Хроники Нарнии - Клайв Льюис

Наконец нечто белое, нечто длинное, узкое, мерцающее в свете звезд, явилось на востоке и стало приближаться. Обрушивая тишину, нарастал звук: ропот, гул, гром. Скоро стало ясно, что это такое и с какой скоростью оно приближается — то был пенный вал воды. Море вышло из берегов. Пустынный мир простирался вдаль, и было видно, как взбухают реки, раздаются вширь озера, сливаясь в одно необъятное озеро, долины наполняются водами, холмы становятся островами, а затем и вовсе исчезают. И нагорья слева и высокие горные кряжи справа, разрушаясь, с грохотом обваливались и гнали волну — вода прибывала, подступая к самому порогу, но не переливаясь через него. Пена плескалась у передних лап Эслана. Теперь вода была всюду — от порога до самого края неба.

На востоке посветлело. Тусклая полоска безрадостной зари растеклась по горизонту, расширилась, стала ярче, и свет живых звезд, стоявших рядом с Эсланом, помрачился. Солнце взошло. Увидев его, господин Дигори и тетя Полли переглянулись и согласно кивнули: они уже видели в другом мире такое умирающее светило и поняли сразу, что это солнце тоже умрет. Тусклое багровое светило было в три, нет, в двадцать раз больше обыкновенного. Лучи его пали на Праотца-Время, и великан побагровел, и безбрежные воды окрасились в цвет крови.

Потом взошла луна, и оказалась как-то слишком близко к солнцу; она тоже была багровой. А солнце стало метать в луну огненных темно-красных змей. И стало похоже на осьминога, протянувшего к ней свои щупальца. И похоже, оно потащило луну к себе. Во всяком случае, луна стала приближаться к нему, сперва медленно, потом все быстрее, быстрее, покуда наконец языки пламени не объяли ее и два светила не стали единым огромным шаром цвета тлеющих углей. Огромные раскаленные глыбы с неба рушились в воды, ввысь вздымались столбы пара.

Тогда Эслан молвил:

— Конец!

Великан бросил рог в море, протянул руку — черную, длиной в тысячу миль руку — через все небо к солнцу. Схватил и сжал светило в кулаке, как апельсин. И стала тьма.

В дверь ворвался ледяной ветер — все, кроме Эслана, отпрянули от порога. Дверная рама покрылась сосульками.

— Питер, верховный король Нарнии, — сказал Эслан, — затвори ход.

Питер, дрожа от холода, высунулся во тьму и закрыл дверь. Сосульки обломились. Потом непослушными от стужи пальцами Питер достал золотой ключ и запер дверь. Нагляделись они чудес за этим дверным проемом, но чудеснее всего казалось то, что осталось вокруг — и тепло, и свет, и синее небо над головой, и цветы под ногами, и смех в глазах Эслана. Лев обернулся, присел, взмахнул хвостом и рванулся с места подобно золотой стреле.

— Выше! Дальше! — кликнул он, оглянувшись. Кто же может тягаться с ним в скорости? Они последовали за ним, на запад.

— Вот и все, — сказал Питер, — Тьма поглотила Нарнию. Что ты, Люси? Не плачь. Разве Эслан не с нами? Разве мы не вместе?

— Не останавливай меня, Питер, — всхлипывала Люси. — Я уверена, Эслан не стал бы… Мы должны оплакать Нарнию. Подумай о том, что от нее осталось — мертвое и ледяное — по ту сторону двери.

— Я тоже надеялась, — сказала Джил, — что этот мир вечен. Знала, что наш должен погибнуть. И надеялась, что Нарния — нет.

— А вот я видел начало этого мира, — сказал господин Дигори. — Но никогда не думал, что доживу до его конца.

— Государи мои, — молвил Тириан. — Пусть дама плачет. Ибо, смотрите, я тоже плачу. Матерь моя умерла на моих глазах. Что еще, кроме Нарнии, знал я? Не пристало нам не оплакать ее.

И пошли они вдаль, прочь от двери, прочь от кучки гномов — те остались сидеть в воображаемом хлеву, толковать о минувших битвах и перемириях, о древних королях и о славе Нарнии.

Собаки сопровождали наших героев. Изредка они вставляли словечко-другое в общий разговор, но больше рыскали по траве, сопели, принюхиваясь к чему-то и чихали от волнения. Наконец напали на след, запах которого их так будоражил. И пошел у них спор: «Я тебе говорю… Да нет же… А я тебе говорю, оно самое… Да всякий, у кого есть нос, учует, чем тут пахнет… А может, вы уберете свои носы и дадите понюхать другим?..»

— В чем дело, братья? — спросил Питер.

— Калорменец, ваше величество, — залаяли собаки наперебой.

— Ведите нас к нему, — сказал Питер. — Как бы он нас ни встретил, мирно или враждебно, мы ему рады.

Собаки ринулись по следу и тут же примчались вспять, будто спасаясь от гибели, с оглушительным воплем, мол, там он, там калорменец. (Говорящие собаки точно так же, как обыкновенные, всегда уверены, что их дело важнее всех остальных.)

Путники последовали за собаками и увидели молодого калорменца, сидевшего под каштаном у прозрачного ручья. Это был Эмеф. Он встал им навстречу и сдержанно поклонился.

— Сударь, — обратился он к Питеру, — мне не ведомо, друг вы мой или недруг, но я рад приветствовать вас. Ибо сказал поэт: «Благородный друг — наилучший дар, благородный враг — лучше лучшего».

— Сударь, — отвечал Питер, — я не вижу причин для вражды.

— А как вы сюда попали, и что с вами было? — вмешалась Джил, — Расскажите!

— История, верно, долгая, — пролаяли собаки. — Сперва хорошо бы напиться, потом полежать. Совсем мы запыхались.

На что Юстейс заметил:

— Еще бы вам не запыхаться! Охота же по всякому пустяку носиться, высунув языки.

Люди устроились на траве. И собаки — после шумной возни у водопоя — тоже уселись, выпрямив спины, как будто проглотили шест, тяжело дыша и вывалив языки из пастей на одну сторону. Лишь Брильянт остался стоять, наводя блеск на свой синий рог — полируя о собственную шкуру.

Глава 15

Дальше и выше

— Да будет вам известно, о венценосные воители, — начал Эмеф, — и вы, прекрасные дамы, чья красота озаряет вселенную, что я — Эмеф, седьмой сын таркаана Харпы из города Ташбаана; оный же город стоит на западе за пустыней. Я прибыл в Нарнию недавно, а всего нас было двадцать и девять воинов под водительством таркаана Ришды. Когда до слуха моего дошло, что путь нам лежит в Нарнию, испытал я великую радость, ибо премного был наслышан о земле вашей и желал испытать себя в сражениях с вами. Когда же узнал я, что нам поведено проникнуть в сей край под видом купцов (каковой вид есть позор для воина и сына таркаана) и действовать хитростью и обманом, оная великая радость покинула меня. Когда же оказались мы под началом у обезьяны, а обезьяна провозгласила, что Таш и Эслан суть одно, белый свет помрачился в очах моих. Ибо с младых ногтей служил я Ташу и величайшим моим желанием было познать его суть, и коль скоро возможно, лицезреть его. Имя же Эслана было мне ненавистно.