Полюбить Джоконду - Анастасия Соловьева

— У меня все гораздо прозаичнее, — рассеянно ответила я, продолжая про себя поражаться чистоте и гармоничности ее жизни. А что хорошего я могу сказать о своей? Одни слезы!

— Не может быть! У вас внешность романтической героини!

— Ну что вы… — смутилась я.

— Умоляю, не разочаруйте меня! Или хотя бы объясните, кто на самом деле ваш спутник.

— Кто мой спутник?

— В аэропорту, когда нас только представляли друг другу, я готова была биться об заклад, что ваш спутник — Саша Аретов…

— Почему? — нетерпеливо перебила я. — Почему вам так показалось?

— Что вы, Лиза, задаете такие вопросы? Ставите меня в неловкое положение! Всегда видно, когда мужчина и женщина вместе, когда они одно. А тем более мне, женщине, давно разменявшей пятый десяток!.. Впрочем, дальше можете ничего не объяснять: своей последней фразой вы себя выдали с головой… А этот, простите, я забыла, как его зовут, — продолжала Ольга полушепотом, — он не оставляет вас ни на минуту, да еще с Сашиного благословения. Вот что самое поразительное!

— Он просто привязан ко мне, — быстро зашептала я в ответ. — Знаете ли, чисто по-дружески. В быту он большой ребенок, а я поддерживаю его, помогаю…

— Лиза, а скоро будут кормить? — подтверждая стопроцентную правдивость моих слов, поинтересовался Гришка.

— Надо было поесть утром! — Мое давнее раздражение против него на этот раз вышло из-под контроля. — Я все подогрела, будила, будила тебя, а ты до последней минуты спал как сурок.

— О, прохлада моей души, — проговорил вдруг Гришка. — Как усталый путник…

— Помолчи, мы же в самолете, — зашипела я.

Гришка испуганно замолчал.

— Он что же, и живет с вами? — не унималась любопытная Ольга.

— Просто у Гриши большая семья, — стала я сочинять на ходу, — дома ему трудно сосредоточиться… А у нас с Сашей просторная квартира, и мы с радостью принимаем его на денек-другой.

— Это с вашей стороны очень великодушно, — заметила Ольга.

— Конечно, Гриша ведь художник. — Я обрадовалась, что наконец-то вырулила на твердую почву. — Ему, чтобы сохранить творческую форму, нужно время от времени менять обстановку.

— Да… — тихо протянула Ольга. — Очень распространена эта точка зрения, хотя лично я ни во что такое не верю. Кажется, Чайковский говорил, что настоящее искусство — это девяносто девять процентов пота и только один процент вдохновения. Для поддержания творческой формы полезен ежедневный тяжелый труд. А вы что думаете об этом?..

Надо было соблюдать чертовы меры предосторожности. И всю дорогу она была с Гришкой. В самолете до Женевы и потом несколько часов в поезде Лиза сидела с ним. Когда мы вышли из поезда на заснеженную платформу, уже стемнело. Теперь третье мытарство — фуникулер в горы. Но так вдруг вышло, что мы с ней оказались в одной люльке. Мы разом обнялись — не хотелось ни говорить, ни спрашивать. Земля, с ее лыжниками, домиком-кассой, светящимся стеклянным рестораном, уходящим поездом, стремительно понеслась вниз и исчезла, а мы вдвоем плыли в счастливой снеговой тьме, лишь где-то далеко впереди вверху дрожали теплые неясные огоньки. Когда я заходил в фуникулер, обронил сотовый — он провалился безвозвратно вниз, и точно нарушилась навсегда связь с ненужным больше миром.

— Тебе не холодно? — спросил я.

Она не ответила, лишь теснее ко мне прижалась. Огоньки впереди выросли в окна домиков, разбросанных по склону горы. Но вот и огни исчезли, а впереди теперь темнел верх снежной горы и по-зимнему светлое ночное небо.

Потом, от площадки фуникулера, мы карабкались снова вверх. Тропинка была узка, и Лиза пошла вперед. За мной сосредоточенно сопел Гришка. Он догнал меня и, увязая в снегу, пошел рядом.

— Ты знаешь, мне жалко, — переводя дыхание, заговорил он. — Мне очень жалко. Я скучаю…

Споткнувшись обо что-то невидимое, Гришка упал. Я помог ему встать. Лицо его было все в снегу. Он отряхивался, и мне показалось, что у него блеснули слезы.

— Ты понимаешь, мне очень жалко! — опять начал он. — Я скучаю сильно…

Он стряхнул снег с лица, и я действительно увидел слезу на его щеке. Гришка стоял передо мной по колено в снегу, от него тянуло перегаром (когда только он успел?).

— Я очень устал! Я весь измучился. Где Светка, где дети? Мне невыносимо их жалко. Мне всех жалко. Мне жалко Лизу, себя, ее мужа. Он приходил. Мне так хочется плакать!..

— Ее муж приходил? — не поверил я. — Когда?

— На днях. Все равно. Мне очень его жаль! Всех жалко! Ты не поверишь — я теперь все время сдерживаюсь, чтобы не заплакать! И когда муж приходил… Лизу жалко…

— Альпинисты! — Макар крикнул нам сверху. — Кончай перекур!

Мы двинулись дальше.

— А дети? Где они? Мне кажется, ничего больше нет. Ни детей, ни Светки, ни Москвы… Ничего! А есть только эти треклятые горы! И мне кажется… — Гришка опять споткнулся.

— Гриш, ты устал. Мы сейчас придем, отдохнем…

— Мне кажется, — Гришка не слушал меня, — никогда это треклятье не кончится!..

Гришка порывисто вздохнул, и мне показалось, что он сейчас опять упадет, но он только отстал и вновь тащился за мной.

«Бедный Гришка, — подумал я. — И когда действительно все кончится?!» Я пошарил в кармане, ища сотовый, и вспомнил — я ж потерял его.

— Гриш, у тебя мобильник далеко?

Гришка молча протянул мне телефон. Я позвонил Глинской.

— Ты откуда? — удивилась она. — Ах, с модного курорта. Ты сейчас бежишь, что ли? Как Лиза с Гришуней поживают? Тут ничего интересного. Сегодня улетаю в Питер. Понятно? В родные пенаты господина И. Понял? Думаю, вернемся одновременно. Приедешь, позвони — посмотрим материалы. Береги себя — не сломай шею. Пока.

Наконец, мы взобрались наверх. Здесь на крохотном плато стоял замок. Вся наша компания была уже там. Горели окна, за ними мелькали силуэты, тени. Я рассмотрел замок: к старинной, еще романской, широкой квадратной башне прижимались две асимметричные пристройки более позднего происхождения, выполненные в типичном местном стиле, — шале, с каменным первым и деревянным вторым этажами под двускатной пологой крышей. Подойдя ближе, я рассмотрел еще две невысокие круглые башни со шпилями и крытую каменную лестницу на второй этаж большей пристройки.

Мы вошли в замок и сразу оказались в зале, описанном Макаром, — с длинным столом посреди и с громадным горящим камином, но без барана. Здесь никого не было, лишь доносились откуда-то оживленные голоса.

— Туалета здесь нет? — обреченно вздохнул Гришка.

Я пожал плечами. Гришка куда-то ушел. Я сел за пустой скрипучий стол, закурил.

Голоса постепенно смолкли. Стало тихо.