Крестьяне - Оноре Бальзак

Адольф Сибиле, отличавшийся, как мы уже видели из ранее набросанного портрета, исключительно неприглядной внешностью, принадлежал к тому разряду мужчин, которые могут найти доступ к женскому сердцу, лишь пройдя через мэрию и церковь. Одаренный гибкостью пружины, он уступал, но вслед за тем сейчас же возвращался к своей цели. Такое обманчивое свойство весьма похоже на трусость, но, пройдя выучку в конторе провинциального нотариуса, Сибиле привык скрывать этот недостаток под личиной угрюмости, подменявшей отсутствующую силу. Многие фальшивые люди прячут свою паскудную душонку под напускной резкостью; ответьте им резкостью, и эффект будет тот же, как если бы вы прокололи булавкой надутый пузырь. Таков был сын секретаря суда. Но большинство людей не отличается наблюдательностью, а среди наблюдательных людей три четверти производят свои «наблюдения» уже после совершившегося факта, поэтому ворчливость Адольфа Сибиле сходила за грубоватую прямоту (качество, превозносимое его патроном) и за несговорчивую честность, пока еще не подвергавшуюся серьезным испытаниям. Некоторым людям их недостатки так же идут на пользу, как другим — их достоинства.

Хорошенькую г-жу Сибиле ее мать, умершая за три года до этого брака, воспитала с великой заботливостью, какую уделяет нежная мать воспитанию своей единственной дочери в глухом городке; девушкой Аделина любила молодого и красивого Амори Люпена, единственного сына суланжского нотариуса. В самом начале нашего повествования старик Люпен, прочивший в жены сыну Элизу Гобертен, отправил его в Париж на выучку к своему корреспонденту, нотариусу Кротта, у коего Амори должен был научиться составлять акты и контракты, но в активе Амори оказались только факты сумасбродства и долги, к которым его подстрекал Жорж Маре, другой ученик нотариуса Кротта, богатый молодой человек, посвятивший сотоварища в тайны парижской жизни. Когда нотариус Люпен поехал за своим сыном в Париж, Аделина уже носила фамилию Сибиле. Дело в том, что влюбленный Адольф посватался к ней, и старый мировой судья, побуждаемый Люпеном-отцом, поторопился с браком, на который Аделина согласилась с отчаяния.

Служба в оценочном управлении — отнюдь не карьера. Как и многие чиновничьи должности, она не сулит никакой будущности: это нечто вроде дыры в правительственной шумовке. Люди, попадающие в эти дыры (межевая часть, управление шоссейных дорог и мостов, учительство и т.д.), всегда несколько поздно спохватываются, что более ловкие тут же рядом с ними высасывают, как говорят оппозиционные писатели, соки из народа, — всякий раз как шумовка с помощью аппарата, именуемого бюджетом, погружается в налоговую гущу. Адольф, работавший с утра до ночи и очень мало получавший за свою работу, вскоре убедился, насколько бесплодна и бездонна поглотившая его дыра. Странствуя из одной общины в другую и тратя жалованье на обувь и дорожные расходы, он мечтал о более солидном и выгодном месте.

Только человек косой и невзрачный, да к тому же еще обремененный двумя детьми, прижитыми в законном браке, может понять, какое честолюбие развилось за эти три горькие года, изредка скрашенные любовью, у Сибиле, одинаково неприглядного и внешне, и внутренне, не уверенного в своем благополучии, которое хотя и не хромало на обе ноги, но, во всяком случае, было довольно шатким. Весьма возможно, что неполное счастье является главным побудителем скрытых дурных поступков и тайных подлостей. Человек, может быть, легче мирится с беспросветным несчастьем, чем с проблесками солнца и любви сквозь непрерывно льющийся дождь. В таких случаях бывают поражены и тело, и душа, которую разъедает проказа зависти. У мелких натур этот порок развивается в трусливую и вместе с тем грубую алчность, одновременно и дерзкую, и скрытую; у людей просвещенных он порождает антиобщественные взгляды, с помощью которых они забирают в руки своих начальников. Нельзя ли употребить как пословицу следующую мысль: «Скажи мне, что у тебя есть, и я скажу, что ты думаешь!»

При всей своей любви к жене Адольф Сибиле ежечасно твердил: «Какую я сделал глупость! У меня только две ноги, а надеты на них тройные оковы. Надо было сперва сколотить состояние, а потом уж жениться. Что такое жена? Жена дело наживное, а вот нажить женатому состояние очень трудно».

В качестве родственника Адольф в течение трех лет три раза навестил Гобертена. По нескольким сказанным им словам Гобертен угадал, что душу его родственника, как глину при обжиге, опаляют помыслы об узаконенном воровстве. Будучи человеком хитрым, он быстро раскусил Сибиле и понял, что тот согласится на любые требования, лишь бы ему была пожива. При каждом своем посещении Сибиле угрюмо бубнил:

— Дайте мне какую-нибудь работу, братец. Возьмите к себе в приказчики и сделайте своим преемником. Испробуйте меня в деле! Я способен горы своротить, только бы доставить Аделине если не роскошное, то хотя бы безбедное существование. Вы облагодетельствовали господина Леклерка; почему бы вам не устроить меня в Париже... хотя бы в банке.

— Еще успеется, я тебя не забуду, — отвечал его честолюбивый родственник. — Набирайся знаний, все пригодится!

Будучи в таком умонастроении, Адольф сразу же, как получил письмо, в котором мадам Судри спешно вызывала своего протеже, примчался в Суланж, строя тысячу воздушных замков.

Саркюс-отец, которого супруги Судри убедили похлопотать за зятя, на следующий же день явился к генералу и предложил ему Адольфа в управляющие. По совету мадам Судри, игравшей в городе роль оракула, старичок взял с собой дочь, которая действительно произвела самое благоприятное впечатление на графа Монкорне.

— Я не дам окончательного ответа, — сказал генерал, — пока не наведу всех необходимых справок; но я не стану подыскивать другого управляющего, пока не выясню, отвечает ли ваш зять всем требованиям, связанным с этой должностью. Мое желание устроить в Эгах столь очаровательную особу...

— Мать двоих детей, — довольно тонко вставила Аделина, чтобы избежать ухаживаний кирасира.

Супруги Судри, Гобертен и Люпен прекрасно предусмотрели все шаги, предпринятые генералом, поэтому в главном городе департамента, где находится суд второй инстанции, они обеспечили своему кандидату поддержку советника Жандрена, дальнего родственника председателя суда в Виль-о-Фэ, рекомендацию прокурора высшего суда, барона Бурляка, которому был подчинен Судри-сын, прокурор первой инстанции, и, наконец, поддержку некоего советника префектуры Саркюса, троюродного брата мирового судьи. Начиная с поверенного генерала в Виль-о-Фэ и кончая префектурой, где г-н Монкорне побывал лично, все с похвалой отзывались о бедном и безупречно честном чиновнике оценочного управления... История женитьбы Сибиле была интересна, как чувствительные романы мисс Эджворт, и сверх того создала ему славу человека бескорыстного.

Время, которое уволенный управляющий еще оставался по необходимости в Эгах, он употребил на то, чтобы подготовить множество затруднений для своего бывшего хозяина, о чем может дать ясное представление одна из разыгранных Гобертеном коротеньких сцен. Утром в день своего отъезда он повидал Курткюиса, единственного сторожа, которого держал в Эгах, хотя имение по размерам своим требовало по меньшей мере троих сторожей.

— Что же это, господин Гобертен, — спросил Курткюис, — у вас, стало быть, нелады с хозяином?

— А до тебя уже дошло? — сказал Гобертен. — Ну да, генералу вздумалось командовать нами, как своими кирасирами. Плохо он знает бургундцев! Их сиятельство изволят быть недовольны моей службой, а так как я недоволен его обращением, то мы с ним и рассорились и чуть не пустили в ход кулаки, так он разбушевался... Берегись теперь, Курткюис! Эх, старик, думал я дать тебе хозяина получше...

— Знаю, — ответил сторож, — а как бы я вам послужил! Да и как же не послужить, когда мы двадцать лет знаем друг друга! Вы же меня сюда и поставили еще при жизни нашей дорогой барыни! Уж и добрая же была барыня! Прямо сказать — святая! Теперь таких не увидишь... Мать родную все мы потеряли...

— Слушай-ка, Курткюис, если захочешь, ты можешь оказать нам большую услугу.

— Значит, вы никуда не уезжаете?.. А мы слышали, что вы собирались в Париж!..

— Нет, подождем, чем все это кончится, а пока что я займусь кое-какими делишками в Виль-о-Фэ. Генерал не представляет себе, что у нас за край, а его здесь здорово возненавидят, понимаешь... Надо посмотреть, как повернется дело. Не очень налегай на службу, хоть генерал тебе и прикажет строго взыскивать с народа, ведь он отлично видит, куда утекает добро.

— Он уволит меня, дорогой господин Гобертен! А вы знаете, как хорошо мне живется у Авонских ворот!..

— Генералу скоро опротивеет его имение, — сказал Гобертен, — и ты недолго проходишь без места, если он тебя ненароком и уволит. А потом, видишь вон леса... — продолжал он, указывая вдаль, — там я буду посильнее хозяев!