Из праха восставшие - Рэй Брэдбери

– Да, – согласилась она, – и я точно знаю, где и когда это случилось. Это случилось в лесу, когда я искала корову, а нашла зеленую палатку.

И они смеялись, и в такие моменты в ее простоватом лице прорезывалась красота, как меч, выхваченный из ножен.

А вот на редкость шустрые дети Бруниллы, три мальчика и девочка, и так не ходили, а словно летали. В летнюю полуденную жару они мухоморами из-под земли появлялись рядом с дядюшкой Эйнаром и хором просили посидеть с ними под яблоней, пообмахивать их для прохлады крыльями и что-нибудь рассказать. И он рассказывал им, как дуют в поднебесье ветры, и какие бывают облака, и какая звезда словно тает у тебя во рту, и каков на вкус высокогорный воздух, и как себя чувствуешь, бросаясь вниз головой с вершины Эвереста, когда навстречу тебе мчатся извечные голубые снега и ты ждешь до последнего момента и лишь тогда распахиваешь крылья.

Вот такая была их семейная жизнь, тогда.

А теперь дядюшка Эйнар сидел под той же яблоней и дулся на весь свет не потому, что ему так хотелось, а потому, что прошло уже очень много времени, но его ночное зрение так и не вернулось. И не вернется, похоже, никогда. Он сидел там, весь поникший, как зеленый пляжный зонтик, забытый осенью уехавшими домой курортниками, которые вчера еще искали убежища в его щедрой тени. Ну и что же теперь? Неужели он обречен просидеть здесь до конца дней своих и использовать крылья только для того, чтобы обмахивать детей да подсушивать женушкино белье? О боги! А где же выход?

Прежде полет был его единственным занятием. Он летал по поручениям Семьи, относил записки быстрее ветра, передавал послания быстрее телеграфа, он носился над лесами и полями, как бумеранг, и опускался на землю, как пушинка.

А что осталось теперь? Обида и горечь. Его крылья затрепетали и снова обвисли.

– Папа, подуй на нас ветром, – прошептала его маленькая дочка.

Обступив Эйнара полукругом, дети заглядывали в его потемневшее лицо.

– Нет, – отрезал Эйнар.

– Пообмахивай нас, папа, – попросил его сын.

– Сейчас и так прохладно, скоро будет дождь, – сказал Эйнар.

– Так ветер же, папа, – рассудительно сказал другой, совсем маленький сын. – Ветер унесет облака, и дождя не будет.

– Папа, а ты пойдешь на нас посмотреть?

– Бегите играйте, – отмахнулся от них Эйнар. – Дайте папе спокойно подумать.

Он опять вспоминал прежнее небо, ночное небо, звездное и пасмурное, тихое и грозовое. Неужели теперь его судьба – скучно ползать над гладкими, как стол, пастбищами, чтобы, упаси бог, не поломать крыло о силосную башню, не напороться на плетень? Тьфу!

– Папа, – сказала девочка, – пойдем на нас смотреть.

– Мы идем на гору, – пояснил один из мальчиков. – Все ребята туда идут.

Дядюшка Эйнар задумчиво пожевал костяшки пальцев.

– На какую еще гору?

– На Змеевую, а то на какую! – возгласили дети.

Эйнар присмотрелся к ним получше.

Все трое прижимали к груди больших, старательно склеенных воздушных змеев, их лица светились восторженным предвкушением праздника, их пальцы с трудом удерживали большие клубки белой бечевки. Со змеев свисали длинные хвосты из синих, и красных, и зеленых бумажных и шелковых ленточек.

– Мы будем запускать воздушных змеев! Пошли смотреть!

– Нет, – покачал головой Эйнар. – Там меня самого увидят.

– А ты можешь спрятаться и смотреть из леса. Мы очень хотим, чтобы ты посмотрел.

– На воздушных змеев?

– Мы сами их придумали и сделали, мы знали, как их делать.

– И откуда ж вы это знали?

– Так ты же наш папа – вот откуда!

Эйнар снова обвел их глазами.

– Так это что, соревнование воздушных змеев?

– Да!

– И я победю, – пропищала девочка.

– Нет, я! – наперебой завопили мальчишки. – Я! Я!

– Боже! – Дядюшка Эйнар высоко подпрыгнул и забарабанил крыльями. – Дети, дети, ну как же я вас всех люблю!

– Что с тобой? – испуганно попятились дети.

– Ни-че-го, – пропел Эйнар, расправляя крылья во всю их необъятную ширину. Бах! Он с размаху их сдвинул, и дети повалились на землю от мощного толчка воздуха. – Я придумал! Я придумал! Я вновь свободен! Свободен! Как пушинка на ветру! Как облачко в небе! Брунилла! Брунилла! – Из окна высунулась голова недоумевавшей Бруниллы. – Слушай! Теперь мне не нужно ночи! Я буду летать в любое время. Каждый день, и никто не догадается, никто меня не подстрелит, и я… Господи, да зачем же я трачу время попусту! Смотрите!

На глазах у потрясенной семьи он оторвал у одного из змеев многоцветный хвост и привязал его к своему поясу, схватил клубок бечевки, зажал ее конец зубами, вернул клубок детям и взмыл в небо.

По полям и лугам бежали сыны его и дочка, с визгом и хохотом спотыкаясь и передавая друг другу клубок и все дальше отпуская бечевку в ярко-голубую высь, а Брунилла стояла на крыльце и смеялась, и махала им рукой, понимая, что теперь вся ее семья будет бегать и летать свободно и счастливо.

А дети взбежали на Змеевую гору и гордо встали там с клубком в руках, дергая по очереди бечевку и водя ею из стороны в сторону, дергая и водя.

Тем временем на гору сбежались дети со всего поселка, чтобы запускать по ветру своих маленьких воздушных змеев, и вдруг увидели огромного зеленого змея, который то плавно парил, то взмывал к небу, то стремглав бросался вниз, и тогда они закричали:

– Ой, ой, какой змей! Ну! Вот мне бы такого! Какой громадный змей! Где вы его взяли?!

– Это наш папа сделал! – гордо ответили два прекрасных сына и прелестная дочка и дернули бечевку; легко повинуясь их детским рукам, глухо гудящий змей начертал на облаке исполинский восклицательный знак!

Глава 16

Шепоты шепчущихся

Потребности были многочисленны, их проявления – многообразны. Одни из них были из плоти и крови, в то время как другие едва ощущались, как некое настроение, разлитое в воздухе, одни чем-то напоминали облака, другие напоминали ветер, третьи – ночь, и все они нуждались в крове, под которым укрыться, в месте, где уместиться, для чего были пригодны и винные погреба, и чердаки, и каменные статуи на веранде Дома. А некоторые нужды проявлялись исключительно в виде шепота, и нужно было очень прислушаться, чтобы их услышать.

И вот что шептали шептуны:

– Затаись. Не шевелись. Молчи. Не поднимай головы. Не слушай крики пушек, потому что они кричат о гибели и смерти, смерти полной, окончательной, без появления духов и призраков. Они говорят нам, легионам воскресших, не «да», а «нет», жуткое «нет», от которого летучая мышь теряет на лету крылья и падает на землю жалкой кургузой тушкой, у волка подламываются лапы, а все гробы покрываются инеем Вечности, сквозь который не пробьется на волю ни одно Семейное дыхание… Затаитесь, о, затаитесь в огромном Доме; спите, проникая стуком своих сердец сквозь половицы. Затаитесь, о, затаитесь и храните молчание. Спрячьтесь. Ждите. Ждите.