Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Э. Мучник обращает внимание не только на объективность Шолохова, но именно на сочетание объективности и лиризма, свойственное древнему эпосу. Этот лиризм, приходит она к выводу, порожден любовью художника к родной земле. Описания родной земли делают роман Шолохова «Тихий Дон» «лирической прозой», «любовной песней родной земле»[16].

Но все то большое, что несет с собой искусство Шолохова, буржуазная критика приписывает традициям. Определеннее всех выразился западногерманский критик Хейнц Ишрейт: «Тихий Дон» – не начало нового искусства, а последний плод старых традиций»[17]. Однако ведь даже Э. Мучник не могла пройти мимо такой особенности шолоховского эпоса, как «страстная вера художника в свои идеалы». «Беда» Шолохова, оказывается, в том, что он отдал свою веру «доктрине, которая утверждает примат социальных ценностей», которая своим «холодным прагматизмом сдерживает естественные чувства писателя»[18]. Революционный пафос – самое огнеопасное для некоторых критиков. Поэтому они стараются доказать, что он чужд самой реалистической природе шолоховских произведений, его таланту. Эрнест Симмонс утверждает, будто Шолохову с трудом удается провести марксистскую идею сквозь реалистический сюжет. И вместе с тем критики не могут не признать, что революционная романтика – неотъемлемая часть произведений Шолохова. Э. Мучник, рассуждая о коммунистических идеалах в романах Шолохова, обронила такую фразу: «Он пропел легенду своего века»[19]. Но и она настаивает, что поэтическими произведения Шолохова получаются вопреки «идеологии».

«Как ни холодна его доктрина, – пишет Мучник, – «Тихий Дон» – в высшей степени романтическое произведение»[20].

Как видно из этого противоречия, буржуазным критикам приходится очень трудно в их стараниях доказать «чуждость» коммунистических идей Шолохову. Ведь пафос нового революционного времени – самая сердцевина шолоховских произведений. Он определяет не только сюжет, но и логику развития характеров. Взять хотя бы характер, который меньше всего поддается новому. Это гремяченский балагур дед Щукарь. Не случайно рядом с повествованием о высоких и трагических судьбах Давыдова и Нагульнова оказывается эта комическая фигура. В образе деда Щукаря горькая насмешка над былой нуждой и бедой крестьянина сочетается с сочувствием в нем всему человеческому. Дед Щукарь прожил свой век и уже не мог измениться, стать «новым» человеком. Как другие отсталые казаки, режет он свою телушку, чтобы не отдать колхозу, отлынивает от работенки кучера, съедает сало, приготовленное на обед бригаде. Но последние страницы романа заново открывают нам деда Щукаря. Было, было-таки в жизни деда Щукаря то значительное, большое, о котором он мечтал еще с пеленок. Это большое – его дружба с Давыдовым и Нагульновым. Сцена на их могиле неожиданно освещает недавнее прошлое деда Щукаря. Что-то в корне изменилось даже в облике этого престарелого крестьянина. Какая же нужна была вера Шолохова в человека, чтобы так осветить образ!

Глубоко сказалось единство шолоховского идеала и характера в драматических судьбах Давыдова и Нагульнова. Даже такому ярому противнику коммунистов, как Э. Симмонс, приходится отчасти это признать. Правда, он прибегает к такому обороту: «Шолохов сумел наполнить жизнью политическую формулу и создать образы коммунистов, которые представляют нечто большее, чем декларация идей»[21].

Подобный поворот в рассуждениях очень характерен для буржуазных критиков. Раз не удается изъять из шолоховских произведений революционный пафос как «чужеродный» элемент, значит, надо объявить его не революционным, а просто свойством шолоховского темперамента. И возникает самая распространенная в буржуазной критике легенда о Шолохове – легенда о противоречии между убеждениями и чувствами, партийностью и чутьем художника. Шолохов, дескать, по своим природным качествам гуманный и справедливый человек. Но марксистские убеждения заставляют его быть «жестоким», «непримиримым». Шолохов в некоторых статьях выглядит «жалелыциком» «пострадавших от гражданской войны и революции»[22], которыми объявляются Мелехов, Островнов, Половцев и Лятьевский. По мнению американского критика Д. Стюарта, Шолохов в «Тихом Доне» пытался защитить даже Корнилова, стараясь изобразить его «живым человеком». Природная доброта будто бы заставляет писателя показывать «как людей» Половцева и Лятьевского. Их «злодейства», по словам журнала «Атлантик», оказываются лишь «второстепенной темой» и к тому же «выглядят неубедительно»[23]. Самым же естественным человеком оказывается в шолоховских произведениях Островнов. У него наиболее нормальные человеческие желания – разбогатеть, выйти в люди, приобретать собственность. Подобное сочувствие «человеку вообще» и вносит будто бы светлое начало в произведения Шолохова. Однако это светлое начало противоречит порой проявляемой «жестокости» и непримиримости к таким, как Островнов, Лятьевский, Половцев; внутренняя жалость к Григорию Мелехову противоречит его осуждению, продиктованному «коммунистической доктриной».

Итак, по мнению буржуазных критиков, существует два Шолохова. Шолохов истинный, тот, который оправдывает Мелехова, сочувствует Островнову, Половцеву. Другой Шолохов приносит реализм «в жертву партийности», проводит коммунистические идеи. Это ненастоящий Шолохов, настоящий Шолохов – мягкий, веселый человек, не имеющий ничего общего с «жестокими» коммунистами. Этот ненастоящий Шолохов противопоставляет в своих произведениях личность коллективу, показывает личность как «не имеющую значения».

«Во все времена судьба индивидуума была фокусом интересов, – восклицает Э. Мучник. – Теперь эта судьба показывается как не имеющая значения. Коллектив – вот что имеет значение, идеальный человек – слуга общества»[24].

В этом отношении Шолохов, по ее мнению, уже явно идет не в рамках традиций. Э. Мучник резко противопоставляет его всей предшествующей литературе. «Где еще в эпосе или романе победа коллектива настолько полностью заслоняет поражение личности?» – продолжает возмущаться она. Но у нее не возникает другого законного вопроса. Почему именно в романе писателя-коммуниста о гражданской войне на Дону возник образ Григория Мелехова? Почему именно художник революции так подробно рассказал о крахе человека, который не нашел в ней своего места? Не потому ли, что именно революция так остро поставила вопрос о судьбе рядового человека? Не будь революции – судьба какого-то Григория Мелехова никогда не тронула бы сердобольных американских критиков Э. Симмонса и Э. Мучник, представлялась бы «незначительной».