Другой Петербург - Константин Ротиков

Вера Федоровна Комиссаржевская основала свой собственный театр сначала в «Пассаже» на Невском — в 1904 году, а спустя два года сняла помещение бывшего театра Неметти. Для постановки спектаклей был приглашен Мейерхольд, в первом же («Гедда Габлер», по Ибсену) дав развернуться Сапунову, изобразившему роскошные интерьеры в голубых тонах. Приятель Сапунова Сергей Юрьевич Судейкин оформлял следующий спектакль, «Сестра Беатриса», мистерию М. Метерлинка, в которой Вера Федоровна сыграла свою коронную роль. Роман Кузмина с Судейкиным, вдохновивший его на стихотворный цикл «Прерванная повесть», это особый сюжет (см. главу 13).

Через два месяца после открытия, 30 декабря 1906 года состоялась премьера «Балаганчика». Пока Сапунов писал свои декорации, Кузмин наигрывал на рояле.

Переходы, коридоры, уборные,Лестница витая, полутемная;Разговоры, споры упорные,На дверях занавески нескромные.Пахнет пылью, скипидаром, белилами,Издали доносятся овации,Балкончик с шаткими перилами,Чтоб смотреть на полу декорации…

В 1912 году «демидрон» преобразовался в «Луна-парк», где, по новейшей моде, явились уж американские горы, кривые зеркала и прочие аттракционы. Это всегда привлекало праздношатающуюся молодежь (из простых, не тронутых цивилизацией), и потолкаться здесь имело смысл. С течением времени все исчезло, не осталось и следа.

Если уж оказались в этой части Офицерской, можно подойти к Пряжке, до углового дома 57, где умер Блок. Сам по себе, как отмечалось, он, конечно, не представляет интереса в настоящем повествовании, но друзья у него были разные. Впрочем, когда ставился «Балаганчик», Александр Александрович, занятый тогда романом с Натальей Волоховой, жил далеко отсюда, на Лахтинской улице. Мейерхольд жил рядом: на Алексеевской, д. 18 (ныне Писарева — не знаем, почему, а истинное название дано по дворцу великого князя Алексея Александровича — бабника отчаянного, так что о нем не будем вспоминать). Разругавшись с Комиссаржевской уже в 1907 году, Всеволод Эмильевич перебрался отсюда на Театральную площадь, д. 2, о чем сообщает мемориальная доска.

На Английском, д. 18 ничем не примечательный ныне двухэтажный особнячок, бывший некогда свидетелем нежностей цесаревича Николая Александровича с прима-балериной Мариинского театра Матильдой Феликсовной Кшесинской. Дама была без комплексов. Сама умела жить со вкусом и другим отнюдь не мешала, ничему не удивляясь. К Дягилеву она имела особенную слабость, называя его «шиншиллой» (по знаменитой седой пряди) и побаиваясь его метких замечаний, — она-то, крутившая 32 фуэте, как никто!

Как-то любили балетные Английский проспект. В начале 1910-х годов на углу Офицерской воздвигся необыкновенно щедро разукрашенный — последний, можно сказать, взвизг модерна — «Дом-сказка» (так и называли; жаль, разрушен фугасной бомбой в годы войны, и построен на этом месте образчик сталинского ампира с хозяйственным магазином в 1-м этаже). Среди новоселов оказалась Анна Павлова. Отметим уж заодно единственный в своем роде факт соперничества: великая принимала активнейшее участие в первом парижском сезоне Дягилева, но от дальнейшего сотрудничества отказалась, приревновав к Нижинскому. Его вызывали больше, чем ее. Тогда это просто было непонятно: существовали «прима-балерины», с которыми мужчины-партнеры не помышляли соперничать; Нижинский стал первым «примом».

От Театральной площади направимся на набережную Мойки к дому 94 — Юсуповскому дворцу. По наружности его не отнести к красивейшим в городе. Случаен антресольный этаж, на аттике которого целый геральдический зверинец, со львами, лошадьми и оленями — фамильный герб. Портик с шестью колоннами не гармонирует с явно поздним тяжелым дубовым тамбуром. Но внутри редкое великолепие. Из вестибюля в анфиладу второго этажа ведет мраморная лестница со сфинксами и амурами, вся в хрустале и зеркалах. Танцевальный зал с колоннами, меж которых в экседре дивной красоты Аполлон-кифаред; с золочеными люстрами из папье-маше (не для дешевизны, а чтоб удержать на легком перекрытии). Гостиные, кабинеты, обтянутые штофом, отделанные дубом и кленом, галереи с зияющими пустотой стенами, на которых когда-то были развешаны юсуповские Тьеполо и Гюбер Робер. Коллекции давно распределены по музеям или разворованы. Ну, театр, разумеется — бесподобная бонбоньерка. Сейчас здесь идет бурная коммерческая деятельность, в расчете, в основном, на «интуриста». Интурист не очень, но интересуется: ведь это тот самый дом, в котором убили Распутина.

Тема целиком по профилю нашей книги. Существует несколько ударных сюжетов, о которых, вроде бы, все всё знают. Обмусоливают их, по крайней мере, бесконечно. Дуэль Пушкина, смерть Чайковского, убийство Распутина — и ухитряются при этом не замечать очевиднейших обстоятельств, вследствие чего имеют о них совершенно превратное представление.

Подробно излагать ход событий не имеет смысла, кто ж не знает: пирожные, цианистый калий, галоша старца, бульканье утопающего тела, сброшенного в прорубь с моста через Невку. Дрожащие от страха сообщники, автомобиль Дмитрия Павловича… Ныне устроена специальная экспозиция, за дополнительную плату, с восковыми чучелами, для наглядности в тех самых помещениях.

Нет надобности повторять или опровергать легенды о Распутине. В том смысле, в каком его использовали враги самодержавия, безусловно, если бы Распутина не было, его бы выдумали. Ведь бесспорных фактов немного. Был смертельно больной ребенок, были любящие родители. Императрица страдала некоторой истеричностью, но ее верность семейному долгу не вызывает сомнений. Явился старец, без сомнения способный облегчать страдания ребенка. И все, ничего другого не надо, чтобы объяснить привязанность царственной четы к тобольскому знахарю.

Обратимся к его убийце, хозяину дворца, Феликсу Юсупову, не только не отрицавшему своей причастности, но откровенно этим хваставшемуся. Задуматься по-христиански — какой, в сущности, ужас! Есть же в нашей душе, независимо от того, сколь бы испорчены, злы и развратны мы не были, нечто указующее… Чтоб заглушить этот внутренний голос, приходится, конечно, наворачивать монбланы лжи и клеветы, видеть в дивном страннике дикого зверя, волка, конокрада, исчадие ада, орудие мирового сионизма (даже так!). Но ведь не он убивал, а его убили. «Никто не имеет права убивать» — как нечаянно просто и хорошо сказал Государь, когда его уговаривали пощадить князя Феликса (то есть, не высылать из столицы в курское поместье)…

Он-то хорохорился — не перед Царем, которому оставалось быть на престоле два с небольшим месяца, — но мучимый совестью, писал оправдательные себе вердикты, сочинял воспоминания… Чем больше забалтывался, тем глупее кажутся аргументы: да, убил, но тот устраивал дебоши в ресторане, трогал женщин за грудь, даже, говорят, с фрейлинами мылся в бане. Понял ли он хоть что-нибудь в конце своей жизни, затянувшейся ровно на восемьдесят лет, не знаем, но симпатии к нему не испытываем. Нашелся, видите ли, «освободивший Россию от Распутина», — как сообщают о нем ошалелым туристам, теряющим полдня на то, чтобы добраться до эмигрантского сен-женевьевского кладбища под Парижем. Да и гомосексуалист он был какой-то недоделанный. Князем Юсуповым он тоже сделался в силу целого ряда генеалогических курьезов. Для любителей евгеники тут настоящая гремучая смесь: татары, славяне и — Эльстоны (шведы, наверное). Он не более Юсупов, чем потомки Петра III, Голштейн-Готторпского герцога — Романовы. Отец его, граф Феликс Феликсович Сумароков-Эльстон, женатый на княгине Зинаиде Николаевне Юсуповой, после смерти тестя, князя Николая Борисовича, получил в прибавку его титул, поскольку мужская линия Юсуповых пресеклась. А дедушка, Феликс Николаевич Эльстон, получил двойную фамилию и графский титул, женившись на графине Елене Сергеевне Сумароковой.

Не лишено символичности, что дальний предок графини Елены Сергеевны — стольник Иван Богданович Сумароков, спасший из лап медведя на охоте царя Алексея Михайловича, за что получил прозвище «Орел». И вот последний в роду, граф Сумароков-Эльстон, князь Юсупов совершил убийство, непосредственным следствием которого было окончательное прекращение императорской династии Романовых.

Семьи эти породнились, благодаря упоминавшемуся нами выше браку двадцатисемилетнего Феликса Юсупова на великой княжне Ирине Александровне. Тесть, Александр Михайлович, в молодости был романически влюблен в матушку Феликса, красавицу Зинаиду Николаевну — так что женитьба деток не лишена сентиментальности. Ирине чуть исполнилось двадцать; приданое, правда, не шло в сравнение с тем, что и без того было у Феликса, единственного наследника громадного состояния с 10 миллионами годового дохода. Брак был редким по сочетанию всех возможных представлений об идеале: муж и жена молоды, красивы, богаты и знатны.