«Сапер ошибается один раз». Войска переднего края - Артем Драбкин

— Чего там шевелится? — говорю врачу на обходе.

— Это черви.

— Как черви?! Уберите их!

— Они тебе помогают.

— Чем помогают?

— Они гной едят, — успокоили, понимаете ли.

Потом, когда гипс снимали, то на теле к нему с внутренней стороны волосы приросли. Боль страшная, я матерюсь. Медсестры, девушки-грузинки, непривычные — побежали к комиссару госпиталя жаловаться, что больной не дает гипс снимать. Пришел комиссар госпиталя майор Сарджвеладзе и говорит:

— Ты чего тут воюешь? Ты тут не командир, ты тут больной.

— Так больно же!

— Я знаю, что больно, я бы на твоем месте тоже говорил, что больно. Они девушки молоденькие, а ты тут всех святых перебрал!

— Так терпения никакого нет!

— Что же теперь делать?

— Спирту или коньяку дайте!

Ночью укол сделали, коньяку налили и сняли гипс вместе с волосами. А волосы у меня были светлые, не подстригли, их не видно. Сделали лангетку и еще месяца полтора-два я проходил с косынкой. Лечебная физкультура была — пальцы разрабатывать, сначала кончики, потом несколько фаланг. Делали ее фельдшеры или врачи, которые пальцы массировали. Часами ведь, часами! Почему они мне симпатизировали, потому что я по-грузински быстро научился говорить. Они любят, когда с ними по-грузински говорят. Такой народ.

Потом на фронт приехал, так руку под портупеей держал. Больно, если оттянешь. Заросло сейчас, но на турнике до сих пор подтягиваться не могу. А тогда любил подтягиваться.

Стал я уже ходячий, а в палате нас лежало 13 человек. Вонища страшная такая — у всех раны гниют. Стал выходить на улицу, ходить по окрестностям. Отошел немного, увидел розарий, проволокой огороженный. Я просунул руку и нарвал немножко роз. Принес в палату — запах стал свежим, понравилось. Я так дня три ходил, и меня сторож поймал. Я говорю: «Слушай, дорогой, я из госпиталя. Там уж больно плохо пахнет в палате, мне цветы нужны на тумбочку поставить». Он говорит: «Ты из госпиталя? Так бы сразу и сказал. Я тебе и сам дам. Ладно, больше так не ходи. Я тебе каждое утро буду класть букет роз».

С тех пор я каждое утро прихожу, забираю розы и в палату на каждую тумбочку ставлю. Даже врачам ставил. Вот они, грузины, какие! Еще там меня поймали как дезертира. Познакомился с капитаном, фамилию уже сейчас забыл. Я к нему ходил в гости, в форме без погон. Сходил, обратно возвращаюсь — патруль, сержант и два автоматчика.

— Ваши документы?

— Какие документы? Я из госпиталя!

— Мы ничего не знаем.

— Я офицер!

— Какой вы офицер, ни документов, ни знаков различия нет. Вы для нас не офицер.

Старший их пришел.

— Капитан, уйми своих!

— В чем дело?

— Видишь, я из госпиталя. Ходил своего товарища навестить.

— Не врешь? Ну ладно, — говорит сержанту. — Отведи его туда-то. Если он оттуда, то его там примут. А если нет, то веди сюда.

Сторож-грузин меня обругал за то, что я ушел. Патруль видит такое дело и ушел. Видите, какие грузины?! Выписался из госпиталя, документы получил о том, что к военной службе не годен в мирное время, в военное время ограниченно годен по 2-й степени.

— Как вам удалось после признания ограниченно годным вернуться обратно на фронт?

— Это длинная история. Я попал в свой родной батальон, я по газетам о нем знал. Поехал домой, а попал в батальон.

— А почему не домой? Не навоевались, что ли?

— Мне дома что делать? Дурак я был, молодой, соскучился по своим. Доехал я до Харькова хорошо, кое-как питался. Я знал, что наши войска где-то в Молдавии воюют. В эшелоны, идущие в сторону фронта, меня не пускали. Но повезло. На какой-то станции подходит эшелон, выскакивают оттуда люди поразмяться, может, купить чего — вижу, бежит капитан Терехов. Мы с ним вместе учились на спецподготовке.

— Сашка, ты откуда?

— Так и так.

— Ты куда?

— Я еду своих искать.

— Что, никто в вагон не сажает? Пошли!

Приходим в офицерский вагон.

— Товарищи офицеры, это мой однокашник. Ему с нами по пути, прошу любить и жаловать. — По дороге Терехов рассказывал, как они Севастополь брали, Сапун-гору. Время быстро прошло, тут и самогон, и все такое. До города Фалешты доехали, в Молдавии, им надо было севернее, а мне нет, распрощались. К коменданту зашел, он подсказал, в каком поселке стояла наша бригада. Пришел я в штаб бригады, документы показываю.

— Зачем ты приехал?

— Не шумите, пожалуйста, я к себе.

— Нечего там делать, там все войска укомплектованы. Ну ладно, пойдешь в резерв. Зайди в спецчасть.

Зашел туда, там спросили мое звание, награды. Говорю, что нет никаких наград.

— Как никаких? Есть. У тебя орден Красной Звезды, и ты представлен к ордену Отечественной войны.

— Не может быть, это ошибка.

— У нас ошибок не бывает.

— А где мой орден?

— В части, в батальоне. — Мне сказали, где батальон стоит.

— Ну, сейчас иди в резерв.

Прихожу в резерв ночевать, а там полковник Розанов.

— Опять ты ко мне? Ну, отдыхай, посидишь тут пока на пшенной каше.

— Товарищ полковник, разрешите мне три дня отпуска.

— А зачем?

— Да где-то в батальоне мой орден, надо получить.

Он видит, что рука у меня на привязи.

— Ну, раз такое дело, то пожалуйста, тут не далеко. Но учти, сутки опоздания — сутки ареста. Двое суток — двое суток ареста. Трое суток — трибунал.

— Есть! — поворачиваюсь и отправляюсь пешком по указателю «Береза», это был наш батальон. Маленькая дощечка со словом «Береза» на перекрестке, и стрелка указывает направление. Пришел в деревню, смотрю — идет группа офицеров. Я по одной стороне улицы, они подругой. Оглянулся — наши, и среди них начальник штаба батальона Шамрай.

— Журнаков, ты откуда? Мы тебя потеряли! — А я даже письма из госпиталя не писал. — Ну, хорошо, сейчас мне некогда, получу документы в штабе, поедем вместе.

Приезжает на «виллисе»:

— Садись! — Привез в батальон.

— О, да как ты? Жив-здоров, — разговорились. На другой день вручают мне орден перед строем. Комбат тот же еще, многие солдаты меня помнят, а некоторые новые. Комбат обещал перевести из резерва в батальон. Мне 20 лет, мальчишке, да подвыпивши, товарищей встретил! Понимаете, какое у меня было настроение! Документы отправили, а там Ясско-Кишиневская операция началась, потом пошли Румыния, Бухарест, потом Венгрия, Будапешт, форсирование Дуная.

— Как вы с незажившей рукой в Румынии и Венгрии воевали?

— Так я же в атаку не ходил, на поле не разминировал. Расставлял, указывал, учил и немножко разрабатывал. Молодой был, а потом меня в Будапеште ранило, колено повредил. После попал в 92-й отдельный саперный батальон 81-й гвардейской стрелковой дивизии. Там меня контузило, и после нее я попал в танковую армию.