Все радости жизни - Павел Кодочигов

В гул бурана вдруг ворвались какие-то новые звуки! Что-то похожее на шипение… Показалось, что дрогнули шпалы… Но гудка не было! Если бы приближался поезд, полотно подрагивало сильнее. Только успокоил себя этим, резко нанесло гарью, и тут же послышался явственный звук работающих колес. Почему? Откуда? В ужасе метнулся с насыпи вправо. Что-то коротко и грозно прогрохотало над головой. Сильный толчок в спину свалил с ног. Снег набился в рот, уши, за воротник, в валенки, слетела шапка. Что произошло? Не мог же ветер в одно мгновение похоронить его под сугробом. Стал выкарабкиваться и услышал хриплый, сорванный голос Миши Хорькова:

— Санька, дьявол! — Миша всегда ругался так. — Ты чуть под снегочист не попал!

Вот оно что! Потому и гудка не было, потому и снегом занесло.

— Пошел тебя встречать — боялся, что ты не там свернешь, — кричал Миша. — Смотрю, идешь, а снегочист на тебя. Я орать — ты не слышишь. Машу машинисту, чтобы остановился — не видит. Ну, думаю, все! А глаза открыл — ты вот он! Живой! Вставай, держись за руку!

Летом сорок первого года часто шли ливни.

Это потому, говорили старики, что перемешали на войне воздух снарядами и бомбами, перепутали с дымами от пожарищ, и заметались по белу свету сырые тучи. В сорок втором война еще ширилась, и, казалось бы, дождям лить да лить, однако небо все время было прозрачно-голубым, облака лишь изредка показывались на горизонте, а солнце палило нещадно. Видно, приспособилась природа, как и люди, к новому положению, отстояла данное ей равновесие. В скорое окончание битвы уже никто не верил, уже свыклись с мыслью, что победы придется ждать долго и поработать на нее немало.

В ожидании второй голодной зимы Наталья Ивановна засадила огород плотно и поливать не ленилась. Для этого Саша каждое утро наполнял бочку водой.

Он стоял у колодца, крутил валок, подхватывал полное ведро и выливал в бездонную бочку. Работа однообразная, но она не казалась ему тяжелой и нудной, потому как полезна и необходима. И весела, если разобраться: гремит цепь, слышно, как ударяется ведро о воду, как плещется она в глубине, потом цепь резко натягивается — можно крутить валок в обратную сторону. Снова плещется вода, на этот раз в ведре, а потом, когда он поднимет его над бочкой и опрокинет, хлынет вниз упругой волной, и звук тут будет разный: звонкий, ясный, если бочка пуста, и глухой, близкий, если она полна. Любая работа не в тягость, если по душе.

Во дворе было тихо. Лишь на черемухе гомонили воробьи да соседский петух время от времени созывал кур на лакомый кусочек, и те с кудахтаньем неслись к нему. На железной дороге прогрохотал товарняк — шел пустой на Егоршино. Как много поездов стало ходить за углем и лесом! Полчаса не пройдет, а уже новый мчится… Кто-то легкий и торопливый пробежал по улице, стукнула соседская калитка, скрипнула дверь в дом, и сразу раздался истошный крик Ефимьи Валовой:

— Да что же он опять наделал! Да нет больше моих силушек! И как это ему в башку взбрело?

Еще одна калитка проскрипела. На улицу выбежала другая соседка — Екатерина Топорищева:

— Что у тебя, Ефимья?

— Ой, не спрашивай! Ой, лучше не жить мне на белом свете — мой Ванька Федора убил!

— Что говоришь-то? Как убил? Зарезал, что ли?

— Ладно хоть не зарезал. Попросил у Федора закурить. Тот не дал. Ванька в него камнем и бросил с насыпи. Ой, с утра успел нажраться, окаянный. Петяшка вот прибежал: Ваньку в милицию забрали, а Федора в больницу повезли. Умер Федор-то, умер!

Событие это взбудоражило всех. До вечера гомонили на улице бабы и винили Ефимью: не следила за парнем, много воли давала, вот и получилось: отец на фронте фашистов бьет, а Ванька в тылу своих губит.

Расплата настигла Ваньку через месяц. Пошли на суд всей улицей, пошел и Саша Камаев. Недолго посидели в зале, и раздался знакомый перестук каблучков.

Рая!

— Встать! Суд идет!

Ее голос, но как изменился! Какой требовательный и торжественный!

Саша пришел в суд впервые, и все для него было ново и неожиданно: судебное заседание, оказывается, совсем не похоже на собрание, где часто говорят одновременно, спорят, смеются. Здесь все беспрекословно подчинялись одному человеку, судье Кропотину. Адвокат и даже прокурор (всегда думал, что прокурор самый главный, он все вершит) обращались к судье подчеркнуто вежливо, если нужно было задать кому-то вопрос, спрашивали разрешение.

Окончился суд быстро. Допросили Валова, нескольких свидетелей, потом были прения сторон и последнее слово подсудимого.

Прокурор говорил коротко и требовательно. Хулиган убил человека. За что? За то только, что он не дал ему закурить. Смотрите, как легко Валов лишил семью кормильца, а наше общество — честного труженика, вместе со всеми ковавшего общую победу над врагом. Убийце не место в нашей среде. Он должен быть наказан по всей строгости закона, и я прошу его лишить свободы сроком на десять лет…

Зал тяжело вздохнул, всхлипнула Ефимья Валова, на скамье подсудимых обеспокоенно заерзал Ванька, и снова стало тихо: говорил защитник. Его речь показалась Саше гораздо бледнее, но в одном он с ним согласился — Ванька был несовершеннолетним, не получил ни воспитания, ни образования, интересы его были ограниченны. Защитник просил суд учесть это и смягчить Валову меру наказания, которую просил прокурор.

Ваньке дали семь лет лишения свободы.

Подошла Рая, спросила:

— Ну как, правильно решили?

— Правильно! — отозвалась Екатерина Топорищева. — И наказали, а как же иначе, и не на полную катушку — все-таки учли, что малый еще.

— А ты, Саша, как думаешь?

— Не знаю, — покраснел он. В суде Рая стала для него другой, совсем не такой, как он понимал ее раньше, Рая причастна к такому таинству, о котором он и понятия не имел, ведет протокол судебного заседания. Неужели успевает записывать слово в слово? Хотел спросить ее об этом, но не решился. — Не знаю, — повторил Саша. — Тут как-то необыкновенно… «Какую чушь несу», — подумал он и покраснел еще больше.

Неожиданный поворот в судьбе сверстника потряс Сашу. Был Ванька Валов разболтанным, однако и не совсем плохим парнем. Охотно помогал матери по хозяйству, по первому зову бежал к соседям. Не встретился бы ему Федор, и ничего не было, сыпани Федор Ваньке махорки — поговорили бы и разошлись. И Федор жив, и Ванька на свободе. Наверное, и сыпанул бы, если знал, чем все закончится…

Федор поступил, конечно, правильно — не дал закурить мальчишке, да еще и пьяному. Наверное, еще и отругал, обозвал как-нибудь — за ним это не задержится. Но ведь и Ванька мог промахнуться, не в самое уязвимое место угодить камнем, поранить только, и тогда Федор отлупил бы мальчишку, всыпала ему дополнительно Ефимья, и тоже бы все закончилось вполне благополучно. А теперь — один мертв, другой в тюрьме из-за какой-то случайности. Одно движение и — смерть, и — семь лет лишения свободы. Семь лет! Вот она, жизнь-то, что вытворяет!