Динамический хаос - Татьяна Зимина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Границу анклава они пересекали ночью, в самый глухой час. Грузовик двигался рывками, то и дело взрёвывая двигателем, это и разбудило Мирона.
Амели спала. Во сне черты её лица разгладились, обрели по-детски спокойное выражение. Кожа на щеке была нежной, как крыло бабочки.
При очередном толчке она открыла глаза, мгновенно переходя к состоянию бодрствования. Поза стала напряженной, глаза уставились в темноту за дверьми контейнера.
Мирон к этому времени успел одеться, зашнуровать кроссовки и напихать в карманы как можно больше протеиновых батончиков — было стойкое предчувствие, что путешествие подошло к концу.
Ему приснился Призрак. Он сидел рядом, на спальнике — оплывшая голова, покатые плечи, тело уходит в пол.
Мирон просто лежал и смотрел на него, не в силах пошевелиться. Воздух выходил из горла короткими толчками, грудь сдавило стальным обручем. Он ничего не мог поделать — оставалось лишь переживать ужас полнейшего бессилия, наблюдая за тёмной оплывшей фигурой.
Сонный паралич — так определяли подобное состояние в научных кругах. Нейронный отсекатель — совсем, как в Ванне, только встроенный прямо в мозг, — подумал Мирон.
Когда вы спите, то видите сны. Во сне можно бегать, прыгать, драться — но тело остаётся неподвижным. Срабатывает невидимый рубильник, который не даёт дрыгать ногами и руками. Когда организм просыпается, рубильник выключается и мозг вновь может управлять движениями. Но бывает такое состояние — полусна, полубодрствования — рубильник находится на «нейтралке». Разум осознаёт бытие, но ни вздохнуть, ни пошевелиться не может…
Примитивные народы объясняли такое состояние проще: призраки. Черти, домовые. Когда человек спит, они садятся на грудь, высасывают воздух из лёгких и смотрят, смотрят… От их взгляда тело цепенеет.
Когда Призрак исчез и паралич отпустил, Мирон тихонько поднялся и принялся одеваться. Опыт подсказывал: его предупредили. О чём — это уже другой разговор.
Амели выбралась из спальника. К ночи похолодало, и железные стенки контейнера покрылись седой плёнкой конденсата. Натянув мягкие леггинсы, она зашнуровала кроссовки, влезла в толстовку и молча потянулась к своему рюкзаку. В этот момент грузовик дёрнулся — Амели повалилась на Мирона — и остановился окончательно. Двигатель стих.
Дверь контейнера громыхнула и начала открываться. Им в лицо ударили столбы белого ацетиленового света.
— Флюхтлин!
— Шайсе.
На них направили стволы автоматов.
— Шнелль, шнелль…
Почему, когда слышишь немецкую речь, всегда хочется вымыть рот с мылом? — думал Мирон, повинуясь грубым тычкам в спину.
Спрыгнув на землю, он зажмурился. Всё пространство в стробоскопическом ритме перечёркивали белые лучи фонарей. Глянцево поблёскивал мокрый асфальт под ногами. Блестели корпуса длинной очереди автомобилей. Блестели стволы автоматов. Блестел гнутый, похожий на стилизованную букву «Г» логотип «Рейнметалл борзиг».
— Германия, — вырвалось у Мирона. — Как так получилось?
Амели стояла рядом: руки подняты, лямки рюкзачка натягивают толстовку. Хвостик и отсутствие косметики делали её похожей на подростка.
— Шнелль!
Их снова толкнули. Теперь уже — к темнеющей в центре светового пятна группе людей. Они сидели прямо на асфальте, сжимая в бледных руках нехитрый скарб, прижимая к себе детей — похожих на испуганных зверьков крох в коротких платьицах и штанишках.
Глаза у всех были одинаково огромными, пустыми. Без выражения. Такие глаза бывают у людей, которые сдались. Которые не ожидают от судьбы ничего хорошего.
— Шнелль!
Он медленно двинулся по направлению к группе. Ноги затекли и слушались плохо. Как только Мирон поворачивал голову, чтобы посмотреть на Амели, в спину болезненно тыкали дулом автомата.
Их посадили отдельно. Амели — с группой молодых девушек. Мирона — к общей массе плохо одетых мужчин и женщин с детьми. До рассвета оставалось часа два.
Он пристроился с краю. Над беженцами стоял терпкий дух немытых тел и противоблошиного антисептика.
Кто-то потихоньку смолил косяк с марихуаной, пуская дым между коленей, кто-то спал, привалившись к соседу. Девочка на коленях у толстой тётки в платке — явно арабки — смотрела на Мирона не отрываясь, огромными глазищами в пушистых ресницах.
Лицо ангела, — подумал он, глядя на девочку. — Невинное, прекрасное и пустое.
— Да ты не дрейфь, — к нему подобрался мужичок в спортивной куртке, настолько замызганной, что природного цвета было не различить. — Ну подумаешь, поймали. Отправят в трудовой лагерь — там тоже житуха. Кормят три раза в день, крыша над головой, ионный душ… А то, что работать на заводе — так это даже хорошо. Заебало ведь в Ванне мокнуть. Спишь, спишь — а жизнь-то мимо…
— Тут всех в трудовой лагерь отправляют? — Мирона даже не удивило, что мужик говорит по-русски. Германия прилегает к Славянскому союзу, и многие пытаются просочиться через границу.
— Да не, не всех, — мужичок хмыкнул и вытер рукавом сопливый нос. — Девчонок по борделям рассуют — вот везуха! Эх, был бы я девчонкой!.. В тепле, при шмотках, и делать ничего не надо — знай себе ножки раздвигай… Дак это ведь их бабье природное занятие. Зато им алкоголь выдают — за вредность производства, — мужик похабно хихикнул. — В лагере такого не позволяют. Фрицы за здоровый образ жизни, вишь. Когда народ непьющий — меньше расходов на медстраховку. Так что не ссы. Завод — это не Ванна. Руками-ногами можно двигать, по выходным — опять же бордель. Эх, житуха!
Мирон попытался разглядеть Амели.
Она ведь может заявить, кто она такая, — подумал он. — Показать значок в глазу, назвать имя… Зуб даю, через пять минут за ней прилетит вертолёт. Или прикатит лимузин — смотря что ближе. Даже её выходка в матушкином имении не помешала бы вызволить дочку из лап охотников за рабсилой. Клептархия — клеймо на всю жизнь. Нельзя взять, и перестать быть членом семьи…
И тут Мирон вновь увидел Призрака. На этот раз он не спал, даже близко нет. Но тем не менее оплывшая фигура возникла на самой границе белого света, в котором сидели беженцы.
Призрак стоял спокойно, не шевелясь. Его почти не было видно — лишь размытый контур. Но всё равно Мирон нервно огляделся: кто-нибудь кроме него видит? Похоже, что нет.
Призрак поднял конечность — протуберанец темноты — и указал на группу девушек, в которой была Амели.
Тут же раздался пронзительный женский визг. Две девчонки, сцепившись, как дикие кошки, покатились по асфальту. Остальные брызнули в разные стороны.
Автоматчики растерялись. Один — парнишка совсем, усы, как мокрые пёрышки, принялся палить в воздух. Это добавило паники: забеспокоились, засуетились остальные беженцы. Громко, басом, заревел младенец.
Выстрелы не прекращались.
Пригибаясь к земле, Мирон метнулся в темноту. В тёмное пространство между фур, от которых несло солярой, нагретой резиной и железом. Опустившись на четвереньки, он забрался под колёса одной из них — длинного четырёхосного тягача, скорчился за исполинским колесом, пытаясь высмотреть знакомую серую толстовку…
Девчонок наконец разняли. Растащили, захватив локтями, обтянутыми униформой, тощие белые шейки, бросили по разные стороны фонарного столба и сковали руки за спиной.
Ни одна из них не была Амели, — с облегчением вздохнул Мирон. — Хотя с неё бы сталось.
Всё успокоилось. Перестали орать дети, солдаты заняли посты и принялись обводить вереницу машин сонными взглядами. Время от времени к кучке в световом пятне добавлялся человек-другой.
Скоро рассвет, — подумал Мирон. Горизонт уже подёрнулся мутной рябью, пошел серыми волнами, предвещая день. Добраться до группы девчонок не представлялось возможным. Фуры стояли слишком далеко, и преодолеть пустое освещенное пространство было невозможно.
Вой ворвался в уши одновременно с ослепительным светом, одновременно с волной жара — Мирона будто приподняло горячей сухой ладонью, пронесло по воздуху — фура, вся целиком, летела рядом — и впечатало в землю.
Грузовик загромыхал метрах в десяти. Набирая обороты, он кувыркался по направлению к кавалькаде выстроившихся перед КПП машин. От них во все стороны брызнули люди — гражданские, автоматчики, все вперемешку.
Прогремел второй взрыв — когда грузовик врезался в малолитражку. Всё осветилось оранжевым светом, Мирон лежал на земле и меланхолично наблюдал, как над головой летят какие-то
