Как дети (сборник) - Сергей Кумыш

На обед с подругами Настя не пошла. Уединилась в соседнем кафе с книгой и чашкой кофе.

Третья часть была о призраке. О призраке не в диккенсовском смысле: никто не гремел цепями и не завывал по углам. Призрака звали Уилли, у него была жена, друзья и работа. Призрак был самым обычным человеком. И именно поэтому внушал настоящий ужас.

Когда-то давно Уилли был одним из трех подростков, совершивших жестокую расправу над Кэрол Гербер. Уилли не бил Кэрол, он пальцем ее не тронул. Нотем не менее допустил случившееся своим молчаливым согласием. Он так и не смог забыть того случая. И теперь жил, нося это в себе, так никому и не открывшись. Он затаил свою вину подобно тому, как другие люди таят в себе злобу. Эта вина, не высказанная и не заглаженная, волочилась за ним, куда бы он ни пошел. Подобно той самой гремящей диккенсовской цепи.

На протяжении многих лет он вел своеобразный дневник, на страницах которого изо дня в день делал одну и ту же запись: я сожалею о случившемся. Настя всегда считала, что искупление вины подразумевает способность открыться, необходимость посвятить в свою тайну кого-то еще, какой бы страшной она ни была. Как раз на это Уилли так и не смог решиться. Его записи сводились лишь к каждодневному напоминанию о случившемся самому себе. Его вина оставалась при нем.

Но не только это делало Уилли Ширмена призраком. Была еще его работа. Каждый день, переодевшись слепым, он выходил на улицы Нью-Йорка, выдавая себя за ветерана, потерявшего зрение во Вьетнаме. Уилли действительно воевал. Только вот зрение всегда оставалось при нем. Каждый день, вот уже много лет, он казался слепым, будучи здоровым и зрячим. В обычной жизни он даже очками не пользовался. Он был лишь призраком слепого. Материализованной тенью того, кто существовал только в его воображении.

Сама история не была такой уж страшной. Персонаж был жутким. Настя посмотрела на часы – с большой неохотой. Обеденный перерыв подошел к концу. Остывший кофе остался нетронутым.

Остаток дня она провела в ожидании. Ближе к вечеру Настя подумала, что сейчас у Уилли, должно быть, самое удачное время – улицы заполнены людьми, возвращающимися домой. Мысль о том, что она рассуждает о несуществующем человеке, ей в голову не пришла.

Подходя к дому, она чувствовала нарастающее беспокойство – ей не нравился этот Уилли, – но ничего не могла поделать. Роман оказался единственными вечерними новостями, которые она была готова воспринимать. Точнее, роман уже стал вообще единственным, что она могла воспринимать.

Уилли Ширмену попался несговорчивый полицейский. Новый лейтенант, появившийся в районе, где работал Уилли, не желал его прикрывать. Более того, он отказывался верить в слепоту Уилли. Он даже в его военное прошлое не верил, хотя это как раз было правдой.

Слепой Уилли не будет менять район, к которому привык. Он просто решает избавиться от лейтенанта. Как он это сделает, пока непонятно, но в том, что ему это удастся, сомнений нет никаких. Повесть про Уилли, собственно, ничем особенным не заканчивалась. Просто возникло четкое и неотвязное ощущение, что жить новому лейтенанту осталось совсем недолго. Во всяком случае, его привычной жизни вскоре точно придет конец.

Но обречен на самом деле не только лейтенант. Уилли, однажды впустивший в свою жизнь насилие и теперь не способный остановиться, вынужден разматывать и разматывать цепь, которая все дальше и дальше будет волочиться за ним.

Настя закрыла книгу с едва уловимым ощущением торжества. Ей, читательнице, в этот момент было приоткрыто больше, чем способны узнать герои. Наверное, нечто подобное испытывали средневековые короли, отправляя своих верноподданных на неминуемую погибель.

Осмотревшись, она поняла, что и в ее комнате призраков стало больше. Теперь не только шкаф, но и занавеска, и ковер, и рисунок на ковре как будто отделились от реальности. Рисунок на ковре ничего не значил. Он и раньше ничего не значил. Но если до этого Настя принимала все таким, как есть, то теперь взгляд скользил по знакомым вещам и не находил того, на чем можно было остановиться.

Лежа в темноте, она с опаской смотрела на занавеску, из-за которой тонкой полоской в комнату пробивалось ночное электрическое освещение. Раньше закрытые шторы давали ей ощущение покоя и защищенности. Теперь это была зловещая плотная завеса, отгораживавшая ее от остального мира. Понимая, что должна хоть что-то сделать, она подошла к окну и раздвинула шторы. Свет фонарей и других окон тут же разбавил темноту, сделал видимым то, на что она, по крайней мере пока, предпочла бы не смотреть. Но теперь ее окно было единственной связью с миром. Настя вернулась в постель. Так и уснула, не отрывая взгляда от светящегося прямоугольника.

Утром, собираясь на работу, она вновь положила книгу в сумку. Заранее знала, что откроет ее лишь вернувшись домой, чтобы окружающий мир не исчез у нее прямо из-под носа. Тем не менее она взяла ее. Ей просто необходимо было держать роман при себе. Это была единственная поддержка, на которую она могла рассчитывать. Близость книги успокаивала ее, потому что эта реальность оставалась неизменной.

День прошел на удивление спокойно. Несколько раз Настя доставала роман, перебирала страницы, не позволяя себе вчитываться. Она не смотрела по сторонам, почти ни с кем не разговаривала, чтобы не наткнуться на новые изменения. И ей это удалось, день прошел без видимых потерь.

Вечером, дома, она открыла книгу с явной тревогой. Она знала, что ее ждут незабываемые минуты. Но также предчувствовала неминуемую расплату.

В четвертой части рассказывалось о дальнейшей судьбе Салл-Джона. Постаревший раньше времени из-за травм, полученных во Вьетнаме, как физических, так и глубоко личных, он вел бесконечно одинокую жизнь. Собственно, было понятно, что состояние, в котором застала его Настя, предвещало скорый конец. Жизнь, в которой, кроме воспоминаний, ничего не осталось. Непонятно было лишь, когда и как именно все закончится. Она знала, что в конце главы, весьма короткой, ей предстоит это узнать.

Глава показалась Насте довольно болезненной. Она была полна чисто мужских разговоров и переживаний, связанных с предчувствием одного-единственного события, понятно, какого. А когда стало ясно, что Салл-Джон умирает, стоя в пробке…

К нему пришло видение, содержание которого было Насте пугающе понятно. Еще не осознавая, что именно его ждет (Настя это как раз отчетливо понимала), он стал видеть предметы, падающие с неба: вещи, которые Салл-Джону больше никогда не понадобятся, потому что жизнь его оборвется именно здесь, в машине, стоящей в непроходимом заторе. Эти предметы были ему не нужны, а значит, лишены для него всякого смысла. Они падали на землю с безразличным грохотом, ломались, разбивались вдребезги, сводя на нет свое предназначение. Все то, что люди копят годами, приумножая благосостояние, рушилось на глазах. Вот итог жизни – ты ничего не сможешь забрать туда. Единственное, что останется с тобой до конца, – твоя память, да и то при условии, что она не изъедена старостью, как бывает изъедена ржавчиной прослужившая долгие годы стиральная машина.

Салл-Джону повезло. Его память осталась при нем. И последнее, что ему удается почувствовать, – отголоски лета 1960-го. Он уходит, забрав с собой то единственное, что ему по силам забрать, – свои детские ощущения, память о звуках и запахах, все то, что действительно принадлежало только ему одному.

Закрыв книгу, Настя сразу погасила свет. Она ничего не разглядывала, заранее знала, что последним реальным и значимым предметом обстановки осталась кровать. Место, из которого она выходила на связь с Атлантидой.

Атлантида со всеми ее обитателями уходила под воду. Оставалась одна глава, самая короткая. Ее Настя прочитает завтра. На сегодня переживаний достаточно. У нее тоже есть нечто, что принадлежит только ей и что у нее никому не отнять. Завтра все закончится. Изменится что-то при этом или нет, уже было не так важно. Потому что книга была с ней, заполняла ее своим содержанием.

По выходным Настя обычно ездила к родителям. Проснувшись в субботу утром, она позвонила им и сказала, что приедет на обед.

Книга лежала на прикроватном столике. На бывшем прикроватном столике, потому что теперь и он как будто померк, рассеялся, как бессмысленный текст. Да и кровать уже начала постепенно исчезать из ее настоящего зрения, отвечающего за смысл предметов, а не за умение находить их в пространстве.

Уходя из дома, закрывая дверь, она оставляла за собой пустую квартиру. Книга лежала у нее в сумке. Настя не знала, чем закончится роман. Она не представляла, что будет делать в изменившемся до неузнаваемости мире. Но откладывать чтение, вновь дожидаться вечера – не хотела. Она закончит читать среди людей, в метро. Риска проехать нужную станцию не было – ее родители жили на конечной.