Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Это, конечно, не значит, что изменилась в целом оценка Шолохова. У «тенденциозного» советского художника критики пытаются отыскать то «объективное» содержание, которое и делает его «настоящим» художником.

Шолохову посвящено не только бесчисленное количество мелких рекламных статей, но и обстоятельные «научные» обзоры маститых критиков; Шолохов «входит» как классик советской литературы в учебники и академические исследования. Ему посвящены главы в книге Э. Симмонса «Советская литература и советская идеология» и в новейшем исследовании Э. Мучник, тенденциозно озаглавленном «От Горького до Пастернака».

Даже рекламные статьи, рассчитанные на западного читателя, стараются привлечь публику к Шолохову, обнадеживая, что он не такой, как другие советские писатели. Американский издатель Кнопф уверяет публику, будто в романе «Поднятая целина» Шолохов показывает, как крестьяне сопротивляются коллективизации, и, кроме того, рисует роскошную, соблазнительную Лушку, которая «первая из советских героинь оказалась более обаятельной, чем трактор»[9].

«Серьезные» критики пытаются «научно» обосновать «объективность» шолоховских произведений.

Зарубежные читатели впервые познакомились с Шолоховым по роману «Тихий Дон». Начальные два тома произведения были выпущены в английском переводе Стефана Гарри в 1934 году и названы «И спокойно протекает Дон». В 1935 году появилась в Лондоне «Поднятая целина». В 1941 году вышли последние тома «Тихого Дона», озаглавленные «Дон впадает в море», а в 1942-м появилось полное издание романа с общим заголовком «Тихий Дон».

Книги Шолохова встречали восторженные отклики прессы. Писателя называли «новым классиком», его произведениям пророчили бессмертие. Критика восхищалась размахом художника в изображении истории, «изумительно широкой галереей человеческих типов», «проникновенностью и глубиной психологического анализа»[10]. Но интересно одно обстоятельство. В 1934 году пресса встретила роман Шолохова в основном как событие искусства. Она давала ему «эстетические» оценки, старалась обрезать его жизненные корни. Респектабельную английскую критику отпугивал «дух пропаганды» и откровенная близость Шолохова простому народу. В этом усматривалась «примитивность», «грубость» писателя. Оказалось, что Шолохов не только продолжает традиции русской литературы в ее смелом заступничестве за народ, но еще решительнее выступает от имени масс, вооружась «духом пропаганды» революции, из страны, где победила революция. Но это новое в искусстве Шолохова было нужно людям, замолчать его было нельзя. В том же 1934 году индийская газета «Таймс оф Индия» писала: «Шолохов должен оказать услугу человечеству и многим странам, не знающим в настоящее время, куда им идти»[11].

Последние два тома «Тихого Дона» вышли в грозную эпоху, когда фашизм уже топтал Европу. И романы Шолохова становятся в ряды борцов за свободу. Сами развивающиеся события наполняют их особой актуальностью для зарубежного читателя. Когда советская армия сдержала смертоносный напор гитлеровцев, в произведениях Шолохова стали искать ключ для понимания «таинственной силы» русских. Критики впервые стали называть вещи своими именами. Слово «классик» в статьях о Шолохове встает рядом со словом «марксист». Его произведения воспринимаются как доказательство «многообразия социалистического реализма»[12]. Они помогают войти этому термину в представление зарубежного читателя в виде могучего и правдивого искусства. Это искусство преодолевает до сих пор доступные писателям пределы. В романах Шолохова появляется «широта изображения, далеко выходящая за пределы досягаемости человеческого зрения»[13].

Критики и читатели единодушно заговорили о возрождении в искусстве Шолохова древнего эпоса. С древним эпосом до сих пор сравнивают романы Шолохова, не находя ему в этом отношении равных. Американский критик Э. Мучник высказывает мнение, что романы Шолохова роднит с древним эпосом «объективность, лиризм и вера в свои идеалы»[14]. И действительно, западного читателя, привыкшего к субъективному видению мира в литературе, глубоко взволновала способность Шолохова к истинно эпическому повествованию. Шолохов не объединяет себя ни с одним из героев, а дает событиям развиваться свободно, по логике истории. Эту способность западные критики расценивают как «независимость» художника, отсутствие тенденции. Но эпическая объективность на современном этапе возможна именно как выражение тенденции. Только художник, который вышел за пределы субъективизма, на простор исторического мышления, способен создать эпическое полотно. Не случайно именно марксист Шолохов стал автором новой эпопеи. Своеобразие шолоховского эпического повествования исследует Э. Мучник в работе «Шолохов и Толстой» и главе о Шолохове из книги «От Горького до Пастернака». Она сравнивает манеру повествования Л. Толстого и М. Шолохова и обращает внимание на то, что Л. Толстой все события изображает через восприятие своих героев, не выходя за его пределы. Поэтому круг событий у него всегда ограничен субъективным видением героев. Э. Мучник признает, что Шолохов умеет видеть события шире своих героев. Он дает «точное изображение» того, что недоступно в истории его героям. В этом она видит коренное отличие Шолохова от Толстого «в области философской и психологической»[15]. Отличие, которое затрагивает самые основы художественного метода. Правда, Мучник пытается истолковать шолоховский способ изображения как менее аналитический, чем субъективное видение мира. Однако даже ее предшественник и учитель Э. Симмонс предостерегает, что к эпическому искусству Шолохова нельзя подходить с обычной меркой. Его надо судить по законам эпического искусства.

Итак, даже безусловные противники Шолохова видят необычайную, редкую силу его эпического мастерства. Но как раз эта выдающаяся сторона творчества писателя остается ими совершенно неисследованной. Они ограничиваются лишь термином «эпос», не пытаясь разобраться, что же делает, например, роман «Тихий Дон» эпосом. Ведь этот термин обычно относят к произведениям, в которых отображается высшее напряжение народных сил в борьбе за свободу. Эпоха небывалого народного подъема наполнила роман Шолохова эпической силой, позволила ему выйти «далеко за пределы досягаемости человеческого зрения». Этого-то и не хотят признать буржуазные критики.

Э. Мучник обращает внимание не только на объективность Шолохова, но именно на сочетание объективности и лиризма, свойственное древнему эпосу. Этот лиризм, приходит она к выводу, порожден любовью художника к родной земле. Описания родной земли делают роман Шолохова «Тихий Дон» «лирической прозой», «любовной песней родной земле»[16].