Афоня или путешествие тверского купца Никитина к Древу желаний - Игорь Буторин

Человек изящно поклонился путниками. Грация и непринужденность, с какой он это проделал, говорила о том, что дворцовый этикет ему знаком не понаслышке.

— Рад представиться, — с достоинством молвил человек. — Али-баба ибн Раджив-сингх.

— Очень приятно, — промямлили путники и продолжили разглядывать неожиданную фигуру. — Кушать будете? Вон есть бананы и кусок курицы.

— Благодарю, — ответствовал бывший аристократ. — Вы, я вижу, не местные, разрешите поинтересоваться: какими судьбами в наших краях?

— Мы по туристической визе, — вперед прочих ответил Зигмунд. — Осматриваем достопримечательности и культурное наследие Индостана.

— Можно полюбопытствовать: из каких краев путь держите? — продолжил беседу человек из темноты.

— Ох-хо-хо, из Руси Святой чалимся, — устало добавил Афоня. — А это вот мой друг — русский медведь, философ и энциклопедист, звать Зигмунд. Конь Квазимодо, даден русским богатырем для обмена на шемаханскую царевну и кудесник вот еще прибился, он из ашкеназов родом.

— Далеко вас задуло… — закатил глаза человек.

— А Вы, я извиняюсь, монахом местным будете? — вопросил в ответ мишка.

— Нет, я не монах, но живу отшельником уже много лет. Добровольно расстался я со светской жизнью, так сказать, олигарх на покое — я.

История Али-бабы и сорока разбойников,

рассказанная им русским путешественникам душной тропической ночью где-то посередине Индостана

История моей активной общественной жизни началась во времена царствования Насир-уд-дин Мухаммад Хумаюна, второго падишаха Империи Великих Моголов, сына Бабура и отца Акбара, посвятившего свою жизнь борьбе с Суридами за власть над Северной Индией. Родился он в Кабуле. И в 1530 Хумаюн унаследовал индийские владения своего отца.

А я в ту пору слыл простым кабульским сиротой. Был, правда, у меня дядя — брат покойного отца моего, но тот издалека наблюдал за моей жизнью, как наблюдают за ростом полевого цветка — поливать не надо, землю рыхлить не обязательно, сам растет, да и ладно. Так и я рос: ел, что подадут на базаре или, что сам украдешь, спал, где ночь застанет. Да вы, наверное, уже видели, что здесь так многие живут. Справедливости ради замечу, что господь наградил меня великим талантом переговорщика. Мне, порой, и воровать не надо было, подхожу к торговцу и так ему, я извиняюсь, могу мозги затуманить, что он сам мне все что хочешь, отдаст.

А тут пришел к власти Насир Хамаюн. Забурлила общественная жизнь. Революционные ветры стали веять над империей Великих Моголов. Падишах реформы разные стал проводить. «Берите, — говорит, — всего, сколько хотите и делайте, что хотите и будет всем счастье». Мои товарищи, с которыми я в подворотне вырос все, придурки, за чистую монету приняли и айда с ятаганами деревни и города шерстить. Кого завалят, у кого просто так все отберут. Куражились, одним словом.

Только понял я, что их веревочка долго виться не будет. Да так оно и вышло. Падишах и сам понял, что его слова не совсем так народ понял, раз безобразничать начал. Да так разбезобразничался простой люд без всяких тормозов, что империя Моголов под угрозой развала оказалась. Стал Насир посылать своих нукеров бандитские шайки, которых расплодилось в ту пору огромное количество, вылавливать и руки им отрубать, а кому и вовсе бошки от тела отделять.

А я же вновь воспользовался своим божьим даром и втерся в доверие к одному могущественному визирю, с руки которого падишах ел и пил, так как доверял во всем без остатка. Визирь тот, Бальтазар-баба, был очень оборотистый мужичок. Ему ни сколько богатства нужны были, сколько нравилась ему сама власть в своем идеальном воплощении. Он, буквально, упивался ей.

Часто бывал я в его дворце. Так вот у него в главном зале была установлена огромная шахматная доска. А на ее поле вместо фигур стояли маленькие скульптурки реальных и очень влиятельных особ нашей империи. А таких в ту пору уже набралось сорок нуворишей. И вот, Бальтазар, бывало, расставит фигуры по полю, в одной ему известной конфигурации, сидит, смотрит и что-то кумекает. Потом начинает ходы делать. Смотрю, а он свои фигуры, что рангом помельче, типа — пешки, под бой ставит. Удивляюсь я поначалу, а потом раз — а у супостатной стороны слон или ладья с доски срубленные исчезают. Я по первости думал, что это он, быть может, так к шахматному турниру готовится, а фигурки с реальными персонажами, это бзик богатого человека. Но потом смотрю, а те персоналии, которых он в своей партии срубил, уже и в яви на плаху поднимаются и их уже некукольные бошки взаправду летят в корзину палача.

В минуты лирики делился Бальтазар своей мудростью. Многое из того я и сейчас помню, уж очень афористичным был визирь. Вот, например, его некоторые перлы: «Всегда вытаскивай змею из норы чужими руками», «Дурак тот, кто не может спрятать свою мудрость», «Можно ли простить врага? Его Бог простит! А наша задача организовать их встречу», «Рыбу убивает открытый рот», «Орёл не охотится на мух». Или вот еще — «Время от времени терпи дураков — можешь узнать что-то стоящее. Но никогда не спорь с ними».

А про меня он любил говаривать так: «Я отдам три десятка своих головорезов за одного человека, умеющего решать вопросы, разговаривая», потому что именно таким я был — я умел решать вопросы.

И стало мне понятно, что визирь на этой шахматной доске разыгрывает политические партии, то есть просчитывает все ходы своих конкурентов, коих огромное количество завсегда имеется при дворе любого сюзерена. Очень башковитый был визирь и влияние на падишаха имел фантастическое, а уж богатство у него было вообще сказочное.

Понравился я визирю своей сообразительностью и ловкостью речей. Приблизил он меня к себе. Научил политические партии разыгрывать и как сделать так, чтобы богатство к рукам прилипало, тоже рассказал. Можно сказать, был он моим главным учителем.

Но допустил он все же одну ошибку и, пожалуй, самую главную в своей жизни. Воспользовался я однажды его же максимой: «Некоторые осторожничают, чтобы не проиграть. Играя осторожно, ты однозначно проиграешь».

Никогда он не ставил на шахматное поле мою фигуру, а зря. Так в жизни часто бывает, когда ученик перерастает своего учителя. Вот и я однажды понял, что вошел в силу интриганства и коммерческой сметки. Предложил я падишаху Насиру один проект — отдать мне все имперские опийные и кунжутовые плантации в Афганистане. На листочке нарисовал ему схему, по которой опий-сырец буду за кордон отправлять, какие барыши буду с этого предприятия иметь и сколько в его казну складывать намерен, тоже нарисовал. И вспомнил я в тот момент фразу визиря «Нет ничего легче обещания», так и оказалось. Алмазом заблистал глаз падишаховый, как только он увидел цифру с множеством нулей, но все ж спросил, сколько же я за это аферу буду брать себе? Назвал я ему один всего процентишко в свою пользу. Слаб в математике был наш Насир, не умел он оффшорные схемы просчитывать, не знал полезности залоговых манипуляций и согласился на мое предприятие, которое я не мудрствуя лукаво, назвал ООО «Сезам».

Когда же об этом узнал Бальтазар-баба, то было поздно, я при дворе Великих Моголов имел уже просто непревзойденный вес и уважуху на всех уровнях власти. Ширилось мое предприятие. В горах Гиндукуша я открыл алмазные копи, стал торговать самоцветными каменьями со всем светом, и побежало несчетное богатство в мои хранилища.

Мне потом рассказывал один бальтазаров нукер, что на шахматной доске визиря появилась-таки фигура с моим лицом, да вот только партии теперь складывались не в пользу его хозяина. Я оказался лучшим гроссмейстером, чем мой учитель, который в оконцове, уехал в Бирму, а там наложил на себя руки — удавился на шелковом шнурке в купальне. Только это так — легенда, помогли ему ласты склеить. Не таким он был человеком, чтобы самому себя умертвить. А потом и сам Насир-уд-дин Мухаммад Хумаюн был убит заговорщиками и на трон возвели его среднего самого блеклого из наследников, сына — Акбара Первого.

Этот парень, хоть с виду и был блеклый и царствовать не особенно рвался, но уболтали его на трон взгромоздиться сорок нуворишей. И оказался Акбар Первый куда решительнее своего отца и быстро прибрал к своим могольским рукам великий и богатейший султанат Гуджарат. Потом приструнил голландских морских разбойников в местном океане, которые после открытия Васко да Гамой морского пути в Индию нещадно грабили гурджаратские торговые караваны.

Да и во внутренней политике начал молодой падишах проводить свою политику — прибыльные предприятия стал у нуворишей империи отбирать и своим товарищам раздавать. Из сорока богатейших людей империи, прослывших в народе, как сорок разбойников или сорокоразбойщина, Акбар за короткий срок кого-то просто разорил, кого-то в кандалы нарядил, а кого-то из страны выпер. Так и меня однажды вызвал к себе и напрямки спросил, мол, не хочешь ли Али-баба продать свои опийный и самоцветный бизнесы? Я бы, быть может, еще и покобенился, цену бы понабивал, но вдруг из уст Акбара прозвучало любимая поговорка Бальтазара: «Не обижайся Али-баба, нет здесь ничего личного, есть только бизнес». И стало мне понятно, что не стоит игнорировать это обращение и кобениться тоже не стоит, потому что мне поступило предложение, от которого в принципе отказаться невозможно.