Серпантин - Александр Мильштейн

Несмотря на это, он редко спускался к морю... Как будто нашёл здесь, на возвышенности, такую точку зрения, от которой трудно было отказаться даже на короткое время...

Однако в этот момент он уже думал было встать и пойти вниз по тропинке, потому что помимо криков - их ещё можно было перенести - теперь со стороны хозяйского дома раздавалась музыка: "А ну быстрее, брат, налей... За бизнесменов и врачей..."

Линецкий подумал, что надо пойти погулять... Но вспомнил, что эта же песня преследовала его вчера и внизу - примерно в это же самое время она перекатывалась, как бильярдный шар, из одного трактира в другой... "Так что спасение сейчас можно найти только в море", - подумал он и зашёл в комнату, чтобы взять плавки и полотенце, включил свет, и в этот самый момент в проём двери заглянула радостная физиономия...

Заглянула снаружи внутрь, но из-за совпадения её появления со вспыхнувшим светом Линецкому показалось, что физиономия поджидала его в комнате...

- Ты качку будешь?

- Какую качку? - сказал Линецкий, чувствуя на предплечье чью-то руку... Он уже стоял у порога, и лысый теперь был не один, рядом была похожая на него женщина... Казалось, что это тот же самый лысый, только в парике... Они что-то приговаривали и тащили Линецкого в направлении белой мазанки, где горели гирлянды цветных лампочек и пели: "...за музыкантов и воров..."

- Какую качку? - повторил Линецкий, чувствуя, что ноги его предательски идут в направлении стола... Он на самом деле был голоден и не знал, что будет делать, спустившись на берег, первым делом, есть или плавать...

Пустой желудок напомнил ему вдруг, что "качка" - это не русская качка, а украинская "утка"...

Соблазн выпить горилки и закусить жареной качкой победил отвращение к песне...

Хотя эта самая песня подавляла Линецкого просто даже на физиологическом уровне...

Но желудочный сок оказался сильнее - Линецкий вдруг понял, что уже сидит за столом, со стаканом в руке, и так же, как все... С нетерпением ждёт окончания длинного витиеватого тоста.... После которого из открытых дверц иномарки - специально повёрнутой к застолью толстым задом - зазвучало: "...налей...налей... за бизнесменов и врачей... и за девчонок, что порой... нас увлекали за собой..."

Через несколько минут неожиданно пришло спасение - в машине сел аккумулятор. Пока кто-то ходил к себе в комнату за магнитолой, можно было спокойно выпить и закусить... Без вредных вибраций... Что Линецкий и хотел уже сделать, но тут к нему подсела статная немолодая дама и стала вполне недвусмысленно приставать... Линецкий выпил с ней, но от руки её стал отстраняться, указывая на её мужа, который сидел совсем неподалёку... "А мы с ним уже не живём давно... Как муж с женой, - сказала женщина, - так что не бойся..." Линецкий подумал, что тут ещё неизвестно, чего нужно больше бояться, женщина казалась совершенно безбашенной... Она схватила его и подняла на ноги... Тут как раз и магнитола подоспела, женщина повела Линецкого в каком-то чудовищном танце, Линецкий пытался освободиться от её захватов... Возле них внезапно оказался и её благоверный, Линецкий инстинктивно сжался... Но тот, распахнув руки, сгрёб обоих в охапку и поочерёдно поцеловал взасос...

Очевидно, пьянка продолжалась уже очень давно, - думал Линецкий, отплёвываясь...

Магнитола тоже вдруг замолчала... И муж своей жены запел! "Запрягайте, хлопци, кони..." Песню подхватили и все остальные, а жена благоверного - Линецкий уже забыл её имя - тем временем потащила Линецкого куда-то в сторону его хибарки... Он заартачится, сел на лавочку, и она сразу же отпустила поводок, присела рядом с ним... Ясно было, что так просто она его не отпустит, но и на рожон лезть не будет, есть всё-таки у неё своя женская гордость...

Линецкий сидел и слушал историю её интимной жизни с полковником бронетанковых войск... Который в этот момент пел уже другую песню... Конечно, он - бывший полковник, а теперь бизнесмен, но женщина по-прежнему называла его полковником... Она сказала, что он полное ничтожество, давно уже не спит с ней... Зато избивает регулярно... "Если бы ты только знал, как он меня бьёт..." - говорила она голосом, в котором не было ни слезинки... Линецкий подумал, что она специально это говорит, чтобы его разжалобить... А там от жалости и до греха недалеко... Рассказы замужних женщин о том, что мужья с ними не спят, Линецкий давно уже научился пропускать мимо ушей...

Она жарко зашептала на ухо Линецкому, что она не простая, а золотая... У неё свой бизнес, у неё такие связи... Она может содержать не только полковника - на самом деле это она содержит мужа, - но целый полк, если не дивизию... Но полк ей не нужен...

Ей зачем-то нужен был только Линецкий...

Линецкий вдруг подумал, что голова его представляет сейчас кастрюлю, в которой варят борщ... Перемешивая ложкой, добавляя специи...

Варка была делом небыстрым, баба пока только пробовала свою стряпню, одними губами...

Линецкий не очень-то и отстранялся...

Но когда она произнесла слова "мой котик", Линецкий почувствовал дежа вю и одновременно - нехватку воздуха...

Так его называла только милиционерша...

Линецкому тогда было восемнадцать... Собственно, восемнадцатилетие своё он встретил на пляже... С ундиной внутренних дел... Она была старше его лет на семь... И приехала на Кавказ из Минска... Где работала в УВД... Кем - Линецкий не запомнил, но он точно помнил, что она носила форму... Так она ему рассказала, на море она, конечно, была без мундира...

На ней был синий купальник... Синие глаза, ярко-белые волосы, фигура... Всё как из глянцевого журнала... Может быть, это была самая красивая - в общепринятом смысле - девушка в его жизни... Волосы только были слишком белые... Днём они слегка напоминали сладкую вату... Ночью в луче берегового прожектора они как будто вспыхивали и горели ярче, чем сам луч... Как будто вокруг неё было световое облако... Юноша от этого окончательно сходил с ума...

Линецкий отдыхал тогда на Кавказе со студентом из своей группы, которого с первого курса все почему-то звали Степанычем...

На море они как будто впервые столкнулись с парадоксом...

Ну, может быть, дома было не до того, факультет у них был тяжёлым, заниматься много приходилось... А тут было непонятно: вокруг столько девочек, просто всё кишит... И при этом уже неделя, как они никого не могут снять...

Вот и в тот вечер поход на дискотеку окончился ничем, уже всё опустело, было темно, они, как два истукана, сидели на лавочке... Звенели цикады... Степаныч нашёл кусочек мела, которым дети днём рисовали на асфальте свои "классики"... Перешёл улицу, присел на корточки и стал писать на дороге огромными буквами поперёк: мы хотим ебаться!

Как раз, когда он закончил, в конце улицы показались две фигурки...

Линецкому стало стыдно, он хотел стереть слова с асфальта... Но сообразил, что не успеет... Девушки были уже в десяти метрах... Он пошёл к ним навстречу... Чтобы задержать, пока Степаныч сотрёт с асфальта нецензурную надпись...

Вряд ли Степаныч её стёр... Во всяком случае, эта надпись так и осталась в памяти, на асфальте... Тут Линецкий припомнил и строчку своих юношеских четверостиший: "Моя жизнь превращается в остров... В асфальтовый остров с кусочком мела..."

Он никогда ничего не писал мелом на асфальте, во всяком случае в сознательном возрасте... И теперь эта надпись, сделанная Степанычем на асфальте, и его стихи, написанные в блокноте... Контаминировались? "Да нет... Но смешно", - подумал Линецкий и стал вспоминать дальше...

Но цензурные слова, с которыми он тогда обратился к подругам, встав у них на пути, он не мог вспомнить, как ни пытался...

Может быть, это были магические слова, а может быть, просто решительность, с которой он преградил сёстрам - оказалось, что это были двоюродные сёстры - дорогу, произвела впечатление...

Что-то он стал им говорить... Услышав, что он говорит, одна из них от смеха не смогла устоять на ногах... Села на первое, что ей попалось под попу... На мусорную урну... И сидела на ней, заходясь от хохота... Наклоняясь и разгибаясь... Как на ночной вазе...

Когда она успокоилась, они пошли дальше, к ним присоединился Степаныч...

И для Линецкого началось что-то похожее на бред...

Днём Линецкий с милиционершей лежали в обнимку на горячей гальке, ночью были выходы в ночной сад... Белые волосы с электризной...

И не только волосы - всё было наэлектризовано...

Она то и дело гладила его и говорила: "Мой котик"...

И так раздразнила за эти несколько дней, что он чуть не сошёл с ума...

Дала впервые в ночь на его восемнадцатилетие, на пляже...

Он подумал, сидя на скамейке с закрытыми глазами - пьяная женщина уснула, положив голову ему на плечо, а он подумал, что если бы не разговор в элетричке... Где бы он был сейчас? В Беловежской Пуще?

Для начала она предлагала поехать в Сочи, погулять вечером вчетвером, а потом отправить младшую сестру (очень хорошенькую, но, по словам Степаныча, совсем ещё застенчивую) и Степаныча обратно в посёлок, а самим остаться в Сочи - денька на четыре... В гостинице... Поселиться нет проблем - у неё же удостоверение... А потом сразу махнуть к её родителям в Минск...