Яблоневая долина - Лада Валентиновна Кутузова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Породило Время огромную змею, Уроборос. Раз – и проглотила змея Солнце, два – проглотила Луну. Наступили на земле ночь и холод, стало гибнуть всё живое. А змея не успокаивалась, пожрала небо и звёзды, да и к людям подбиралась. Только Солнцу и Луне гибнуть совсем не хотелось. Стали они разгораться в животе змеи, да так сильно, что кожа чудовища не выдержала и лопнула. Снова засияли на небе звёзды, а Луна и Солнце заняли свои места.
А на том месте, где полз Уроборос, возникла пустота, и не было в ней никого живого и мёртвого. А что Время? Да ничего, успокоилось. Знает, что и у долговечных пирамид есть отпущенный век. И когда-нибудь Время поглотит и их.
– Мда… – протянул Глеб, – обнадёживающая история. Интересно, мы-то сами не исчезнем, если войдём внутрь?
Приш не знал, Мёнгере тоже. И похоже, других вариантов нет.
– Хухэ, не ходи с нами, – обратилась к фенеку Мёнгере. – Это не твой поход. Тебе вообще надо было остаться в пустыне.
Лисичка возмущённо тявкнула.
– А может, – протянул Приш и устыдился: голос сорвался на писк: – Может, и мы не пойдём? Мы же не обязаны.
Наступило молчание, все обдумывали его слова.
– Хрень какая! – Поэт бросил рюкзак и сел на траву. – Ведь на самом деле можно.
Он разлёгся и уставился в небо. Приш опустился рядом.
Только Мёнгере осталась стоять.
– Я пойду, – вдруг сказала она. – Не сдамся. Я сама выбрала этот путь.
Мёнгере застыла, словно статуя, лишь сжатые кулаки и яростно блестящие глаза выдавали эмоции.
– Оно того стоит? – спросил Глеб. – Мы можем погибнуть. Тогда ты и так ничего не получишь.
– Зато попытаюсь! – впервые Мёнгере позволила чувствам взять над собой верх.
– Без нас не выйдет, – ответил Глеб. – Ты же слышала Хранителя: лишь втроём мы доберёмся до радуги. Одной нельзя.
Приш поднялся: придётся идти. Глеб тоже нехотя встал. Закинул мешок на плечо и первым шагнул в серое облако.
Хухэ смотрел, как троица скрывается за серой завесой. Сначала поэт, затем пришелец, последней – красавица. Он не собирался следовать за ними – для маленькой лисички слишком много происшествий. Но что-то не отпускало. Хухэ заскулил и поспешил за остальными.
* * *Резко, на бреющем – в неба храм!Туч оголтелый скрежет…Мёртвое сердце. Осколки. В хламКлетку грудную режут.Корчусь от боли: дышать, дышать,Выдох – звериным воем…Я без тебя не смогу летать!Раньше нас было двое…Стихи испарялись из памяти, оставляя после себя страх: вот только что были, вертелись на языке и… Сохранился лишь набор слов, беспомощный и бездарный. Все ранее написанные строфы распались на строчки, те на отдельные слова и буквы. Дар ускользал, просачиваясь водой сквозь песок. Глеб больше не поэт. Он даже «кровь» и… Какое же там было слово? Пример для простейшей рифмы? Они упражнялись, придумывая разные пары. «Кровь» и «гвоздь»? Нет! Ещё смеялись, что в стихах главное – чувства, экспрессия, а не рифма с ритмом. Стихи – это то, что нельзя выразить прозой. Полёт души. А теперь у него ни крыльев, ни таланта.
Вспомнил! Кровь – любовь. Только сейчас это кажется бессмысленными звуками. Они не цепляют и не будят воображение. Но Глеб уцепился за эту пару, как за спасательный круг. Любовь – кровь. Да, их учили в школе подбирать рифмы, чтобы ученики могли выдать несколько вариантов. Побеждал тот, кто предлагал неизбитый. Неизбитый что? Мысли разбегались, в голове пустота. Пустота… Почему-то именно это слово знакомо.
Глеб плывёт-тонёт в тусклом пространстве, похожем на вату. Где верх, где низ, не понять. И неясно, зачем он вообще идёт. И кто он, и как его зовут. Остался ошмёток имени, два звука: «л’» и «э». Его ли? Может, приблудились чужие? Не вспомнить. Только знает, что ему зачем-то надо вперёд. Туда, где разгорается багровая точка.
Глеб делает шаг, и его охватывает пламя. Тело корчится в муках, словно вновь проходит через родовые пути. Огненные буквы вспыхивают вокруг. Из последних сил Глеб шепчет:
Всё на двоих, наяву и в снах:Всё на двоих. И крылья…Вдруг превратилось, в мгновенье, в прах,Стало вселенской пылью…[10]Становится легче. Глеб даже вспоминает своё имя и прошлое. Он бывший поэт и хочет вернуть крылья и дар. Память понемногу восстанавливается, и стихи обретают объём.
Затем всё обрывается, последнюю строфу не оживить – это плата за прохождение. Шрамы наливаются кровью, между лопатками невыносимо жжёт – точно поставили клеймо. И от этого ощущения не избавиться.
* * *Всё разных оттенков зелёного: малахита, салата, изумруда. Морской оттенок сменяется травяным, как волосы на голове Приша, и тот понимает, что это его родина. Ему хочется разглядеть подробности, может, увидеть лица родителей. Но дальше лишь густые столбы дыма. И всё.
Приш хватается за первое воспоминание детства, но оно ускользает. Приш яростно пытается восстановить его в памяти, но вязнет в забытье. Зелёное вытесняется сначала чёрным, затем стальным. Вокруг всё забито паклей. Приш задыхается – дым разъедает лёгкие, вата забивает глаза и нос.
Но он прёт вперед, как… Сравнение исчезает. Ну прёт же?! Как кто? Он ещё не показывал этого… Кому? Страх колет в сердце. Он всё забыл! Даже простые слова. Даже имена близких. Зелёное… Зелёная трава. И по ней ползёт муравьишка. Приш ставит на его пути палец, но муравей переползает препятствие.
«Прёт, как муравей!» – смеётся Лиза. И Приш вместе с ней.
И кто-то тянет яблоко. Ещё немного, и имя обретёт плоть. Но изображение подёргивается рябью. И двигаться невозможно, ноги путаются в пакле. Надо выбираться, но Приш не в состоянии. Он не муравей, чтобы не сдаваться, всего лишь подросток. Но что-то заставляет идти, и он прёт, как муравей. И яблоко совсем рядом. Приш тянет руку и почти хватается за него, но оно снова удаляется.
Приш чувствует, как колет в спину. Он достаёт из мешка венок. Желтизна соломы и индиго васильков: венок, подаренный сумасшедшим стариком. Огородником его звали. Яблоко возвращается, и Приш ощущает его вкус. Марта и Вилли! Имена приёмных родителей стали реальностью. И огромное облегчение: он Приш – сын Марты и Вилли. У него есть сестра Лиза. И Алиса – девушка, которую он любит. И он желает возвратиться в Яблоневую долину.
* * *Всё залито золотом. Медное золото, жёлтое, белое. И Мёнгере растворяется в нём. Весь мир охватило солнечное мерцание, и Мёнгере сдаётся. Она сама становится светом. И слышен вкрадчивый шёпот:
– Этот мир достоин, чтобы его утопили в свете, милая.
Мёнгере знала одно существо, которое звало её милой. Оно походило на человека, но не было им.
Она в коридоре, который кажется бесконечным. Её окружают высокие мрачные стены – в храме почти нет окон. Мёнгере ускользнула от жриц, ведь так хочется побегать в
