Соседи (СИ) - Drugogomira

А если это его окно?

— Понятно, — вздохнул Вадим. Кажется, удалось наконец донести до человека, что ей и правда совсем-совсем ничего от него не нужно. — Не думай, я сюда не ситуацией пользоваться припёрся, если что, — «Мысли, что ли, читаешь?» — У меня вообще теперь девушка есть. Если что. Просто у Аньки про тебя спросил, она сказала, что ты тут можешь быть. Вот. Вышел и решил поискать. Извиниться хотел.

«Ты ли это, Вадим?.. Не похоже…»

— Извини, короче, — досадливо крякнул он. — Надо было отстать от тебя сразу, как только ты дала понять, что ничего не выйдет. Просто я не привык к обломам, вот и всё. И потерял берега. Рыжий правильно за тебя въе… В общем, всё правильно. Заслужил. Сорян.

Ушам своим не верила. Нет, бывает, люди переосмысливают свои взгляды на отношения с окружающими, но Стрижов? Может, налаженная личная жизнь на пользу ему пошла? Или успокоился? Почти три месяца с того инцидента прошло как-никак. Может, очередная девушка оказалась не из простых? Чёрт знает.

Заторможенным кивком дала понять, что извинения приняты. Вообще-то нет, так скоро они не приняты, просто не до Вадима ей сейчас и хочется остаться в одиночестве. О Стриже и перипетиях его личной жизни она подумает как-нибудь потом, когда окажется способна, обещает. А сегодня этим мыслям в голове места нет: сегодня думать она может только об одном.

— Группа его сейчас должна играть, — чуть помолчав, с толикой сомнения в голосе протянул Стрижов. — Глянуть не хочешь?

— Нет. Я тут останусь.

Боковым зрением уловила скепсис, ярко проступивший на его лице, а следом до ушей донеслось громкое цоканье. Вадим был бы не Вадим, если бы не вкладывал в свои посылы всю экспрессию, которую вообще способен выдать в мир. Почитала Ульяна на Камчатке про истероидное расстройство, о котором его сестра упомянула в телефонном разговоре. Если верить интернету, это одно из самых распространённых личностных расстройств. Имеет в своей основе паттерн возбудимости, эмоциональной неустойчивости, чрезмерной эмоциональной реактивности и демонстративности поведения. Утверждают, что создавать и поддерживать глубокие связи такие люди неспособны.

— Я тебе никуда ехать и не предлагаю, — немного подумав, буркнул Вадим. — У них стрим, можно подключиться и посмотреть. Вообще, странное выбрали время – в будни, да ещё и посреди бела дня. Но хоть бесплатно, — протянул он озадаченно и, вновь не встретив в её глазах никакого интереса, воскликнул: — Блин, у тебя вид такой, будто тебе вообще пофиг, чё они там затеяли!

Да что бы ни затеяли! Неужели он не понимает, что вся её жизнь сейчас замкнута на единственном человеке и проходит здесь? Что ничего не изменится до тех пор, пока… Да, Аня упоминала концерт в парке, но разъяснений не дала и на присутствии не настаивала. Ну и всё.

— Я не в курсе, что они там затеяли, Вадим, — негромко откликнулась Уля. — И вот веришь или нет, но мне и правда пофиг. Я сейчас способна только на одно – сидеть здесь и молиться. Безостановочно. Какие тусовки? От одной мысли тошно.

В неё уперся удивлённый взгляд.

— Не, ну ясно, но… Короче, я понял, что ты вообще не в теме. В общем, позавчера вечером Анька в аккаунте пост выкатила, — принялся пояснять Вадим. — Приглашала всех желающих в Воронцовский парк. Типа, «приходите, вход свободный, мы играем для нашего Чернова. Присоединяйтесь пожелать ему здоровья». Ну… Ситуацию коротко описала. К сегодняшнему утру за семьсот комментариев там точно набралось. Должны уже начать были. Воронцовский недалеко тут, кстати.

—М-м-м…

Так холодно, что, несмотря на шерстяные носки, онемели ноги, а пальцев рук, спрятанных в карманах, уже вообще не чувствовала. Мысли поплыли и закружились. Вот в чём здесь вся соль, значит. Аня, конечно… Пока от одной – той, что просто желает находиться как можно ближе, – пользы ноль, вторую жареный петух клюнул. Вторая всех обзвонила, дотянулась до полиции, организовала сбор неравнодушных, от которых не требуется совсем ничего, кроме правильного посыла Небу… Аня, наверное, молодец. В отличие, наверное, от неё.

— Ну, в общем, как хочешь. А я всё-таки съезжу, — энергично растирая ладошки, вздохнул Стрижов.

— Давай, — кивнула Уля вяло. — Спасибо за готовность помочь.

Вадим в ответ лишь рукой махнул.

..

Не знает Ульяна, сколько ещё без движения просидела на скамейке после ухода Стрижова. Интуиция подсказывала ей, что эта их встреча стала последней, и хоть ты тресни, а заткнуть внутренний голос, упрямо твердящий, что больше они не увидятся, не выходило. Вопреки логике, от осознания подобного расклада хотелось плакать. Нет, не по человеку. Просто кто такой, по сути, Вадим? Вадим, желая того или нет, олицетворял собой определённую группу людей в жизни Егора. Сколько таких «Вадимов» вокруг него в своё время вертелось? Тьма тьмущая, дверь не закрывалась. Они приятельствовали, Стриж регулярно мелькал в поле её зрения, ходил на их концерты, участвовал в общих тусовках. Поддерживал контакты с группой. Вон, оказывается, до сих пор общается с Аней. А если интуиция шепчет Ульяне, что больше они не пересекутся, что это может означать?

Что исчезнет звено, их связывающее.

Забить хоть чем-нибудь кошмарное, низвергающее в пропасть без дна предположение не получалось. От холода из носа текло, одно за одним загорались окна корпуса, и, пытаясь отвлечься, Ульяна разглядывала мелькающих в них людей. Ей стало казаться, что она начала узнавать врачей и медсестер. Их имена и отчества ей неизвестны, но, безусловно, каждый из них заслуживал того, чтобы обращаться к нему исключительно по имени и отчеству со всем уважением, на которое только может оказаться способен человек. К вечеру на лицах их отчетливо видна печать неодолимой усталости. Конечно! Наверняка день за днем им приходится задерживаться на работе из-за своих непростых пациентов. Сидеть в кабинетах над историями болезни, анализами и рентгеном, изучать. Размышлять об оптимальных способах лечения. Снова и снова решать, следовать ли намеченным курсом или менять тактику. Принимать ответственность за чужие жизни, отдавая себе полный отчёт в том, чем способна обернуться врачебная ошибка. Эти люди – воины в белых халатах и синих комбинезонах. Каждый в этой больнице и в любой другой – герой, пытающийся подарить людям шанс на продолжение жизни.

Так Ульяне казалось. Сама она никогда не смогла бы стать таким героем. Врачу необходима крепкая психика и устойчивая самооценка, объективно всё это не о ней. Нужны всеобъемлющие знания в своей области и наверняка в смежных, и добываются они потом и кровью в процессе сложнейшего обучения в медицинском. Но что пугает Улю больше всего при мыслях об этой профессии, так это высокий уровень личной ответственности врача. Какой же груз на свои плечи им приходится взваливать. Вот взять хотя бы вон того мужчину средних лет с осунувшимся лицом, что периодически мелькает в третьем от входных дверей окне второго этажа. Иногда будто разглядывает её, а может, и не её вовсе, а просто пытается хоть на секунду переключиться. Но поймаешь его взгляд, и покажется, что он вечность на своем посту – таким измотанным, а порой и измождённым выглядит. В бесконечных думах о подопечных, в непрестанном поиске путей к их спасению. Говорят, со временем медики выгорают и становятся невосприимчивыми к чужому горю. Якобы не хватает им моральных сил сочувствовать каждому. Так это или нет, судить не ей, но по этому человеку не скажешь, что ему всё равно, покинет ли его пациент больницу на своих двоих или на холодной металлической каталке, укрытый простынёй с головой.

Сидя на лавке и рассеянно наблюдая за въезжающими на территорию каретами скорой помощи, глядя на то, как суетится медперсонал, видя заплаканные глаза родственников, день за днём пробегая мимо указателей со страшной надписью «Морг», невозможно не думать о смерти. О том, что однажды электричество погаснет, настанет тьма, и ты, закончив здесь свой путь, уйдешь навсегда. На небо ли, или растворишься ли сгустком энергии в воздухе, или и вовсе в Никуда, но ты уйдешь, хорошо если оставив за собой осязаемые следы. А кто-то останется. Врач, который не смог продлить твою жизнь, усомнится в своей компетентности и домой в тот день поедет с тяжёлым сердцем. Те, кто тебя любил, будут оплакивать, болеть душой и хранить память. Жалеть, сколько всего не успели сказать, и корить себя за это. А большой мир трагедию проглядит. Незаменимых нет, и механизм, не заметив потери маленького винтика, продолжит вертеть гигантское колесо. Ежесекундно – ежесекундно! – на Земле списывают в утиль три старых «винтика» и производят шесть новых. Попадалась на глаза такая статистика. Получается, скорбящих по ушедшей жизни в два раза меньше, чем празднующих новую.