Малахитница - Янина Олеговна Корбут

Девушка же дрогнувшим голосом перебила его:

— Чур меня!

Она загнанным зверьком смотрела на него снизу вверх. Как же он может избавить ее от этого дара?

Однако юноша добродушно улыбнулся, заслышав чужой голос:

— Негоже отказываться от даров, Пашенька, — сказал он, любезно протягивая ей руку, желая сопроводить до крыльца. — Только в другую сторону нам надо.

Девушка, словно завороженная, смотрела на чужую руку, кусая нижнюю губу изнутри.

А может согласиться? Вдруг это ее шанс перестать быть Азовкой? Спасти свое будущее, свою привычную жизнь…

Лишь потянула она свою руку, как огонь свечи в другой ярко вспыхнул, ослепляя, и в голове закричали слова старухи: «Никогда ничего не спрашивай у ночных жителей гор! Не соглашайся и не впускай их в дом!»

Девушка резко выдохнула облако пара и отшатнулась.

«Никогда не прерывай обряд! Всегда смотри на знаки, что даются перед ним!»

Сердце предательски громко застучало. Все тело будто стало мертвенно ледяным. Что же она наделала?

— Чего же ты, Пашенька? Пойдем медленно в дом, как раз свечка догорит.

Паша бросила взгляд вниз. Дрожащие холодные руки ее уже были в черном воске, а огонек колыхался на последнем издыхании.

На чем же она остановилась? Надо срочно заканчивать обряд хоть как-нибудь… Бабка ведь говорила, что предки всегда защитят…

Паша снова выдохнула, прикрыла глаза и торопливо шагнула вперед мимо странного незнакомца.

— Дедушка-домовушка, счастье мое сберегай…

— Нет!

Лицо юноши вмиг изменилось. Не было ни добродушия, ни следа улыбки. Лишь громогласный вопль, подобный рыку, от которого девушка едва не расплакалась. Молодой человек резко поддался вперед, дабы схватить Пашу за плечо, но свеча ее снова ярко вспыхнула, отчего незнакомец с громким криком отдернул руку, захватив с собой платок. Он злобно зашипел, обнажая острые зубы:

— Мерзавка! Уже поздно! Иди со мной подобру, не то худо будет!

Ей показалось, будто на голове юноши мелькнули черные рожки, отчего она, не разбирая дороги, как можно скорее бросилась к дому. Одной рукой Паша прикрывала огонек, уже не обращая внимание ни на юношу, ни на слетевший с ее головы платок.

— Дедушка-домовушка, счастье мое сберегай, дом охраняй, чужих выгоняй…

— Сама ведь, как здесь зажила, звать меня стала, а теперь убегаешь? — донесся до нее чужой гремучий смех.

Паша отчаянно прикусила губу. Вдруг все получится? Вдруг домовой уже принял ее? Вдруг…

«Помни, Пашка: домовята не пакостят! Они всегда оберегают! Прислушивайся к голосу дома!»

Неожиданно возникшие в голове слова бабки, словно кричащие с того света, ударили обухом. А что, если ее и не пытались изжить? Что, если Пашу оберегали, пусть и такими способами? Пытались отвадить от опасного дома в лесу с сущностями, которые на самом деле желают ей зла? Прятали вещи, словно стараясь отговорить от глупых затей? Тогда весь обряд был бессмысленным… Но прерывать его теперь нельзя.

Она сама загнала себя в ловушку. Разбилась, не заметив столь тонкой грани с иным миром, как тот чертовый воробей.

Какая же она дура! Стоило внимательнее слушать родную старушку…

Нахлынувшие воспоминания о счастливом детстве, проведенным в горах, обволокли сердце странным теплом. Бабушка ведь часто играла с ней, давала свои малахитовые шкатулки с невероятными драгоценностями, камни-самоцветы которых переливались настолько ярко, что можно было ослепнуть. Старушка расстилала на полу свой платок и бросала на него эти камешки, после чего рассказывала Паше о ее счастливом светлом будущем. Лишь однажды бабушка ничего ей не сказала, бросая камни вновь и вновь, будто бы не желая чего-то видеть…

— Ой, не надо тебе приходить сюда, Пашка…

— Почему, бабушка? — девочка подняла зеленый камень, смотря одним глазом через него, завороженная калейдоскопом бликов.

— Беду на себя накликаешь…

— Так научи меня, бабушка, всему, что умеешь!

Старушка лишь покачала головой, забирая у внучки камешек:

— Напутаешь ты все, Пашка, а с обрядами так нельзя. Раз начала, так и заканчивать надо, а коли не так закончишь — беды не миновать.

Но девочка будто не слышала ее. Лишь со временем она стала замечать, как к старушке относятся другие люди. Как косо смотрят соседи, боязливо родственники. А ведь дети все так быстро подхватывают…

На глазах Паши выступили слезы.

Неожиданно с гор подул сильный ветер, раскачивая деревья и завывая так, что впору проснуться всем жителям леса. Паша близко прижимала к себе этот спасительный огонек, уже не боясь его ожогов. Она лишь молилась, чтобы он не погас.

Немного оставалось до родных ступенек, когда чужая фигура перекрыла ей путь. Паша едва не влетела носом в молодого человека. Забывшись, он вновь хотел схватить ее за руку, но неожиданно замер.

Паша напряженно отпрянула.

— Чур меня!

Незнакомец с легким смешком вытянул руки ладонями вперед, будто показывая, что безоружен и неопасен:

— Чего же ты, Пашенька, так испугалась? Не бойся, милая, — он сделал шаг вперед, но Паша тут же вытянула перед собой свечу, отчего юноша вздрогнул и отступил, недобро прищурившись.

— Не знаешь законов гор и леса, а лезешь в обряды, — выражение его лица вновь смягчилось. — Но я прощаю тебя, Пашенька, еще не поздно зайти в дом вместе. Впустишь меня?

Паша смотрела на него исподлобья, не переставая тяжело дышать. Она уже еле ощущала тепло свечи в руках, но родной порог дома был так близко, он придавал ей сил не опускать руки.

— Нет!

Она пошла напролом, и молодой человек послушно отошел в сторону, дабы не обжечься еще раз. Жаль, не видела уже Паша чужого выражения лица. Молодой человек победно прислонился к лестнице, наблюдая за девушкой и шепотом приговаривая считалочку:

— Раз, два — время колдовства…

Паша бросилась вверх по ступенькам, перескакивая через одну. Она уже не считала их, не пыталась соблюдать хоть что-то из старой книги, снова разом забывая все. А ведь бабушка, даже возвращаясь домой, не переставала считать ступеньки — только наоборот, будто бы прощаясь с навью и возвращаясь в явь.

Девушка отодрала одну ладонь от воска и вцепилась в ручку двери, резко открывая ее. Но яркие приливы радости и восторга исчезли так же быстро, как и пришли: жесткий порыв сквозняка погасил умирающий фитилек. Паша в ужасе смотрела на темный интерьер дома, мрак которого не нарушала даже тихая луна за окном. Казалось, стены стали каменными, холодными, а кровать без подушек и одеяла выглядела как жертвенный алтарь, по углам будто прятались чьи-то тени, словно души, не нашедшие покоя. Запах плесени и сырости смешивался с чем-то сладким и одновременно горьковато-тошнотворным, напоминая гниющую плоть.

Паша видела поднимающийся вверх черный дымок,