Товарищ Анна (сборник) - Ирина Богатырева

В марте Анна стала звать его снова в какую-то группу, но в какую – Валька не разобрался. «Я там такие вещи про нищету рассказываю, что у всех слезы текут!» – говорила она с гордостью. Он отнекивался, придумывая разные причины, лишь бы не говорить про магазин: ему казалось, Анна не одобрит такого места работы, но другого найти он пока не мог. Постепенно само собой стало так получаться, что они виделись все реже и даже созванивались нечасто, уходя каждый с головой в свою мечту.

26

Было часов двенадцать дня, когда Анна позвонила однажды Вальке и спросила, сможет ли он приехать на «Тверскую» через час. Она сказала это твердым учительским голосом, как говорила когда-то, и этот голос не давал возможности к бегству. Валька накануне работал и только недавно лег, он был раздражен тем, что его разбудили, но, узнав Анну, не показал недовольства.

– Ты что, еще спишь? – возмутилась она, расслышав мягкий и теплый, как подушка, голос. – Время – день! Так ты придешь?

– Хорошо, солнце, – спокойно ответил он, оделся и поплелся умываться.

Соседей в комнате не было. Уже совсем собравшись, Валька заметил, что телефон разряжается. Брать его с собой не имело смысла, он его выключил, поставил заряжаться и вышел из комнаты.

Перед выходом открыл окно, несмотря на холод: на кухне у кого-то подгорела еда, едкий дым тянулся в тупик коридора и полз в комнату.

Он опоздал минут на пятнадцать и застал Анну кипящей от раздражения. Она отстранилась от поцелуя и пошла по Тверскому бульвару тем стремительным шагом, каким ходила раньше. Она вообще выглядела, как в первые дни их знакомства, даже одета была так же, с алым бантом на сумке и деревянной спицей в волосах. Валька с удивлением приглядывался к ней, бледной и худой, как бы не до конца узнавая.

Был апрель, холодный, мрачный день. На бульваре под деревьями еще лежал грязный ноздреватый наст, под ним, как в пещере, были пустоты и собиралась талая вода. Деревья стояли сырые, с веток капало, словно оседал туман. Прохожих было немного, они сновали мимо с тихим шуршанием мокрого песка под ногами. Москва застыла вокруг декорациями, которые будто не успели еще сменить к следующему спектаклю. Даже гул окружавшего бульвар потока машин казался далеким, как ненастоящий.

– Я хочу с тобой поговорить, – сказала Анна. – Тебе не кажется, что нам пора кое-что понять друг про друга?

Валька пожал плечами. В нем поднималась волна небольшого раздражения. Он был не в том настроении, чтобы слушать нравоучения Анны, и приготовился терпеть молча.

– Что, может быть, тебе нечего мне сказать? – посмотрела она на него тем взглядом, как бывало. – Ты ведь чем-то занимаешься, со мной никуда не ходишь и ничего не рассказываешь. Что у тебя нового? Мы не виделись две недели, и за это время ты позвонил только два раза.

– Я занят был, солнце, – ответил Валька спокойно. Самое простое было бы сказать сейчас про работу, но он почувствовал, что не хочет говорить об этом так же, как и о своей мечте, о цели, ради которой он работает и делает все, – ради нее, Анны, и жизни с нею. Он понимал, что она не оценит и не поймет, раз не догадывается сама.

– Вот так? Да? – сказала она. – А чем? Почему ты стал меня избегать? Ну, что у тебя происходило в эти дни?

Валька пожал плечами. Раздражение нарастало. Он видел, что Анна считает его лодырем, в отличие от нее самой, активной, деятельной, и ощутил брезгливое нежелание перед ней объясняться. И вместо этого сказал:

– У нас тут ЧП случилось. Кот из окна вывалился.

Анна посмотрела на Вальку недоверчиво и спросила:

– И чего?

– Андрюха «скорую» вызвал, сказал, что у него друг упал с одиннадцатого этажа.

– Кот, что ли?

– Он не сказал, что кот. Он сказал: друг упал, приезжайте быстрее. Они не поверили: «Живой?» – «Живой!» Приехали ужасно быстро: как же, человек упал с одиннадцатого этажа и жив остался, уникальный случай! Примчались, ввалились все в комнату. «Где друг?» – «Вот». – «Кот, что ли?!» – «А что, кот другом быть не может? Он мне друг, единственный! Лечите!» Они ему морду набить хотели.

– Странно, что не набили.

– Ты Андрюху не знаешь. Он запер комнату изнутри, не выпущу, мол, пока не сделаете что-нибудь.

– И что?

– Сделали что-то, укол, что ли, не знаю. И уехали.

– Выжил он?

– Кто? Кот?

– Ну не Андрюха же твой!

– Выжил, нормально все. Только нос разбил, у него теперь хронический насморк. Как мопс – ходит и носом хлюпает.

Валька изобразил, как Борис шмыгает носом и грустно вздыхает. Он рассказывал весело, предполагая, что история развлечет Анну и неприятный разговор забудется. Но она выслушала и ничего не сказала. Прошли какое-то время молча, и тогда Валька сам спросил:

– А у тебя что нового?

– Ничего, – ответила она. – Бабка вот на прошлой неделе померла.

– Да ты что? – Валька быстро вскинул на нее глаза – в них помимо его воли мелькнула надежда на перемены, на возможность чего-то нового, хорошего, причем без напряжения, так естественно и легко. – Что же ты не сказала? Я бы приехал, помог чем смог, – сказал он быстро.

– А что помогать? Ее в морг свезли, и все. Я ничего больше не делала. Сейчас вот много бегать придется, всякие бумажки оформлять, бюрократия сплошная. Придется отрываться от настоящих, нужных дел, которые требуют моего участия. Ужасно раздражает вся эта волокита!

– А как же похороны? – спросил Валька.

– Что похороны? Прошли уже, похоронили ее. Я же говорю: в морг ее свезли, там все сами сделали. Я не знаю, не была еще на кладбище, слишком много сейчас событий происходит, самый разгар работы, не смогла я туда пока.

Валька больше не стал расспрашивать. Он представил себе эти грустные одинокие похороны: стылое кладбище, такое же сырое, как этот бульвар, злых похмельных могильщиков, скользящий влажный звук лопат в глинистой земле… Наверху, в голых тополях обязательно расходился бы ветер и закаркала ворона… Наверняка, кроме могильщиков, живой души рядом в тот момент не было никого. Вальке стало тоскливо. Хоть он и не любил Аннину бабку, не знал ее совсем и побаивался, он почувствовал жалость, и все надежды, возникшие было, угасли сами собой.

Они молча миновали бульвар и свернули узкими путаными улочками в сторону метро «Баррикадная».

– Мы куда? – спросил тогда Валька.

– На митинг, – ответила Анна.

– Митинг? – удивился Валька. – В честь чего?

– Сегодня день рождения Ленина, – ответила Анна.

Валька присвистнул.

– И что делать надо? – спросил с улыбкой.

– Мы будем выступать против искажения истории.

– В смысле? Чего исказили-то?

– А сейчас никто уже не понимает, что без революции семнадцатого года ничего бы этого не было.

– В смысле? – спросил снова Валька. – Чего не было?

– А ничего, вообще ничего во всем мире, жили бы при царях и лаптями щи хлебали, пахали бы на лошадях и про электричество только сказки слушали, как бары живут, – заговорила Анна, по привычке распаляясь. – Ни телефонов, ни Интернета, ни метро простого – ничего бы не было! Ведь развитие науки пошло после революции, все изобретения, электрификация всеобщая – все-все! Только после революции во всем мире восьмичасовой рабочий день ввели, и пенсии появились, и пособия всякие, а то не было ведь ничего. То есть вообще всем-всем, что у нас пока есть, всей даже этой праздной, зажравшейся жизнью, мы обязаны Ленину. А они как будто забыли об этом. Так нельзя! Справедливость должна быть во всем. Уж если все переделали, так имейте хотя бы честность признаться, кому мы всеми этими богатствами обязаны! Не зажимайте все, не раскрашивайте, как хочется, а дайте людям самим разобраться! И люди поймут, люди все поймут, но они не дадут, нет. И знаешь почему? Потому что боятся. Правда им страшна, она обличает их!

Она говорила запальчиво, быстро. Валька смотрел на нее настороженно. Глаза у Анны горели теперь уже каким-то безумным блеском, взгляд застыл. Она пугала его. Он взял ее за руку. Она пылала.

– А кто митинг устраивает? – спросил он. – Ваша ячейка?

– Ну прямо! – горько усмехнулась Анна. – У этих людей хватает смелости только на то, чтобы костюмы себе шить и революционную музыку из Интернета скачивать. Для дела их нет, для настоящего дела. Нет! Я теперь с другими людьми, кто не боится бороться за правду. Митинг – это ерунда, у нас все серьезно. За такое могут и арестовать! Мне предлагали уже на время спрятаться, уехать. Но я не боюсь. По-другому нельзя, по-другому не добьешься ничего. Те люди не боялись, и нам нельзя, иначе мы недостойны их, собственного прошлого недостойны, и поделом нам тогда этот кошмар вокруг.

Валька вглядывался в нее все тревожней и пристальней. Он почти не узнавал Анну. Она куда-то уходила, и вместе с ней растворялась его простая мечта, ради которой он жил последние дни. Ему хотелось остановить ее, вернуть. Он подумал, что зря так редко виделся с ней, зря упустил ее после Ульяновска. Пусть бы играла, пусть бы читала со всеми книжки и шила костюмы. А он бы ее оберегал, защищал, устроил бы ей уютный, теплый мир.