Афоня или путешествие тверского купца Никитина к Древу желаний - Игорь Буторин

Эти философско-ностальгические мысли путались с воспоминаниями о Гюльчатай. Эта маленькая персиянка запала в душу нашего путешественника. Запала глубоко, как порой казалось, куда-то в район селезенки. Воспоминания о ее милом личике, грациозном стане и чуткой, отзывчивой сексуальности, не давали покоя днем, не говоря уже о ночи. Отрок, познавший таинство плотских утех, стал мужчиной и теперь это уже мужское естество, отзывалось какими-то неизвестными доселе чувствами, которые перекатывались внутри, начинаясь в горле в виде непроглотного комка и заканчивая свой путь обжигающим низ живота и уды нестерпимым жаром желания.

Афоня шел, мужественно борясь с плотскими желаниями и искушением, плюнуть на все и развернувшись, без оглядки броситься домой в Рассею… или в Персию к Гуле? Куда нужнее и желаннее, путешественник для себя решать не хотел, поэтому просто продолжал брести вперед, не разбирая дороги и не обращая внимания на встречные пейзажи и достопримечательности. Перспектива — вылечить немощного брата, как магнит манила его и пугала одновременно, отчего становилась привлекательной и была куда интереснее мимолетной слабости. Ведь и у сильных духом тоже бывают минуты слабости, но у них они не превращаются во всепоглощающую депрессию, а становятся лишь эпизодом. Эпизодом мимолетным и кратковременным.

Справедливости ради надо заметить, что особых достопримечательностей на его пути пока не попадалось. Кругом царила гипертрофированная нищета. То тут, то там прямо на дороге вповалку спали или просто лениво возлегали замызганные индусы. Эти чучмеки даже при большой человеческой нужде, не особенно себя утруждали всякими условностями, поэтому гадили прямо здесь же, где и лежали. Над всем этим физиологическим безобразием роились огромные мухи, так же лениво кочуя с отходов человеческой жизнедеятельности на сами жизнедеятельные тела эти же отходы породившие.

Все это Афоня увидел, когда затхлый воздух, прорезал резкий звук, похожий на клацанье затвора стрелецкой пищали или капкана.

— Нихера себе, — услышал Афанасий знакомый голос друга и оглянулся.

Верхом на Квазимодо, подбоченясь, гордо восседал, только что проснувшийся, Зигмунд. Медведь обводил округу еще мутным со сна взглядом и, судя по всему, пока не мог сфокусировать свое сознание на переменах пейзажа.

— Где это мы?

— В Индостане, Зига, в Индостане! Боже мой, как же я рад, что ты проснулся! — запричитал путешественник, суетесь вокруг друга, наконец отпущенного из объятий Морфея.

— А это что за черт? — Зига показал когтем на звездочета.

— Это так, пленник, захваченный нами во время морской баталии с пиратами.

— Я, наверное, что-то важное пропустил? — изумился мишка. — Тогда привал. Давай, Афоня, рассказывай, где Синдбад, где Гуля? И вообще, какая сейчас обстановка на мировой арене?

Друзья обнялись и, примостившись на чистом месте, где еще не было насрано местными жителями, сделали привал. Афоня рассказал другу о своих приключениях, добавил о своих переживаниях и страданиях морального и душевного свойства, после чего они нарвали бананов и пообедали.

— Во-первых, — начал свой разбор умный медведь, — ты, друг Афанасий, стал мужчиной. А так как, раньше ты не был знаком с женщинами, подглядывание за девками в бане и онанизм не считаются, то тобой впервые овладело чувство любви. Это, брат, бывает. Всякий муж через это проходит и всякий страдает. Это нормально — первая любовь она на то и первая, чтобы настрадавшись, мужик начал свои чувства воспитывать. Не пройдет и тройки веков, как тему воспитания чувств подробно исследует один француз — Гюстав Флобер, поэтому не будем забегать вперед этого исследователя, а то ему потом неинтересно писать будет, если я тебе все сейчас расскажу.

Во-вторых, то, что ностальгия мозг выносит, так это тоже нормальное положение вещей. Тем более, судя по пейзажу, мы попали в какую-то страну засранцев, вишь, как они свою землю унавозили. У нас то, на Руси тоже грязюки много и дороги — говно полное. Однако у нас слово «говно» — понятие образное, используемое при обсуждении государственных правителей, суровой российской природной действительности и дорожных строителей. И это эпитет, как нельзя лучше живописует наше ко всему этому отношение. Зато у них, у индостанцев, это не образ, вернее, для них это образ, но уже образ жизни, а не аллегория. Суть их — гадить, где попало и потом жить в говне. И ведь, что характерно, как я успел заметить, они особенно по этому поводу не парятся, они все счастливы. А вот этот феномен местных жителей, нам, я предполагаю, придется изучить основательно. Конкретизирую вопрос: как можно жить в говне, но строить великолепные дворцы и быть счастливым? Этим предлагаю заняться в ближайшее время. Теперь давай разберемся с агрессором, которого вы с Синдбадом в ходе баталии в плен взяли. Эй, чернокнижник, иди, давай, сюда, разговор есть.

Судя по всему, пробуждение медведя ободряюще подействовало и на звездочета. Тот внимательно слушал зигмундовы речи, соглашательски кивал своей лысой башкой и вообще, насколько это позволяла веревка, которой он был связан, пытался попасть в поле зрение медведя-философа. Для этого колдун, как будто без цели маячил около бивуака, громко чихал, что-то пытался напевать, одним словом вел себя не очень интеллигентно, но зато искренне обрадовался, когда его пригласили присесть рядом с друзьями-путешественниками.

— Я, второй магистр восьмого круга магов Ближнего и Дальнего Востока, имею черный пояс по каратэ до, шестой разряд колдовства на кофейной гуще и ученик великого графа Калиостро по части черной магии, мастер спорта международного класса по шахматам и в подкидного дурака. Член профсоюза магов и колдунов с пятого года от Рождества Христова.

— Иными словами — Вечный Жид, — резюмировал Зигмунд. — То бишь, Агасфер собственной персоной. Хотя, что-то мне твоя морда кажется знакомой. Вон у афониного дядьки Калистрата в Твери есть карла, так ты с ним вообще одно лицо, только тот не лысый и без бороды.

— Очень мне приятно встретить образованного человека, — залебезил кудесник. — А что до схожести с каким-то карлой, так про него мне ничего неизвестно, быть может, просто такой природный феномен. Хотя, как утверждают некоторые мистики, у каждого человека на планете есть свой двойник, причем схожесть до такой степени поразительная, что мать родная не отличит.

— Откуда ты, божий человек? — поинтересовался медведь.

— Вообще-то я происхожу из иудеев ашкеназов, — обрадовался беседе кудесник. — Так что ваша аллегория на счет вечного жида отчасти имеет под собой почву. Как известно наше племя ушло на восток из ближней Азии, а иудеи сефарды подались на запад и, пройдя через север Африки перешли через Испанию в Европу. Более пятисот лет мы — ашкеназы бродили по Азии. Были у нас вздеты, тогда нам удалось создать великий Каганат, были и голод, и войны. Великий мор практически уничтожил ашкеназов. Из всего рода выжили всего четыре женщины: Юдифь, что переводится как иудейка, Рахель — овца, Опра — летящая в тишине и моя мать Пнина, что означает жемчужина. И фактически именно с этих четырех женщин и началось возрождение ашкеназов. Мы — ашкеназы, образно говоря, пролезли сквозь генетическое «бутылочное горлышко». Мои братья и сестры сейчас живут по всему свету и в Бухаре, и в Варшаве, и на Кавказе, ну, а я, как первенец своей матери, во славу Яхве был отдан в обучение и вот стал кудесником.

— Познавательная история, — задумался Зигмунд.

— Извините, — вдруг встрепенулся Афоня. — А от кого же тогда ваши четыре женщины детей-то рожали, если мужиков ашкеназов не осталось?

— У нас род передается через женщин, так что кровь отца не является определяющей национальную принадлежность. Ведь только женщина может точно знать, что она мать ребенка, тогда как отец никогда не может быть уверенным на сто процентов, что у его жены родился ребенок именно от него. А позвольте, господа полюбопытствовать, куда вы держите путь и долго ли собираетесь меня при себе держать и унизительным положением пленника морально тиранить?

— Мы мытарим… — было начал объяснять цель путешествия Афоня, как его перебил Зигмунд.

— А это не так важно! По торговой части мы — купцы из славного рассейского города Тверь, — резюмировал медведь и сделал страшные глаза Афанасию, мол, негоже болтать лишнего, еще неизвестно, что у этого ашкеназы на уме.

Старец Горы

На самом же деле кудесник не был никаким ашкеназом. Это был наш Карло — иезуитский разведчик, которого мы оставили в лагере ассассинов.

Когда из его палатки вместо столов с яствами появился один столик с бумагой и кувшином вина, тогда стало ясно разведчику, что сейчас его будут перевербовывать. Однако он ошибся. На него захотел взглянуть сам Старец Горы — глава террористической организации наемных убийц Ближнего Востока. Его лицо было скрыто большим капюшоном, плащ скрывал фигуру и даже его руки были сокрыты от глаз любопытных черными перчатками. Старец Горы был высок ростом и прям спиной, Карло даже показалось, что он и не старец вовсе, тем более, когда главный ассассинский идеолог заговорил, то и его голос никак не соответствовал старческим тембрам-интонациям и был упруг и хлесток.