Наш Современник, 2005 № 03 - Журнал «Наш современник»

— Прости меня! — воскликнул человек, пав на колени, чем вызвал смех соседних нищих.

— Бог простит. И ты меня прости, — молвил небожитель, помогая Павлу подняться.

Некоторое время они совместно молились о прохожих: Ангел подсказывал имена и раскланивался с коллегами, а человек поименно молился о мимоидущих людях и тоже кланялся Ангелам-хранителям, становившимся на мгновение видимыми, будто в темноте на них направляли луч фонаря.

— И как голова не отвалится… — пробормотала соседняя нищенка, завистливо глядя в плошку Павла.

Тот улыбнулся, взял плошку с подаянием и, пересыпав монетки в кружку соседней нищенки, вернулся к улыбающемуся Ангелу и продолжил молитву.

Когда людской поток иссяк, юродивый спросил:

— Мне идти на службу?

— Как хочешь, — ответил Ангел. — Раннюю обедню ты уже отстоял, так что можешь и не ходить.

— Значит, домой?

— Подожди немножко. Сейчас сюда спешит отрок Геннадий. Он всегда опаздывает на службу минут на двадцать или полчаса и по пути непрестанно творит молитву Иисусову. Я хочу, чтобы ты помолился о нем.

Павел исполнил желание Ангела.

— Я хочу, чтобы ты увидел его и запомнил, — продолжил небожитель.

— А зачем?

— Может случиться так, что тебе это будет необходимо. А пока я кое-что расскажу о нем…

Павел хорошо запомнил ангелов рассказ и того непунктуального паренька, бросившего монетку в его плошку, — очень бледного, несмотря на мороз и тяжкое дыхание.

— Святый Ангеле, — обратился Павел после того, как Геннадий скрылся за церковной оградой. — Я забывчив и недогадлив, а ты всё видишь. Расскажи мне о моих грехах.

— Человек, видящий свои грехи, выше человека, видящего Ангелов, — с улыбкой процитировал вопрошаемый. — Расти, Павел.

— Постараюсь. Прости меня.

— Бог простит. И ты меня прости.

— Не уходи, Ангеле!

— Я ухожу в невидимость, но я рядом.

— Последний вопрос, Ангеле! Почему я больше не вижу бесов?

— А разве ты хочешь их видеть?

— Нет.

— Если захочешь вновь видеть их, попроси об этом у Господа или основательно согреши. Но вообще-то не советую.

— Ангеле!..

— До свидания, Павел.

Слегин проснулся заплаканным, утерся пододеяльником и около получаса думал о чем-то настолько самоуглубленно, что не замечал окружающего. Наконец он вынырнул из собственных глубин и увидел справа от себя, за окном, мутную предрассветность, а слева, с соседней кровати, услышал хриплое дыхание старичка Иванова.

— Коля! — позвал Павел вполголоса. — Тебе плохо? Может, кислородную подушку?

— Да! — придушенно прохрипел тот.

Слегин вскочил, наскоро оделся и поспешно пошел за медсестрой: теперь он уже не задыхался при ходьбе. Было раннее утро среды, на медпосту сидела сестричка Света и, высунув кончик языка, что-то медленно и красиво записывала в большой клетчатой тетради при желтом свете настольной лампы.

— Доброго здоровья.

— Здравствуйте, Павел.

— Иванову нужна кислородная подушка.

— Опять?! — воскликнула девушка и сорвалась с места.

Вскоре на груди Иванова, словно огромная ромбообразная бутыль, лежала кислородная подушка, и он жадно сосал ее содержимое через беленькую пластмассовую соску. Включили свет, разнесли градусники, потом рассвело и свет выключили, а старичок всё сосал и сосал кислород, уже без жадности, а подушка всё уплощалась и уплощалась, перемещаясь из трехмерного в двухмерное пространство. Накислородившийся Коля порозовел и повеселел, а бездыханная подушка, скатанная рулетиком, была унесена прочь.

На завтрак еще не звали, а Иванов уже успел принять два укола, выдышать подушку кислорода и теперь лежал под капельницей. Когда рот его освободился от соски, он сказал:

— Спасибо, Павел. Я сегодня точно бы помер, если б не ты.

— Всё в руках Божьих.

— Это точно. И еще говорят, что перед смертью не надышишься. — Он замолк, слушая, не скажет ли сосед чего-нибудь успокоительного, но тот был тих, и пришлось продолжить: — Я чую, не выйти мне отсюда. Не сегодня, так завтра — в ВЧК. — Вновь обоюдное молчание и вновь необходимость договаривать: — В деревне — сын беспутный, пропьет все на… Прости, Павел.

— Бог простит. И ты меня прости.

— Что же мне делать?

— Ты крещеный?

— Да.

— Тогда — собороваться.

— Ничего себе советик, — усмехнулся Иванов. — Я, можа, и не помру, а ты меня уже отпевать снаряжаешь.

— Соборование — это не отпевание, — терпеливо объяснил Слегин. — Соборование — это одно из семи церковных таинств, помазание елеем больных. После этого таинства совсем не обязательно умирать. Наоборот — иногда происходит чудесное исцеление. И самое главное — при соборовании прощаются грехи, о которых забыл, и можно исповедоваться в грехах, которые помнишь. И еще сразу после соборования можно причаститься. А насчет помереть или не помереть — это уже как Бог даст.

— Складно говоришь, — иронично прокомментировал Коля. — А сам-то ты соборовался хоть раз?

— Конечно, — ответил Павел с улыбкой. — Если боишься, я и сам вместе с тобой соборуюсь, хоть завтра. А я пока помирать не собираюсь — честное слово. Завтра отец Димитрий, скорее всего, придет причащать меня, так что я сегодня же позвоню ему и скажу, чтобы…

— Погоди, Павел. Мне надо подумать. Но если что — чтобы вместе.

— Договорились.

После завтрака к Леше пришли мать и невеста и подробно говорили о свадьбе. Жениху слегка полегчало: сильный антибиотик подействовал надлежащим образом, кашель смягчился от барсучьего жира, и заведующая отделением обещала, если состояние больного еще более улучшится, отпустить его на сутки под расписку. По замыслу заведующей, перед регистрацией брака Леше необходимо было сделать два укола, после которых более получаса придется хромать, затем ни к какому памятнику, конечно же, не ездить, во время застолья не пить, а в брачную ночь следовало непременно полежать под капельницей.

— И только попробуй не сделать! — сердито добавила мать, увидев на лице сына ухмылку.

— Завтра утром Мишка из Москвы приедет, — сообщила невеста. — Может, сразу к тебе зайдет.

— Круто! — обрадовался жених.

После тихого часа к Иванову пришли родственники и очень обеспокоились его состоянием. Павел видел, как дочь Коли остановила в коридоре Марию Викторовну, о чем-то спросила, получила ответ и, резко и глубоко вздохнув, прижала ладонь к приоткрытому рту. Затем она пошла звонить по телефону, и вскоре родственников прибавилось. Они всё приезжали и приезжали, и старичок обреченно плакал, а Михаил, Павел и Леша ушли из палаты, чтобы не видеть тягостного.

В холле, заставленном различными растениями в горшках и кадках, а также жестковатыми креслами, работал телевизор, и трое из палаты № 0 приютились там. Шла какая-то передача, в которой нужно было отвечать на вопросы, а поскольку остальные телезрители старались отвечать, отвечал и Павел. Вскоре на него стали уважительно поглядывать, и это было приятно ему.

Через некоторое время к Слегину подошла дочь Иванова и отозвала в сторонку.

— Отец хочет собороваться, — проговорила она глухим голосом. — Он сказал, что вы тоже будете и можете позвонить какому-то священнику. Наверное, лучше договориться на завтрашнее утро. Врачи нас сейчас выгоняют, говорят, что мы его расстраиваем, и разрешили прийти только завтра, с утра. — Она потянула носом и сглотнула. — Поэтому нужно позвонить сейчас.

— Я понял. Пойдемте, — ответил Павел.

— Доброго здоровья, — говорил он через пару минут. — Отца Димитрия можно к телефону?.. Благословите, отче… Прости, я забыл… Спаси Бог, у меня нормально, а вот одного раба Божия из нашей палаты надо соборовать. Ты не занят завтра утром?.. Слава Богу. И меня тогда вместе с ним соборуй, а то он один боится… Знаю, что мне и так нужно, просто после больницы собирался… Отец Димитрий, тут его дочь стоит рядом. Передаю трубку.

— Здравствуйте, святой отец, — взволнованно сказала женщина, покраснела и поправилась: — Батюшка. Простите, я со священником первый раз… Скажите, пожалуйста, что нужно для этой процедуры?.. Простите, таинства… Восемь свечей… А зачем миска с крупой?.. Понятно, я и не подумала… Да, крещеный, только крестика не носит… Значит, купить и надеть. Ясно. А сколько это времени займет?.. Я думала, меньше. Тогда, наверное, к половине восьмого надо подойти, чтобы до завтрака… Да, встречаемся завтра внизу, в половине восьмого. И еще, простите, но сколько я буду вам должна?.. Ну, это несерьезно: должен же быть какой-то тариф… Простите… Да, до завтра.

— Странно как-то, — озадаченно пробормотала она, стоя перед оглохшим телефоном. — Дадут — спаси Бог, и не дадут — спаси Бог… Человек же трудится, время затрачивает…