Шатровы (Книга 1) - Алексей Югов

Он остановился и оглядел всех. Недоверие молчания польстило ему и подзадорило:

- Да, да! Можете не сомневаться: я специально занимался этим вопросом.

Отозвался Никита:

- Что ж, возможно: она же и английская и немецкая принцесса. Там это принято: почетный докторский диплом - "гонорис кауза".

Кошанскому это замечание его было неприятно. Он с выражением высокомерной обиды взметнул бровью, слегка подергал свой вислый панский ус.

Однако ответ его Никите был прост и сдержан:

- Не знаю. Об этом судить не могу. Гонорис кауза, или иначе как... Я, в данном случае, может быть, по своей привычке юриста, оставляю за собой право посчитаться с документом... Однако это всё - частности. Всё в целом, всё в целом, говорю я, это нечто чудовищное, уму непостижимое!..

И впрямь чудовищное!

Вот "Грегорий" бахвалится: "Царь меня считает Христом. Царь, царица мне в ноги кланяются, на колени передо мной становятся, руки целуют. Я царицу на руках ношу. Давлю. Прижимаю. Целую..."

Хвалился и большим!

В глаза он их называет: папа и мама. А за глаза именует царя и еще проще: папашка.

Уже во всем народе, чуть ли не на площадях, говорят, что Гришка "лампадник царский", возжигает якобы лампады на женской половине дворца. От старейшей фрейлины Двора - Тютчевой, еще времен Николая I, женщины безукоризненной чести и воспитания, дочери поэта, исходят слухи, будто Распутин... купает царевен! И что же царь-отец? Покарал Тютчеву? Велел "урезать ей язык", как поступали в таких случаях его давние предки - и Михаил, к даже "Тишайший" Алексей? Нет и нет: а спокойненько вызвал и пожурил, сказал, чтобы больше таких слухов не было.

А слухи все росли и росли!

Вопила в гневе и отчаянии и сотрясала трибуну, однако все еще покорствуя, Государственная дума. Но выпуски с речами депутатов выходили в свет с белыми пробелами-изъятиями.

Бдит цензура! И самое имя - Распутин - в газетах запрещается упоминать.

Казалось, чем больше старец гадит в корону государей российских, тем дороже и милее им становится!

Верховный главнокомандующий - великий князь Николай Николаевич на телеграмму Распутина, что он, дескать, хочет приехать на фронт "благословить армию", - осмелился ему ответить телеграммой же: "Приезжай - велю повесить". С пеной бешенства на губах бегал по своему кабинету Распутин, останавливался, выпивал залпом стакан излюбленной своей мадеры и рычал своему секретарю Симановичу: "Ну, попляшет он у меня, каланча стоеросовая!" (великий князь был огромного роста). И что же? Вскоре Николай Николаевич грубо смещается с поста верховного, и его, как заурядного генерала, перебрасывают на Кавказ. Так велела государю царица. А ей - Распутин. Он злорадствовал, глумился вслед Николаю Николаевичу: "Поехал о Кавказские горы пятки чесать!.."

Играл министрами. Симанович впоследствии вспоминал: "В последний год все министры назначались и увольнялись исключительно по моим и Распутина указаниям".

Царь в своем Царском Селе ждал у телефонной трубки, кого назовет Распутин на пост премьера. А жалобщикам и обличителям старца говорил: "Григорий Ефимович - посланец бога. Его грехи я знаю. Это - грехи человека. Но на нем обитает благодать божия".

Чуть что, и разъяренный "Грегорий" грозился: "Расскажу это Любящему!" Еще и этой кличкой наградил бывший конокрад "государя всея Руси"!

Вот его подлинное письмо заартачившемуся Сазонову:

"Слушай, министр. Я послал к тебе одну бабу. Бог знает, что ты ей наговорил. Оставь это! Устрой, тогда все будет хорошо. Если нет, то набью тебе бока. Расскажу это Любящему, и ты полетишь. Распутин".

Тут все же видна "литературная правка" Симановича. А вот никем не правленная телеграмма Распутина из Покровского - Тобольской губернии царю и царице:

"Миленькаи папа и мама! Вот бес то силу берет окаянный. А дума ему служит; там много люцинеров и жидов. А им что? Скорее бы божьего памазанека долой. И Гучков, господин, их прихвост, клевещет, смуту делает. Запросы. Папа, Дума твоя. Что хочешь то и делай. Какеи там запросы о Григории. Это шалость бесовская. Прикажи. Не какех запросов не надо. Григорий".

Отпетые международные проходимцы-марвихеры, спекулянты, валютчики и, наконец, заведомые шпионы окружали нечестивого старца: банкиры Манус и Митька Рубинштейн (Дмитрием заочно его никто не именовал), Симанович и князь Андроников.

Царь - верховный главнокомандующий никаких стратегических тайн не смел утаить от своей супруги. А она - от Распутина.

Будучи верховным главнокомандующим по совместительству, царь неукоснительно сообщает своей супруге в Царское Село о дне и часе всех предстоящих наступлений русской армии и даже о том, где именно это наступление начнется.

"Моя Любимая!

В б у д у щ и й в т о р н и к начнется наше второе наступление т а м и в ы ш е, п о ч т и н а в с е м п р о т я ж е н и и ф р о н т а. Если бы только у нас было Достаточно снарядов для тяжелой артиллерии, я был бы совсем спокоен... А теперь нам приходится приостанавливать наступление через неделю-две, чтобы пополнить наши запасы, и это делается слишком медленно вследствие недостатка топлива!

...С отчаяния можно прямо на стену полезть!"

В другом письме:

"Несколько дней тому назад мы с Алексеевым (начальником штаба верховного) решили н е н а с т у п а т ь н а с е в е р е, но напрячь все усилия немного ю ж н е е..."

Да после таких писем из Ставки русского верховного главнокомандующего, хотя и с домашней, интимной подписью - "твой старый муженек Ники", надо ли было немецкому верховному командованию тратить средства еще на какой-то шпионаж? А содержание этих писем тотчас же становилось известно старцу. Правда, разбалтывая в письмах к жене величайшие стратегические тайны, император-главнокомандующий нет-нет да и спохватывается: "Но прошу тебя, никому об этом не говори, даже нашему Другу. Никто не должен об этом знать".

Даже! Ведь экая предусмотрительность!

И она ему обещает: "Спасибо за сведения о планах; конечно, я никому не стану рассказывать". Однако тут же и сознается, что Другу она все ж таки не могла не сказать, где и когда начнется наступление, ибо ведь надо же испросить у "Него" благословение на предстоящие стратегические операции! А молитвы Григория Ефимовича об успехах русской армии - это были, оказывается, особого рода молитвы: они, оказывается, были принаровлены прямо к месту, где должно было начаться наступление. Если старец заранее знал, что молитвы свои он должен направлять, к примеру, на участок фронта у города Ковеля, то и молитва могла возыметь свое наибольшее действие. А если не знал, тогда помощь его молитвы войскам была слабее.

И царица доходит до того, что прямо требует от мужа, чтобы он точно указал, к у д а именно и к о г д а Распутин должен направлять свои молитвы. Восемнадцатого сентября тысяча девятьсот шестнадцатого года она пишет мужу в Ставку: "...Я всецело уповаю на милость Божию, только скажи мне з а р а н е е, к о г д а предполагается наступление, чтобы Он мог особо помолиться - это имеет о г р о м н о е значение..."

У царя - верховного главнокомандующего были особо секретные маршруты: он вместе с Алексеевым выезжал туда, где намечалось очердное большое наступление. Расписание этих секретных маршрутов генерал Воейков привез из Ставки царице. И опять-таки от Распутина она и не думает их скрывать: "Он (приближенный флигель-адъютант) привез мне твои секретные маршруты (от Воейкова), и я никому ни слова об этом не скажу, т о л ь к о н а ш е м у Д р у г у, чтобы О н т е б я в с ю д у о х р а н я л".

А когда однажды царь посмел обойти старца, не сообщить заранее, г д е и к у д а, то в ответ последовал от "старой женушки" (так иной раз подписывалась императрица) суровый нагоняй императору и верховному главнокомандующему русских армий:

"Он жалеет, и думаю, что это наступление начали, не спросясь Его: Он бы посоветовал подождать..."

Он, Его - неизменно и всегда - с большой буквы; так же заставила она писать и самого царя. И только в двух случаях эти личные местоимения пишутся с большой буквы: когда они относятся к господу богу или к Распутину.

В своем неистовом хлыстовском наитии царица верует, что и самая погода на фронте зависит от Распутина. Было так, что туманы помешали развернуть наступление. И что же? Царица сообщает супругу в Ставку: "Он (Распутин) сделал в ы г о в о р, что ему этого не сказали тотчас же, говорит, что туманы больше не будут мешать". Ее наперсница фрейлина Вырубова шлет ему телеграмму в Покровское, в Сибирь, от имени императрицы; и об этом, из письма жены, должен непременно знать император-главнокомандующий: "Она (Анна Вырубова) телеграфирует нашему Другу о погоде, и я надеюсь, что Бог пошлет солнечные дни на нашем фронте". Солнечные дни нужны для перехода в наступление.

Проходит двадцать дней, и Распутин из сибирского сельца переезжает в столицу: все ж таки из Сибири далеконько делать хорошую погоду на германском фронте, а Царское Село - поближе! И царица спешит обрадовать мужа: "Наконец дивная погода! Это наш Друг привез ее нам. Он сегодня приехал в город, и я жажду увидеть Его до нашего отъезда".