Скоморох - Константин Калбазов

Едва метнув клинки, он обернулся, чтобы встретить нападающего сзади. Была, конечно, опасность, что второй получил нож не в грудь, а, к примеру, в руку, а значит, мог напасть, но то – вероятность, а тут – реальная угроза. Вовремя. Он не разобрал, чем именно нанес удар мужик: темно да и времени на это не было. Волков просто юркнул вперед и в сторону. А там, где он только что находился, а вернее, должна была находиться его голова, что-то просвистело. Судя по звуку, не уберись Виктор с пути этого снаряда – и ему бы не жить. Как это могло согласовываться с желанием выпытать у него, где хранятся деньги, он не понимал: если бы удар достиг цели – спрашивать было бы некого.

К моменту атаки в его руках уже были зажаты клинки. Конечно, ножи эти метательные, но кто сказал, что их нельзя использовать как обычные? Правая рука сама рванулась вперед, и он ощутил, как сталь распарывает сначала рубаху, а затем с жадностью впивается в упругое, но такое податливое тело. Все происходило на автомате, на одних рефлексах, практически без участия сознания Виктора. Он словно обтек противника, который вдруг заревел, как боров, – ну да никто тебе не виноват, – клинок в левой руке ударил татя в правый бок сзади: по идее, в почку, но попал ли удар в цель, он сказать не взялся бы. Теперь рев сменился болезненным завыванием со всхлипом, от этих стенаний Волкова даже передернуло, настолько жалобно и тоскливо они звучали.

Вот же вроде и не в первый раз человека жизни лишает, случалось убивать в обоих ипостасях, совсем недавно в лесу шестерых порешил, а вот не по себе. А может, так и лучше. Говорят, самое страшное – это когда тебе становится наплевать, кого лишаешь жизни, курицу или человека, а если от того еще и удовольствие получаешь…

Как бы он себя ни чувствовал, но расслабляться не собирался. Все это как-то мельком скользнуло в его сознании. Инстинкты требовали одного: защитить свою жизнь, и сейчас все было направлено именно на это. Но, похоже, защищаться было уже не от кого. Как видно, расчет у главаря все же был на то, чтобы оглушить клиента и оттащить в укромное место. Вот и ладушки. Пора делать ноги. Выяснять, как станут разбираться в этом деле местные представители Фемиды, у Виктора не было никакого желания. Коли свидетелей нет, он решил по-тихому сбежать. Однако, хотя ему удалось избежать ловушки, вечер явно не задался.

Как видно, патруль находился где-то поблизости. Надо быть полным дураком или трусом, предпочитающим не верить своим ушам, чтобы не осознать: кричать, как тот тать, может только человек, которого убивают. Стражники не были ни дураками, ни трусами, поэтому не раздумывая рванули к месту преступления, где и взяли на горячем скомороха, покрытого кровью чуть не с головы до пят.

Вчера его препроводили в острог, располагавшийся в одной из частей кремля. Десятник сразу пояснил: мера эта обязательная, но не так чтобы страшная. Мол, утречком придет дьяк, запишет опросные листы и отпустит с Богом, ведь двоих опознали как татей. Но опрос-то должен был производить дьяк Стражницкого приказа, а Виктора отчего-то сейчас вели не к административному зданию, а к воротам. С чего бы это? От этого неприятного открытия он заволновался еще больше. Интересно, как это понимать? Улыбающееся лицо молоденького стражника, который явно недавно надел синий кафтан стражника, внушало слабый оптимизм.

Пока шли по территории острога, все больше преобладали синие кафтаны стражи, но как только вышли за ограду и двинулись по основной территории твердыни и административного центра города, чаще стали видны красные – это, стало быть, стрельцы. Нынешний великий князь очень многое позаимствовал у западных стран, даже не у них, а у Сальджукской империи, с коей во многом брал образчики для своего государства. Вот и форма единая: правда, пока только у стрельцов и стражников. Уже началось формирование частей нового строя. Пока они представляли собой отдельные роты и назывались так же, а командиры их звались ротмистрами, но начало было положено.

Легким прикосновением руки стражник придал Виктору нужное направление к какому-то терему. Здание весьма выделялось на общем фоне. Хотя бы тем, что, в отличие от остальных, было не деревянным, а каменным, оштукатуренным и выбеленным известью.

– А куда ты меня ведешь-то, служивый?

– Дак к воеводе-батюшке.

Опа! А это еще с какой радости? Неужели воеводе делать нечего с утра пораньше, кроме как заниматься всякими поножовщинами? К тому же дознание еще не произведено, листы не записаны, с материалами он не ознакомился… Разве что получил утренний доклад, мол, в Багдаде не все спокойно. Но это же не повод самолично разбираться с этим делом. Ох, что-то будет. Сразу же засосало под ложечкой, у него всегда так: как только неизвестность, так сразу и начинается. Словно детектор состояния. Правда, чем могло грозить предстоящее событие, он не знал.

Воевода оказался уже полнеющим и погрузневшим мужчиной с окладистой бородой – правда, не такой, что по полу метет, но и не сказать что коротенькой. Борода ухожена – как видно, воевода за собой следит и все еще молодится, потому как те, кому не остается ничего, кроме как свое тщеславие тешить, как раз отращивают ее до колен и надевают на себя сто одежек, уподобляясь капустному кочану. А у этого все в меру. Одежд хватает, но движения они не стесняют, сшиты из легких тканей, а не отягчены золотым и серебряным шитьем: оно присутствует, но только самую малость, для солидности. Очевидно, воевода ценит удобство – явный признак того, что в прошлом был воином не из последних, насколько помнил из рассказов Добролюб.

– Батюшка-воевода…

– Привел, – бесцеремонно оборвал паренька Смолин-отец, которого, кстати, Виктор видел впервые. В тот день, когда он был на подворье боярина, тот не удостоил его вниманием. – Ступай. Да кликни там ко мне подьячего.

– Слушаюсь, воевода.

Парнишка вытянулся в струнку, бросив руки вдоль бедер. Похоже, воинская дисциплина здесь начала претерпевать изменения – в частности, начинается муштра. Виктор вспомнил, что на территории острога несколько стражников под командой десятника усердно печатали шаг, поднимая пыль. Да и по кремлю двигались десятки не гурьбой, а только строем.

– Стало быть, вот ты каков, скоморох Добролюб. – Добродушно усмехнувшись, Световид бросил на Виктора приязненный взгляд, отчего нутро, все это время стянутое холодными тисками, отпустило и по всему телу разлилось тепло. Не может человек, так глядючи, замыслить что-то плохое, а если может, то это уж совсем… Но то, что Добролюб слышал об этом мужчине, говорило об обратном.

– Дак, батюшка-воевода, был скоморох, да весь вышел. Осесть хочу. Опять же от щедрот ваших кое-какую деньгу имею, вот и возжелал домом обзавестись.

– Слышал я, – тут же нахмурился воевода. – Встреча наша сегодня все едино должна была быть, ну раз уж так-то… Архиерей наш усматривает в твоем нынешнем занятии происки сатанинские, а потому требует наложить запрет на сие деяние.

– Как же так-то, батюшка?

– А вот так. Оно, конечно, можно и без личной беседы, да только негоже так-то с тем, кто кровиночку твою от лютой смерти… Не по-людски это, хоть я и боярин. Гхм… Кабы ты пользу какую приносил, то тогда дело другое, а так-то – пользы никакой.

– Дак ить я в казну плачу подати наравне с мастеровыми.

– Платишь. Да только польза должна быть не только для казны, но для народа в первую голову, потому как и мы, бояре, сначала служим людям, а уж потом они нам, а ты, как паразит, прости Отец Небесный, только сосешь кровушку.

– А когда скоморошил, польза, стало быть, была? – обиженно проговорил Волков, потупив взор.

– А ты как думал! – даже прихлопнул ладонью о столешницу воевода. – Ты радость людям нес, веселье, своим умением заставлял на время позабыть тягости, а эдак только разор да раздор в иные семьи приносишь, где мужья с мудростью не в ладах. О том мне архиерей поведал, потому как прихожанки до него доносят такие нехорошие вести. Один муж чуть не насмерть забил женку, когда она спрятала от него копейки, чтобы детишек кормить. Он те деньги забрал и к тебе снес. Не добро то.

При этих словах Виктору стало настолько стыдно, что уши загорелись огнем, а взор от пола оторвать он так и не смог. Он в жизни никогда не брал ничего чужого, если забыть о трофеях. Но это дело бесчестным никогда не считалось, и урона от этого ни для кого не было. Потому как там в заклад жизнь твоя идет, и, если тебе не посчастливится, с таким же успехом оберут твой труп. А тут словно в карман чужой залез. Подумав немного, он проникся большим уважением к этому умному и, по всему видать, доброму человеку. Помнит, чем обязан скомороху, и благодарным хочет остаться, в то же время понимает, что деяние, которое не несет пользы, лучше бы прекратить на корню. Поди еще и указ издаст какой.

– Ты прости меня, батюшка-воевода, да только ведь я не хотел, чтобы то стало делом моей жизни. То нужно было, чтобы деньгу поднять и начать другое.