Как дети (сборник) - Сергей Кумыш

Сергей Кумыш

Как дети (сборник)

В доме

I

Нас было четверо: папа, мама, старший брат и я. Домашних животных мы не заводили, потому что у папы была аллергия. Меня это всегда немного огорчало: если бы у нас появилась собака или кошка, роль младшего в семье перешла бы к нашему питомцу. Но так как ни собаки, ни кошки не было, младшим всегда и во всем оставался я.

Тем летом, о котором я хочу рассказать, мне исполнилось одиннадцать. Брату было семнадцать. Он сдавал выпускные экзамены, а потом уехал в Москву поступать в театральный институт. Поступив, вернулся домой, чтобы несколько дней в августе провести с нами.

Август был наполнен его непрекращающимися сборами, планами и мечтами. Нам жаль было с ним расставаться – каждому по-своему. И в то же время он так явно рвался туда, что нам ничего не оставалось, кроме как подчиниться бурному натиску его желаний, начать подыгрывать, а потом и по-настоящему включиться в эту, чуть ли не предпраздничную, суету.

Единственным, кто старался хоть как-то сдерживать порывы брата, был папа. Он говорил, что очень скоро брату предстоит пройти через разочарование. И хорошо, если оно окажется легким и временным. Большие ожидания никогда не бывают оправданы до конца. Он знал, о чем говорил, потому что сам был актером.

Впоследствии брат признавался мне, что больше всего благодарен отцу за то, что он, зная все о трудностях актерской жизни, никогда не уговаривал его выбрать другую профессию, не оспаривал его выбора. Он только предупреждал, что судьба любого успешного актера связана с везением; но трудолюбие увеличивает шансы.

Брат запомнил это и никогда не забывал. Именно слова отца не дали ему бросить институт, когда он хотел это сделать, и помогали справляться с неудачами, которых хватает в жизни любого человека. Но для актера неудача – глубоко личное оскорбление.

Несколько дней в конце августа мы провели на даче. Мы всегда уезжали туда при первой возможности. Но конец лета выдался суетным, и нам досталось всего несколько дней.

Именно дача была нашим настоящим домом. Городская квартира так и оставалась квартирой, одним из множества прижатых друг к другу одинаковых жилищ. Она предназначалась для коротких передышек между делами и учебой. Мы приходили и уходили в разное время, завтракали в спешке, ужинали по очереди, лишь изредка собираясь вместе.

На дачу мы приезжали всей семьей. И время, проведенное там, было только нашим. Находясь в квартире, мы помнили о том, что мы семья. На даче мы этой семьей были.

Тем летом мы мало навещали наш загородный дом. Из-за папиных съемок, из-за экзаменов брата. Пару раз папа предлагал, чтобы мама и я поехали туда вдвоем, но без него и без брата в этом не было смысла.

Мы провели на даче всего несколько дней во второй половине августа. Те несколько дней стали последними днями детства не только для брата, но и для меня. Но тогда мы ничего об этом не знали.

II

Если бы меня попросили описать брата одним словом, я бы сказал – стремительный. Он всегда отличался неуемным характером, но тогда, на исходе лета, его одержимость жизнью и собственными мечтами приобрела мощь настоящего торнадо. Он носился по комнатам, хлопал дверями, заполнял дом своим громким голосом, терпким телесным юношеским запахом. Папа поглядывал на него поверх очков, изредка улыбаясь. Смотрел не строго, особой строгостью он вообще не отличался. Но именно взгляд отца был единственным, что могло хоть немного присмирить этого буйнопомешанного.

В первую же ночь брат буквально извертелся на кровати. Я не знаю, спали родители или нет, но лично мне казалось, что весь дом ходит ходуном от его неистовых телодвижений.

– Ты можешь успокоиться? – попросил я его, вполне вежливо.

Брат ничего не ответил, но на какое-то время затих. Правда, совсем ненадолго. И я опять услышал шорох его одеяла и нервное сопение.

– Че ты кряхтишь, как дед старый? – спросил я уже более раздраженно.

Он снова промолчал. Уж лучше бы что-нибудь говорил, может, хоть перестал бы ерзать. Но пляски на соседней кровати продолжались.

– Придурок, – сказал я и отвернулся к стене.

В следующую секунду на мою голову приземлилась его подушка. Я не стал ничего на это отвечать, так и заснул с подушкой на голове. На чем в ту ночь спал он, я не знаю.

Проснулся я от его голоса, доносящегося с первого этажа. Брат сообщал всему дому, что, пока мы просыпаемся, он пойдет купаться, как раз успеет обернуться до завтрака. Такой вот будильник, который не нужно заводить, только периодически кормить и одевать. Потом хлопнула входная дверь, и он с грохотом сбежал с крыльца.

Мне в августе купаться уже не разрешали – вода остывает.

– Ты че такое ночью вытворял? – спросил я его после завтрака.

– Понимаешь, я испугался, а вдруг мои документы там где-нибудь потеряются. Или окажется, что экзамены я сдал, а зачислить меня забыли. Потом я, конечно, решил, что это бред, но ты уже спал, – ответил он.

Завтракали мы всегда поздно. Ходили по дому, потягиваясь, зевая, приветствуя друг друга разнеженными сонными голосами. Потом мама начинала варить кофе и что-нибудь готовить, а мы расставляли чашки и тарелки, не спеша рассаживались вокруг стола. Посуда вся была разной: мы просто отвозили на дачу то, что в городе было не нужно и пылилось без дела.

Самый лучший момент завтрака – это когда все уже готово, но есть еще не начали. Из кухни в комнату проникают запахи кофе и яичницы, впереди – долгие минуты неторопливого блаженства. А первый завтрак на даче хорош тем, что это только начало. Утро – это вообще всегда обещание; таинственное обещание неразгаданного будущего.

Вот и в то утро все было именно так. Мы сидели за столом: брат с еще влажными после купания волосами, родители в неуклюжей домашней одежде, щурящиеся от разыгравшегося солнца, и я, предвкушающий долгие летние дни, сколько бы их там ни осталось.

III

Папа был человеком тихим. На сцене он мог быть каким угодно, меня это, честно говоря, мало интересовало. Я, в отличие от брата, не особенно следил за сценическими успехами отца. Мне всегда казалось, что папа на сцене (ну или на экране) – это не совсем он. Дома же он мог быть таким, каким ему хотелось.

Мне кажется, в тот год он попытался стать еще и незаметным. Началось с того, что он отказался от машины, которую за ним присылали со съемок (в семье у нас водила только мама, у папы даже прав не было). Сказал, что теперь будет ездить на метро, потому что там он может читать. Его обычной одеждой стали джинсы, кроссовки и кофты с капюшонами. Все свои немногочисленные вещи он складывал в небольшой рюкзачок, который носил на одном плече. Одетый, как подросток, ссутулившийся над очередной книгой – не очень-то был похож на актера, за которым готовы присылать персональный автомобиль. Он выглядел этаким Бенджамином Баттоном, который, того и гляди, скоро станет ровесником брата, а потом и моим.

В метро его, как правило, не узнавали, а он, уткнувшись в книжку (тем летом это была «Госпожа Бовари», которую он перечитывал уже не знаю в какой раз), ездил на съемки и со съемок, в театр и домой и, наверное, наслаждался вновь обретенной свободой. Тогда нам с братом было не совсем понятно его поведение, мы это считали скорее причудой. Впрочем, на причуды, по нашему мнению, он имел полное право.

На даче папа позволял себе почти ничего не делать. Весь следующий день после нашего приезда он переходил из комнаты в комнату, периодически замирая с книгой то в кресле, то на диване, то за обеденным столом. Иногда он выходил с сигаретой на крыльцо и подолгу смотрел на лес, то шумящий под внезапными порывами ветра, то обманчиво спокойный. Пару раз он брал с собой книгу, если не мог оторваться.

Наверное, любовь к чтению – одна из немногих привычек, перешедших ко мне от отца. Театр никогда не оказывал на меня того гипнотического действия, какое оказывал на брата. Курить я тоже не начну никогда, в этом я уверен. Любовь к книгам и тишине – вот два главных качества, которые я сумел перенять. В остальном же я не очень похож на родителей, даже внешне. В детстве, когда брат хотел меня позлить, то говорил, что он – единственный ребенок в семье, а меня подбросили цыгане.

К чтению я пристрастился сразу после того лета. Вспоминал, что за книги читал отец, и глотал их одну за другой. Самой первой была «Госпожа Бовари». Я многого в ней не понял и потом, как и папа, несколько раз перечитывал. Правда, причины на это у нас были разные: папа возвращался к ней ради удовольствия; я же вгрызался в текст, чтобы в этой книге ничего не осталось без моего внимания.

Но в тот первый раз мне не нужно было много понимать, мне просто было важно таскать ее повсюду с собой, не расставаясь ни на минуту.

IV

Мама была самой настоящей хозяйкой. Папа оставался главой семьи. Но основные домашние заботы доставались маме. Не знаю, уместна ли такая параллель, но если сравнить нашу семью с британским парламентом, то папе досталась бы роль королевы, а маме – премьер-министра. Она ничего не решала без папы, но при этом решала все в основном именно она.