Бурый призрак Чукотки - Николай Балаев

Типичное стойбище людей, что не удовлетворяются высокими северными заработками, а еще и торгуют по приискам награбленными «дарами природы». Варвары. Вода, мороз и ветер сразу уцепятся за эти прогалы, через пару лет обдерут покрытие из лишайников и травы, проточат канавы, потом овраги…

Что-то блеснуло на большом ольховом кусте, росшем у края выломанной поляны. И вообще куст необычайно темный. Все кругом в пуховых рубашках из инея и ледяных комбинезончиках, а этот стоит темным силуэтом. Что там блестит? Я пошел к кусту. На ветке висело горлышко бутылки, а снег внизу был густо усыпан осколками бутылочного стекла с этикетками «Прибрежное». Ясно. «Охотились».

Уже несколько лет мы наблюдаем за изменениями в «технологии» заполярной охоты. Раньше, когда было много птицы и зайцев, охотники разбредались в стороны от балка, сооружали шалашики в укромных местечках — скрадки, — где и сидели, подманивая или просто ожидая наскока зверя или птицы. На месте таких скрадков оставалась сухая подстилка, да несколько, в зависимости от удачи, стреляных гильз.

Теперь, когда птицы и зайцев практически не стало, изменилось и поведение охотников. Чего без толку мерзнуть в скрадке или шастать по пустым кустам? Легче получать удовольствие, не отходя далеко от теплого механизированного закутка с накрытым столом. Прекрасный сервис, бесплатно получаемый за счет государства: его техники и горючего.

Опорожнив посуду, вооруженная пятизарядками компания выставляет ее на кочку или, как вот тут, вешает на ветви кустарника и открывает огонь прямо с порога. Поэтому и гильзы остаются не по скрадкам, а большой общей кучей на месте стоянки балка. Вообще настоящих охотников, в тургеневском понимании, на Севере было и раньше мало, а теперь вовсе не осталось. Компании едут в тундру, напихав балки бормотухой. Попьянствовать вдали от глаз детей и жен. Пьянка начинается с момента выезда из поселка, путь любого «охотничьего» выезда четко помечен «вехами» — пустой битой посудой. Ну и по пьяному делу уничтожается все замеченное кругом: кулики, трясогузки, крачки, чайки. А на бутылочную стекляшку летом наступит олень и получит страшную болезнь — копытку. И погибнет от истощения.

А наша могучая торговля при участии охранных организаций продолжает снабжать каждого зарегистрированного охотника сотней зарядов в год. При почти полном отсутствии дичи даже в труднодоступных местах. Впрочем, что для компании на «Буранах» и «Уралах» эти «труднодоступные» места! Они проходят везде, догоняют любого зверя. Сотню официальных зарядов надо расстрелять, иначе какой же ты охотник?!

Значит, огни, что мы заметили в первый вечер экспедиции, принадлежали побывавшей и здесь компании добытчиков. Да, все дальше и дальше лезут они в глубины гор и везде оставляют вот такие стойбища, «почище» первобытных. Добрались и сюда… А что? Техника по приискам практически бесконтрольна, горючее государственное. Даже личные вездеходы ухитряются собирать из наворованных и наторгованных за браконьерскую добычу запасных частей…

Я вернулся к центру стойбища. Отсюда они навестили бригаду оленеводов. Дичайшее поветрие — мода на мех, поразившее страну с силой средневековой эпидемии, ведет горняков в бригады за шкурками пыжика, песца, лисы, за меховыми изделиями. Деньги в тундре мало значат, зато много — бутылка. И никто еще в государстве не удосужился подсчитать, сколько пушнины и меха оно теряет в результате бесчисленных путешествий таких вот добытчиков. Плюс развращение маленького, уникального в своей самобытности народа…

— Смотрите, какие фокусы, — удивился сын, увидев меня. — Одна хвостом клюнула об крючок!

— Хвостом?! Уж-жасно интересно, как это она перепутала. Но заканчивайте, на строганину хватит. И пошли, я покажу вам «фокус» похлеще.

Они замерли на «первобытном стойбище». Потом сын тихонько сказал:

— Почти как у Робинзона Крузо…

Я вспомнил рисунок к эпизоду, в котором знаменитый отшельник находит место пиршества дикарей. Да, похоже.

И опять мы стояли молча довольно долго. Затем я, уже на правах гида, повел их по «кругам» этого «пиршества».

— Зачем люди стреляют в бутылки? — спрашивал сын.

— Что же теперь будет с этой речкой? — жалостливо вздыхала жена. — И долиной? Такой хороший закуточек гор. И зачем эти зверушки и рыбки тут поселились…

— Смотри-ка, до чего дожили, — удивился я. — Непроизвольно начинаем жалеть, если понравившийся уголок Земли богат: ведь в лучшем случае его ограбят, а в худшем — вообще убьют…

Осмотрев стойбище, прошли немного по следам. В одном месте, на уходящей к горняцкому дому дороге, из снега торчали пустые бутылки, две краюхи высохшего хлеба, полиэтиленовый пакет с заплесневевшим куском сливочного масла. Беда на Руси с хлебом. Хоть карточки вводи. Утеряна цена…

— Как же нам связаться с поселком? — нарушила молчание жена. — Может, с Желтой кто услышит?

Старый вожак

Пуфик весело бежал впереди, а мы шагали следом по крепкому, насту на скате сопки Желтой. Я в нескольких местах пытался пробить его прикладом карабина, но безуспешно. Поработали осенние пурги и туманы на совесть, и наст был в том состоянии, когда берут его только, топор да ножовка. Пожалуй, можно оставить лыжи, по такому снегу легче в валенках…

Неожиданно сын остановился:

— Смотрите, как Пуфик уши вытаращил!

Пес застыл в напряженной позе, поджав переднюю лапу и вытянувшись в сторону горной гряды справа. А его шелковые болоночьи уши стояли торчком! Только кончики чуть загибались. Это было невиданное зрелище!

— Вон, вон! — замахала жена рукой в сторону сопки, на которую нацелился Пуфик. Там, высоко, почти под самой верхушкой, по крутому склону бежали звери. Много, больше десятка.

— Олени-дикари? — подумал я вслух и машинально просчитал: — Восемь… двенадцать… пятнадцать.

— Они же все белые, — возразила жена. — Не олени, не олени!

— Бараны! Снежные бараны!

— Рога прямо колечками! — оторвавшись от бинокля, подтвердил сын. — В нашу сторону скачут. Людей, что ли, не видели?

Да, по склону бежало стадо снежных баранов. Впереди крупный вожак, за ним плотной цепочкой, насколько позволяла тропа, самки с детьми, а далеко сзади еще один большущий баран, еще крупнее вожака, только с опавшими боками, тощий, с какой-то раздерганной шерстью. Старик, кажется. Да, судя по огромным рогам — бывший вожак. Изгнан молодым, более сильным, однако держится у стада. Знает, что один погибнет сразу. Дикий мир жесток к одиночкам.

— Там кто-то еще, — сказал сын. — Во-он, у края осыпи.

Я перевел взгляд и увидел, что следом за баранами по тропе бегут два светло-серых зверя.

— Волки!

— Ой, что теперь будет? — заволновалась жена.

Левее нитка тропы вновь уходила за склон, как бусы на шее сопки. Там она наверняка опускается в ложбину и тянется на соседнюю сопку.

— Ничего страшного, уйдут, — успокоил я. — Снежного барана на родной тропе никто не догонит. Силенок у серых братцев маловато. Даже заднего, старого, не дос…

Я осекся. Впереди, там, где тропа, сделав петлю, вновь исчезала за скатом, на ней возникло четыре серые тени…

Сколько я наблюдал волков, они никогда не выходят откуда-то, из-за чего-то. Они возникают сразу, даже посреди совершенно голого места, далеко от всевозможных укрытий. Провел взглядом — пусто. Тут же возвращаешься — вот он! Как-то прорисовываются, наподобие фотографии в проявителе, только резко, враз.

И эти четыре перед нашими взорами и стадом явились неожиданно, сделали несколько прыжков навстречу и застыли, высоко подняв головы. Впереди один явно крупнее остальных.

— Засада, — объявил сын.

— Вот о чем они спевались ночью, — догадалась жена. — Не могу смотреть…

— Уйдут, уйдут, — говорил я, но сомнение уже закрадывалось в сердце. Умный маневр, ничего не скажешь. Теперь баранам надо бы только вверх, через макушку сопки. Должны все же уйти: бараны бегают хорошо.

Я перевел взгляд выше и увидел на одной из террас, прямо над стадом, еще два серо-белых силуэта. Эти звери явно не торопились, стояли спокойно на месте и наблюдали. Видно, видели, что дело сделано, и ждали сигнала к последней атаке. Да, теперь ясно: обложили по всем правилам. Стаду деться некуда.

Вожак стада, увидев врагов, перерезавших тропу впереди, рванулся вверх, к вершине, как я и предполагал. И тогда те двое на террасе подпрыгнули, как на пружинах, и напряглись: наступало их время. Однако вожак заметил мимолетное движение и обнаружил новую засаду. На четвертом прыжке он остановился. Замерло за его спиной стадо. Вожак был полон сил, но в такие передряги, видно, еще не попадал. Стадо оказалось в окружении. Теперь отступать можно было только вниз по склону, за тропу, где начиналась седловина на соседнюю сопку. Однако весенние и летние воды источили ее глубокими трещинами, и седловина напоминала гребешок с тупыми широкими зубьями, направленными вверх. Щели были разной ширины, но не менее трех метров. По краям их висели снежные наддувы. А дальняя, перед чистым склоном соседней сопки, вообще зияла провалом шириной метров в шесть-семь. Да еще противоположный край чуть не на метр выше. Вожак, видно, хорошо знал обстановку на нижней седловине и не думал туда соваться.