Время для жизни 2 - taramans

— Да… может просто на кухне поедим? — предложил Иван.

— Точно! И возни меньше и быстрее получится! — обрадовалась та.

Они сидели рядом за столом и вкушали вкуснейший, просто обалденнейший борщ. Это был не в полной мере борщ украинский — фасоли не было. Но! Наваристый, багрово-красный, с изрядной порцией густой желтоватой сметаны… Густой борщ — хоть ложку в него ставь!

«Рюмки холодной водки под него не хватает! Но — не предложено!».

Потом были большие отбивные с пюрешкой, политые каким-то соусом, явно отдававшим грибами. Завершали все пирожки с разной начинкой — и сладкие, с морковкой, еще с каким-то вареньем; и пирожки серьезные — с ливером, картошкой, грибами, с яйцами и зеленым луком.

— Вот так всегда у Анфисы! А потом — мне приходится предпринимать чудовищные усилия по поддержанию себя в спортивной форме! — пожаловалась Лиза.

Пока они ели первое и второе, то больше молчали, занятые процессом, а уж перейдя к пирожкам, Иван не выдержал и спросил:

— Лиза! А твой отец — он кто? Директор «Сибзавода»?

Она улыбнулась, покачала головой:

— Нет, главный инженер.

— Ага… вон оно чё! — глубокомысленно согласился Косов, — Понятненько…

— И что тебе — понятненько? — фыркнула она, — Пошли… я тебе фотографии покажу.

Папенька у Эльзы был из поволжских немцев. И возраст у него был уже вполне солидный — за шестьдесят мужчине перевалило. Мама ее была на десять лет младше его.

— Они в Самаре жили, в смысле — папа и его родители. Там он гимназию закончил. Потом — Московское техническое училище. Там же и женился, ну — на своей первой жене. Работал он на каком-то заводе, что-то с электрокабелями связано, — рассказывала девушка.

— Слушай, Лиза… у меня вот вопрос, — косясь на другие фотографии, где папашка стоял с разной степени узнаваемыми историческими персонажами, спросил Косов, — Мне как-то всегда казалось, что немцы… они такие — упорядоченные, трудолюбивые, законопослушные. Серьезные еще…

Лиза с согласием кивала головой.

— А как тогда твой отец… среди революционеров со стажем оказался? — сформулировал Иван окончание вопроса.

— Как я поняла, по рассказам, конечно же… Я ведь дочка — поздняя, как ты понимаешь. У папы, в первом браке, как-то очень нехорошо все складывалось. Сначала ребенок умер. А потом, когда его супруга немного отошла от шока… Случился 1905 год. Он ее тогда сам в фабрично-заводское училище пристроил, чтобы между людей была. Учительницей. А там… стачка или демонстрация рабочих. К тому времени — ни он сам, ни его первая жена ни о какой революции и не думали. Вот… она случайно оказалась там, среди толпы — домой возвращалась с занятий. А казаки… они не разбирали — случайно кто, или намеренно. Так же как — мужчина, женщина, старик или подросток. В общем, затоптали ее… конем. Папа не любит об этом вспоминать. Только очень редко… В основном мне мама рассказывала, но, как сам понимаешь, ее и самой с ним рядом тогда тоже — пока не было!

Папа тогда попытался правду найти, чтобы виновных наказали. Но начались у него неприятности. Потом — с работы уволили, и вообще — под надзор полиции попал. Видно — настойчиво добивался он этой правды. Пришлось ему уехать в Нижний Новгород. Устроился на завод инженером. И вот… с той поры и начал общаться с разными революционерами. Тут уж папа сам мне рассказывал, эта тема у него не под запретом. Говорит — носило его от эсеров и анархистов, до кадетов и меньшевиков. Потом — арестовали его за что-то. Типографию какую-то помогал организовывать… Вот… так и жил. Он с мамой уже в 1909 году познакомился. Она тогда только гимназию закончила. Вот мама — уже сразу же была революционеркой! Такой… пылкой и убежденной. Папа, когда рассказывает, смеется всегда! Так они и сошлись. Маме — повезло, она по тюрьмам не мыкалась. Только в полиции под надзором состояла. А папа… он и в тюрьмах успел посидеть, и в ссылке… Пошли в нему в кабинет, я тебе еще фотографии покажу.

«Итить… твою мать!».

Отец Лизы в одной компании… с Лениным.

«Нет, не в обнимку, и не один. Человек десять их. Веселые стоят, улыбаются чему-то!».

Следующее фото содержало не менее… поражающую картину. Мама Лизы сидела за одним столом… с Крупской, что ли? Еще какая-то носатая дама. Заседание какое-то, что ли…

«Это… не Коллонтай ли?».

«Ваня! Куда ты попал? Где наши весчи? Бежать, бежать, бежать… На хер такой блуд, если саму «блудилку» отчекрыжить могут!».

Потом были еще фотографии. Похоже, что Косов исчерпал лимит своего удивления, потому все больше хмыкал и угукал.

— А почему вы тогда в Омске живете? Почему не в Москве, или в Ленинграде? — спросил он.

— Мы сюда приехали еще в двадцатом, как только город от Колчака освободили. Ну — я тебе рассказывала, про Анфису. Папа же… он до этого… в ЧК работал. И здесь, первое время. Но, как он говорит, всегда хотел вернуться на производство. Любит это дело — чтобы станки всякие, железо вокруг, шум, грохот, люди… А потом… потом его звали назад…, - Лиза коротко взглянула на Косова, — Только он не захотел. Как сказал… в дрязги все эти лезть не хочу! У него же, еще на гражданской… конфликт был с Троцким. В общем, сказал — производство! Вот что самое главное сейчас!

— А твоя мама?

— Мама? Мама работала одно время по линии Наркомпроса. В Москву часто ездила. Ну — ты видел там фотографии. Да и сейчас тоже, заведует отделом в горисполкоме.

— Играешь? — Косов подошел к стоявшему у стены фортепьяно, поднял крышку и нажал пару клавиш.

Лиза-Эльза скорчила мордочку:

— Ну его… Играю, но… совсем плохо! Меня же стали учить довольно поздно. Мне уже лет двенадцать было. Вот мама — она, да! Здорово играет. Знаешь, мне так нравится, когда мы собираемся все вместе дома… И папа дома, и мама. И тогда может получится такой… очень теплый, душевный вечер. Вот тогда мама нам играет. Особенно здорово это получается зимними вечерами… А ты не играешь?

Косов помотал головой:

— Нет, вообще не умею.