Эффект присутствия - Михаил Юрьевич Макаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дальше разговоров дело не зашло, хотя два раза Ромка гонял в Тольятти, перетирал там со своим корешем. Говорил так: «Потерпи, Димон, вот-вот закрутится темочка». Деньги он, ясный перец, из кассы на расходы брал, но не наглел при этом, меру знал. По осени они с Петрухой Калининым замутили своё, в Москву стали через день кататься. Наблюдая за ними, Смоленцев успокоился, может, действительно у пацанов что-то путное срастётся, перестанут они его теребить.
И вот теперь, нет ни Ромки, ни Петьки…
Пандус взялся за бутылку, но Рубайло отстранил его:
— Руку менять нельзя.
Стал разливать сам. Смоленцев успел накрыть ладонью свой стакан, лишь только дно покрылось.
— Серега, мне хватит пока. Я на двенадцать забился Светку в морг свозить. Узнать надо чё да как, когда забирать можно.
— Святое дело! — Рубайло оставшееся поделил на двоих с Пандусом, получилось снова почти по половине стакана.
Похоже, что в похоронных хлопотах участия принимать они не собирались.
— За нас, парни! — В этот раз чокнулись.
На закуску только сок оставался, с тарелок Пандус всё подмел. Правда, когда он снова завел базар про хавчик, Рубайло кентуху одернул.
— Не время брюхо набивать. Димке — в морг ехать, нам с тобой — забыл, куда?
Пандус медленно повел по горизонтали стриженой головой, нет, не забыл.
Потележили за ментов, сейчас они начнут шерстить, к себе тягать, мозги парить, обыска проводить. Начальству-то им надо пыль в глаза пустить, что, дескать, работают не покладая рук.
Смоленцев не подумал утаивать, что ночью были у него незваные гости. Такое от своих не скрывают.
— А кто приезжал? — закуривая новую сигарету, как бы между прочим поинтересовался Рубайло.
Смоленцев спокойно и развёрнуто ответил, что двое, один начальник уголовного розыска Борзов, второго — тощего, носатого, черного — раньше видел в ментовской, но фамилии его не знает.
— Чё хотели? — Рубайло делал отрывистые затяжки.
И снова Смоленцев не возмутился: чего ты, Серега, мне допрос устраиваешь, а рассказал, что, сообщив об убийстве Ромки с Петрухой, менты расспрашивали, с кем покойные общались в последнее время, по каким темам работали, с кем конфликтовали.
— Про нас со Славяном накидывали?
— Справлялись, где вы обретаетесь. Я сказал, что адресов не знаю, у подруг каких-то дохнете. Мобильников, сказал, у вас нет.
— Молодчик. Чё не «шестой» отдел нагрянул, а уголовка?
Здесь Смоленцев промолчал, чего ему за ментов отчитываться.
Наконец перешли к главному, отложенному на десерт.
— Откуда прилетело, парни? — Смоленцев решил, что хватит ему на вопросы отвечать.
Рубайло жадно затянулся, багровый огонек быстро поехал к фильтру.
— Одна у нас, бл*дь, в городе крыса. Старая. Жадная. Пидар кудрявый!
— Ты думаешь — Клыч? — Смоленцев и сам так считал, искал подтверждения извне.
— Кто же? Ему пацаны поперек горла стали! Он, сука, всё в одно рыло сожрать хотел! Ничё, мы ему нынче новогодний фейерверк забацаем. Правда, Славян?
— А то, — отозвался заметно окосевший Пандус.
— Может, стоит сначала спросить с него? — Смоленцев говорил по инерции, зная, что Серёгу ему не переубедить, он как бык упёртый, когда закусится.
— Тебя, Димон, не задействуем, занимайся спокойно похоронами, святое дело. Если чё, я постоянно на трубе. В расходы войдешь, понимаю. Я на мели сейчас. Пустой, как барабан, и записаться негде. Крутись сам. Ну давай, брателло, до скорого.
Они поочередно обнялись, и Рубайло с Пандусом свалили. Выждав несколько минут, Смоленцев подошел к окну и раздвинул пальцами алюминиевые ламели горизонтальных жалюзи. Ему было интересно, на чем парни собрались выбираться с окраины, такси они не вызывали. Не всё в их поведении было понятно Смоленцеву, и это напрягало. Парни мутили свое. Нет, про фейерверк он фишку просек, знал, что в загашнике у Серёги есть две гранаты Ф-1, две «эфки».
Смоленцев загрузился по полной программе.
«Ежели Серёга решится сегодня бабахнуть, снова жди ночью ментов в гости заместо Деда Мороза со Снегуркой. Тут уж беседой на кухне не обойдешься, в мусарню сволокут, будут душу выворачивать наизнанку. Понять их можно, Новый год им испортили, тоже ведь люди, хотя и говённые. Нет, планы надо срочно менять. Дома оставаться никак нельзя. А так хотелось втроем у ёлочки праздник встретить, с женой, с ребенком. Скажу Наташке, что к теще в гости отправимся, она только рада будет».
Ещё Смоленцеву показалось странным, что Рубайло с Пандусом не попросили у него денег.
Парни удалялись в направлении троллейбусной остановки.
«Чего они, реально на троллейбусе замыслили ехать?»
Рубайло на ходу базарил по мобильнику.
«Неужели все по новой закрутится?» — У Смоленцева заныло сердце, он расстегнул две верхние пуговицы черной рубашки, надетой по поводу траура, растер левую сторону груди.
У поворота тормознул темно-синий новенький внедорожник с тонированными стеклами, парни уселись в него на задние сиденья.
«Чья это “Мицубиси-паджеро”? Чего это за крутая тачка? Не видел я такой в городе», — озадачился Смоленцев.
Номеров с такого расстояния и с такого ракурса он, естественно, рассмотреть не смог.
11
31 декабря 1999 года. Пятница.
12.00 час. — 13.00 час.
— Разрешите, Вадим Львович? — Давыдов приоткрыл дверь в кабинет и.о. начальника КМ.
Птицын зазывающе махнул рукой, сразу указал на стул.
— Падай, Денис, смотри, чего творится.
С экрана громоздкого александровского «Рекорда-В312», стоявшего в допотопной стенке из ДСП[48], смотрел Президент Ельцин. Позади его возвышалась густая красавица-ель, украшенная несколькими стеклянными шарами, слева — свернутый президентский штандарт.
Ельцин говорил медленно, как робот, с обычной гнусавинкой:
— Вот этот день и настал… Дорогие друзья, дорогие мои, сегодня я последний раз обращаюсь к вам с новогодним приветствием… Но это не всё: сегодня я последний раз обращаюсь к вам как Президент России. Я принял решение, долго и мучительно над ним размышлял… Сегодня в последний день уходящего века я ухожу в отставку…
Ельцин выглядел напряженным, лицо его напоминало застывшую алебастровую маску. Выражения глаз в заплывших глазах-щёлочках разглядеть было невозможно. Он выговаривал слова очень старательно, будто иностранные, но на тех, что посложнее — «конституционный», «прецедент», «цивилизованный» — дикция все равно его подводила.
Когда он попросил у народа прощения, Давыдов насмешливо хмыкнул:
— Во артист!
Птицын метнул на него
