Приговор - Отохико Кага

— Он говорил на диалекте?

— Да, вроде как говорят на севере, в Ямагате, что ли…

— В Аките.

— А… Во всяком случае, такой диалект, что ничего не разберёшь. Да, что же это он говорил? Что-то вроде, ну всё, кранты, кранты… — Надзиратель зашёлся визгливым смехом и никак не мог остановиться.

В этот момент в конце коридора возникли трое. Два конвоира и один заключённый в резиновых сандалиях, по очкам можно было догадаться, что это Такэо Кусумото. Дежурный надзиратель мигом оборвал смех и, приняв важный вид, застыл в ожидании приближающейся процессии.

— Как искупался?

— Прекрасно! — Кусумото не сразу заметил Тикаки, заметив же, приветливо улыбнулся ему.

Порозовевшее после бани лицо казалось совсем молодым. В синем тренировочном костюме, поверх которого была наброшена тёмно-синяя куртка, он напоминал только что вернувшегося с соревнований спортсмена. И, что самое неожиданное, на лице его играла улыбка, такая радостная, словно ему привалила неожиданная удача. Невозможно было поверить, что этому человеку завтра предстоит умереть.

— Я пришёл, — начал Тикаки и, смущённо отведя глаза от стоящего перед ним заключённого, посмотрел на конвоиров, — потому что мне захотелось ещё раз тебя увидеть.

— Спасибо.

— Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, хорошо.

— Приступы повторялись?

— Нет. Как странно, я только сейчас сообразил, что больше ничего не было.

— Прекрасно. — Тикаки расплылся в улыбке. — Я хотел поговорить с тобой, но у тебя каждая минута на счету, так что я не стану тебя задерживать. — И Тикаки сделал знак глазами постовому, отпирающему дверь камеры.

— Ах да, — спохватился тот. — У тебя свидание. Тебя ждёт патер. Отец Пишон. Он что, иностранец?

— Доктор… — Тикаки, уже повернувшийся, чтобы уйти, остановился. — У меня к вам просьба. Зайдите, пожалуйста, ко мне. Я хотел бы напоследок поговорить с вами.

— Но… — Тикаки смущённо посмотрел на дежурного. Но тут же вспомнил, что как врач имеет право осмотреть своего больного, и последовал за Кусумото в камеру.

— Я на всякий случай закрою, — сказал дежурный надзиратель и плотно прикрыл за ними дверь.

Кусумото сидел перед Тикаки в почтительной позе, и тот чувствовал себя немного неловко.

— Когда у тебя прекратились приступы?

— Погодите-ка… — Кусумото задумался, чертя какие-то знаки на ладони. — В пятницу точно было два. Один незадолго до вашего прихода и второй ближе к вечеру. В субботу — один раз утром. Вот, пожалуй, и всё, больше ни одного приступа, я даже успел о них позабыть.

— Вот как… — Тикаки замялся, не зная о чём говорить дальше. Ему казалось, что перед ним совершенно другой человек, не тот, с которым он виделся позавчера. Смерть уже вошла в его плоть, и он перестал быть таким, как все. Каждый его вдох, каждый выдох, блеск глаз, особая белизна кожи — несли в себе весть о его завтрашней участи. В случае с Сунадой всё было иначе. Сунада боялся смерти. Тикаки отчётливо ощутил этот страх, когда тот укусил его за палец. А Кусумото был абсолютно спокоен. Именно это и приводило Тикаки в замешательство… В конце концов ему удалось справиться с собой.

— Меня поражает твоё спокойствие. В твоём страхе перед падением было больше… Как бы это сказать…

— Больше человеческого, — закончил Кусумото.

— Пожалуй. — Тикаки уставился на своего собеседника и с удивлением заметил, что в уголках его глаз собрались шаловливые морщинки.

— Это потому, что я достиг наконец самого-самого дна. В настоящий момент я нахожусь в предельно низкой точке, дальше падать некуда. Я и раньше вам говорил, что падение — это просто промежуточное состояние, стремительное движение к концу.

— То есть ты вплотную приблизился к той стороне?..

— Да, мне осталось сделать всего один шаг. У меня странное ощущение, будто я уже смотрю на этот мир глазами покойника. Конечно, это всего лишь иллюзия, что-то из области дзэнской мистики, и тем не менее я давно уже не чувствовал себя так уверенно, в такой безопасности. А всё потому, что уже достиг дна или, правильнее говоря, максимально приблизился к нему.

— Интересно, а что там, на той стороне?

— Пока не знаю. Мне представляется тьма, пустота, вечное молчание… Сегодня утром один человек мне сказал: «Для меня „там" — ужас как светло, здесь, у нас, куда как темнее», и я подумал: «А что, может, он прав?» Раз уж нет никакого средства узнать, как там на самом деле, может, лучше представлять себе, что тамошний мир залит ослепительным светом? Я не хочу сказать, что это что-то вроде пари Паскаля, и всё же…

— Скорее всего, там ничего нет, правда?

— Ну, этого я не знаю.

— И всё-таки, кроме пустоты, мне ничего не приходит в голову. Хотя само утверждение, что существует мир, в котором ничего нет, является парадоксальным. А может, этот наш мир покоится на пустоте? Тут на днях я шёл по коридору, и вдруг у меня возникло странное чувство, мне показалось, ещё немного — и пол развалится под моими ногами. Возможно, на меня повлияло то, что ты рассказывал о своём ощущении падения, но, так или иначе, я вдруг подумал — неужели даже здание тюрьмы, такое на первый взгляд прочное, построено на пустоте и едва удерживается на месте? Ещё миг, и оно развалится, бесследно исчезнет, и никто никогда не вспомнит, что когда-то здесь стояла тюрьма, страдали люди? А ведь так оно и будет. Все эти стены, решётки, такие для нас реальные, не более чем временные обличья, призраки, всплывающие из пустоты. Никакой прочности и надёжности в них нет.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Только я бы отнёс всё это не к будущему, а к настоящему, по-моему, логичнее считать, что это происходит прямо сейчас, прямо здесь.

— Разумеется, прямо сейчас, в данный момент.

— Тогда мы с вами мыслим совершенно одинаково. Я тоже постоянно размышляю об этом в последнее время. Я уверен, все эти стены, решётки, железные двери — не имеют никакого значения, они — ничто. Да и само это здание, тюремная структура, заключённые и надзиратели — всё это тоже не имеет никакого значения. Куда как важнее тот незримый мир, который обеспечивает существование мира зримого. Я всегда обращаю молитвы к тому, незримому миру.

— Молитвы… Это слово относится к числу тех, смысл которых мне непонятен. — И Тикаки неодобрительно сжал губы.

— Да? — На лице Кусумото на миг появилось растерянное выражение, но после минутного колебания он решительно продолжил: — В Библии сказано: «И незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее». Человек молится в тот момент, когда становится не значащим. Вот и я молюсь перед той пустотой, о которой вы говорите.

— Но это ведь не совсем то, что называют небытие?

— Да, это другое. Нечто исполненное светлого покоя и абсолютно безразличное к этому миру. Самодостаточная, обладающая внутренней целостностью и полнотой тьма.

— Самодостаточная тьма? — Столь неожиданное сочетание поставило Тикаки в тупик, он уставился в пустое пространство перед собой, словно всматриваясь в эту самую тьму, но так и не сумел понять, что это такое. — Слишком мудрено, — честно признался он.

— Но ведь вы, доктор, находитесь совсем рядом с незримым…

— Не знаю, не знаю… — Тикаки покачал головой. — Но мне очень жаль, что я не познакомился с тобой немного раньше. Похоже, нам есть о чём поговорить.

— Мне тоже жаль, — задумчиво кивнул Кусумото. В этот момент приоткрылась створка дверного глазка. Послышался звук удаляющихся шагов.

— Что ж, мне пора. — Тикаки поднялся. «Может, сказать ему, что завтра я буду присутствовать на казни?» — подумал он, но не решился.

— Доктор, у меня к вам небольшая просьба, — сказал Кусумото, быстро приблизившись к Тикаки и почти обдавая его горячим дыханием. — Я больше года переписывался с одной студенткой. Не могли бы вы с ней как-нибудь встретиться, я был бы вам очень признателен.

— Хорошо, а кто она?

— Она студентка психологического факультета университета Д. В субботу она впервые приходила ко мне на свидание.

— Постой-ка. — Тикаки вдруг вспомнил девушку, которая подходила к нему на субботнем семинаре по криминологии. Студентка из свиты профессора Мафунэ. — Я ведь её уже видел. На университетском семинаре.

— Правда? — взволнованно спросил Кусумото, разом растеряв всю свою невозмутимость.

— Правда. Это вышло совершенно случайно. Но, знаешь, мир тесен, да и интересующихся криминологией не так уж много. Она сказала, что занимается проблемами социальной депривации и её психологическими последствиями, что переписывается с тобой, да, и ещё, что у тебя прекрасное чувство юмора.

— Правда? — По белой щеке Кусумото блеснув, скатилась слезинка. — Она правда так сказала? Простите, доктор. Это я от радости.