул генерал все в том же стальном мундире с серебряным аксельбантом.

– Mein Sohn hat von Ihnen geschrieben, Fraeulein. Wir Gersdorfer haben uns schon immer durch unsere Extravaganz ausgezeichnet und uns vom Durchschnitt abgehoben. Eine Slawin, eine Adelige – duchaus sehr interessant. Sehen Sie, ich teile die ueblichen Ansichten nicht und die Schoenheit einer Frau besteht meiner Meinung nach nicht in ihrer Rasse.[56]

– Ihre Sprache fuehrt Sie irgendwann so oder so hinters Gitter,[57] – усмехнулся Рудольф.

– Ich habe schon ueber siebzig Jahre auf dem Bucke und mein Gift immer dabei.[58] – Он кивнул в сторону необозримого стола, на котором терялось и серебро, и хрусталь, и полотно салфеток. – Das Essen passt uebrigens nicht zum prunkvollen Geschirr.[59] – Генерал сел первым и заткнул салфетку за ворот мундира. – Entschuldigen Sie bitte, Fraeulein, dass ich Sie derart intensiv anschaue, aber Sie verstehen selbst, dass ich das Recht auf meiner Seite habe – ich bin Gastgeber, alter Mann und Sieger.[60]

– Ich glaube, dass das in meiner Situation nicht das Schlimmste ist. Sie sind fuer mich auch sehr interessant,[61] – смело ответила Стази.

– Oho, was fuer ein schwaebischer Akzent, Fraeulein?[62]

– An der Universitaet habe ich mich auf Moerike spezialisiert, Herr General.[63]

– Ah, ein verantwortungsloser Maerchenerzaehler. Bloedsinn, Bloedsinn, besser haetten Sie Bismarck gelesen.[64]

– Meines Wissens nach wurde er bei uns an den Militaerakademien durchgenommen.[65]

– Und schlecht wurde er durchgenommen, will ich Ihnen sagen. Ansonsten wuerden sie nun nicht mit den Haenden die Kehle des Gegenuebers umklammernd auf den Feldern liegen. Was fuer ein Unsinn! Der Krieg zwischen der unverwuestbaren, maennlichen Seite der Ordnung und der Weiblichkeit, Opferbereitschaft, Tapferheit hat keinen Sinn. Sie muessen immer und ueberall vereint sein und nicht kaempfen. Nur diese Vereinigung besiegt die ganze Welt![66] – Рудольф предостерегающе закашлялся, но старик пропустил предупреждение мимо ушей. – Glauben Sie mir, Fraeulein, dass ich nachts nicht schlafen kann, weil mich das Leiden laesst? Und mein Dummkopf, der von noch groesseren Dummkoepfen erzogen wurde, glaubt mir nicht Elementare Metaphysik, Fraeulein. Egal wer diesen Krieg gewinnt, es wird kein Sieg des Volkes, sondern ein Sieg des Staates sein. Die Nationen verlieren mit Sicherheit, obwohl trotzdem alle glauben werden, dass jemand gewonnen hat. Der Mensch, der Arier und der Slawe hat verloren, weil er der Wahl beraubt wurde. Die Wahl besteht nicht darin, die Seite zu waehlen, sondern darin, die Bestimmung der Vereinigung zu realisieren und zu gewinnen.[67]

– In diesem Fall moechte ich auf etwas trinken,[68] – бледнея от собственной наглости, подняла бокал Стази. – Ich schlage Ihnen, Herr General, vor, auf diese Vereinigung zu trinken, ueber die sie so ausdrucksvoll gesprochen haben. Trinken wir auf Ihren Sohn und mich. Auf den Sieg der Metaphysik ueber die harte Realitaet.[69]

Рудольф прикусил губы, но старый Герсдорф вскинул подбородок.

– Prosit![70] – согласился он. – За победу метафизики над грубой реальностью.

Но грубая реальность неожиданно снова заявила о себе. В зал вошел ординарец Рудольфа и отрапортовал, что его приказание выполнено. Рудольф усмехнулся, покосился на отца и махнул рукой. Появился худощавый, как показалось Стази, старичок с бородкой, в поношенной форме советского генерала.

– Und was ist das?[71] – вскинул брови барон.

– Das ist nochmals ein Russe. Ein Kriegsgefangener aus dem Offizierslager Hammelburg. Er ist direkt in unsere Arbeit involviert. Ich dachte, dass Sie und die beiden Landseigenen daran interessiert sein koennten[72], – спокойно пояснил Рудольф, как будто русские военнопленные сидели за столом в замке каждый день, и спокойно пригубил херес.

– Wie hat Dich der Umgang mit den Russen veraendert, [73] – усмехнулся генерал. – Frueher haettest Du mich wenigstens um Erlaubnis gebeten. Lassen wir es gut sein, heute ist ein Tag fuer alle. Schickt ihn erst mal ins Badezimmer. Der Kastellan soll ihm etwas Huebscheres zum Anziehen suchen und wir fuehren in der Zwischenzeit unser interesstes Gespraech weiter.[74]

Стази вдруг почувствовала, что с радостью поменяла бы сына на отца.

Когда через час старичок, одетый в явно великоватый ему потертый егерский костюм, появился в зале, Стази увидела, что он не такой и старик, а человек возраста ее отца. Она радостно улыбнулась ему, но вместо благодарности он ответил нехорошим и недобрым взглядом.

– Soll der russische General sich erst mal setzen, etwas essen und, wie es sich gehoert, Gott danken.[75]

Генерал сел, но к еде, однако, не притронулся. Старый барон долго и с откровенным любопытством разглядывал гостя. Все молчали.

– Nun, es ist natuerlich dumm, dass Sie das Essen ablehnen, aber ich kann Sie verstehen. Denken Sie aber daran, dass Sie mich auf diese Weise nicht als Deutschen oder Ihren Feind, sondern als Gastgeber beleidigen.[76]

– Иван Алексеевич, ведь вы же сын священника, а сегодня такой праздник, – не выдержал Рудольф.

– С нами Бог! – выдохнул советский генерал и опорожнил рюмку айнциана[77]. – Вы привезли меня сюда в качестве живого экспоната, штандартенфюрер? Тогда почему меня? Есть экземпляры поинтересней.

– Вы достойный человек, Благовещенский, и я хотел бы, чтоб именно вы высказали моему отцу ваши взгляды на наше дальнейшее сотрудничество.

«Значит, не я одна! – На мгновенье Стази стало легко. – И это ведь не лейтенантик какой-нибудь, генерал-майор все-таки!»

– Что ж, я повторю. – Генерал внимательно посмотрел на Стази, словно только что ее увидел. – Поймите, русским абсолютна чужда мысль о солдатах-наемниках. И поэтому ошибочно было бы вербовать русских добровольцев для германской армии, к тому же в условиях вашей оккупационной политики, весьма антирусской.

– Und woher wissen Sie, dass wir antirussische Politik betreiben?[78] – перебил барон.

– В лагерь каждую неделю прибывает пополнение. И, заметьте, настроено оно уже куда более негативно к немцам, чем мы, попавшие в плен в первые месяцы войны. Так вот. История показала, что мы готовы бороться за освобождение своей родины от сталинской деспотии. Но для этого нужно улучшить положение в лагерях военнопленных, а также изменить отношение к населению в занятых областях. Тогда, и только тогда возможны русские добровольческие соединения.

– Der Gefreite wird das niemals tun. Da hast Du ihn falsch eingeschaetzt, Rudolf,[79] – отрезал старый Герсдорф.

– Wir werden sehen![80] – запальчиво огрызнулся Рудольф и обернулся к русскому. – Политику – да, мы изменить не можем, но мы можем попытаться в военной области создать фактор, который повысит боевую силу фронтовых частей. А это, в свою очередь, может быть, вынудит политиков к пересмотру их нынешних установок.

– Но никаких наемников, – повторил генерал и сам налил себе еще айнциана. Щеки его порозовели. – И я вот что еще скажу, мне терять нечего. Да, мы сейчас в лагере чувствуем себя освобожденными от сталинского режима, который ни к коммунизму, ни к социализму отношения давно не имеет. За это мы вам благодарны. Но что дальше? С вашими методами вы войну никогда не выиграете, не говоря уже о том, чтобы завоевать русский народ. Prosit. – И он выпил третью рюмку. – А теперь, прошу вас, отдайте мне мою одежду, и я отправлюсь восвояси. Не могу же я прийти в лагерь таким пугалом. Я, извините, русский офицер, войну прошел…

Рудольф вызвал ординарца, и генерала увели.

– Mhmm… Verstaendlich… Und wenn all diese ideologischen Fantasien die Stimme des Verstands besiegen?[81] – затянулся крепкой сигаретой барон и сам же себе ответил: – Dann koennte man nur noch sagen, dass das eine Verruecktheit ist.. Es kommt tatsaechlich vor, dass die Verrueckheit geheilt werden kann. Aber dazu darf man den Patienten nicht aus dem Krankenhaus entlassen. Genau so…[82]

– Meinen Sie den Fuehrer?[83]

– Ich habe Hitler nie erwaehnt. Ich sprach ueber die Verrueckten.[84]

15 января 1942