Только один человек - Гурам Дочанашвили

— Докучливый? — тихо переспросил Бучута.

Пармен Двали ответил шепотом:

— Нет.

— А ты знаешь, как и почему он идет?

— Да, из туч льется.

— А тучи как появляются?

— Испаряется вода.

Они перешептывались.

— Как, почему?

— Из-за солнца.

— А почему?

— Солнце горячее, сударь.

— А почему горячее?

— Не знаю, — отвечал Пармен и огляделся по сторонам.

— И меня тоже как раз на этом срезал, — грустно улыбнулся Ардалион Чедиа.

— А вы сами знаете? — с таинственным видом поинтересо­вался Пармен Двали.

— Что?

— Как и почему идет дождь. Поведайте мне, я никому не скажу.

— Не знаю.

— Я тоже не знаю, — сказал Папико.

— Тогда чего же мы глаза пялим! — наддал голосу Пармен Двали.

— Красиво, — тихо сказал Папико.

— Даа, — снова перешел на шепот Пармен Двали, — правда что красиво.

Хеэ, шел дождь.

— Все! — выкрикнул Какойя Гагнидзе. — Я кончил: пять, двадцать три, пятьдесят один, семьдесят, восемьдесят два... верно?

— А как же! — охотно подтвердил, со своей стороны, Бухути Квачарава.

— А ведь я здорово играю, правда?

— Еще бы! Замечательно...

— В лото я обыграю кого угодно, — завершил Какойя Гаг­нидзе.

— Пойду я, а, Макрине, золотко ты мое... — взмолился Осико. — Ты ведь все равно должна отдохнуть, полежать на кушетке, а я бы пошел, проведал гостя... а то как-то некрасиво.

— Тогда сначала попой мне, а потом иди.

— А что тебе спеть, моя ласточка, что исполнить?

— «Мгле нас не одолеть», вот это...

— Кх-кх, — прочистил горло Осико. — «Мгле наас...»

— Только и слышишь в Харалети, что рев этих братьев!— не­довольно пробурчал Пармен Двали, — не дадут спокойно посмот­реть на дождь.

А наши Харалети уже подсыхали. Небо очистилось, только в одной стороне мерцал огромный белый клок облака, и они не сводили с него прищуренных глаз. Солнце все более входило в силу, и над Харалети поднимался парок; подсыхали листья; отмытые от пыли черепичные кровли вначале гладко залоснились под солнцем, а потом стали там-сям поблескивать. Поднимался парок и от нашего Арджеванидзе, Терезы, все еще продолжавшего спать посреди двора; люди пораспахнули окна, откуда-то долетел смех, блестящие пятна на крышах разрослись, и вскоре крыши целиком засверкали; отяжелевшая от влаги и полегшая было под дождем трава, просохнув, стала легкой и распрямилась.

— Солнце-то какое, — тихо проговорил Бучута. — Вот оно каково, солнце...

— Славное солнышко, — сказал Пармен, потирая руки.

— А ну, подставь щеку...

— Так?

— Прикрой глаза... греет?

— Да-а, аж дрожь прошла по всему телу. — Пармен, прикрыв глаза, благодарно улыбался.

— Ежегодно Солнце посылает на нашу планету шестьсот двадцать миллионов миллиардов киловатт-часов электроэнергии, — заметил Ардалион Чедиа, — это точно в шестнадцать тысяч раз превышает количество энергии, потребное всему человечеству в целом.

— Ах, чтоб тебя, все настроение испортил, — досадливо махнул рукой Пармен Двали. — Прежде всего, откуда тебе это известно?

— Так черным по белому написано, дорогой.

— Да, но как это Солнце могло ошибиться ровно в шестнад­цать тысяч раз... — вызывающе спросил его Пармен. — Книг про Солнце я не читал, а Солнце, Солнце вот оно...

— Знай каждый из вас свое дело, как знает Солнце, куда бы лучше, — промолвил Папико.

— Я же, парень, это не из своей головы выдумал: какой-то балбес написал так на научно-популярную тему.

— А тебе надо все повторять слово в слово? — пристыдил его Пармен.

— Хорошо, молчу.

— Ну и ладно, коли так.

— Ну ладно, все, — сказал и Какойя Гагнидзе. — Сегодня пройдемся по городу?

— Да надо бы: следует людям иногда на глаза показаться, а то... Ты ведь их сам не хуже моего знаешь, начнут чесать язы­ки — ничего, мол, не делают.

— Но нас же видят на премьерах.

— Еще бы...

— Неохота мне что-то... Пусть подсохнет немного. Пожалуй, пройдись ты один, тогда они и про меня вспомнят. А пока кричи дальше, ну, доставай же бочоночек, Бухути!

— Пятьдесят восемь!

— Таак-с! У меня в двух местах.

— Хи-хи...

— Выкрикни там еще что-нибудь хорошенькое!

— Пять!.. Да, кстати! Поговаривают, что Шашиа Кутубидзе крепко зажимает ящичные пятачки...

— Когда б это Тереза...

— Где Тереза, где ящик!

— А откуда у Шашии сила зажимать...

— Да нет, это если выражаться деликатно, а попросту гово­ря, — подтибривает.

— То есть как это...

— Противозаконно кладет пятачки в свой карман...

— «У меня для тебя в кармане кишмииш!!!» — разнеслось вдруг по Харалети.

— Значит, продрал глаза, — отметил Пармен и вдруг со страхом добавил: — А что, если б не было Солнца...

— И не говори, — встрепенулся Ардалион Чедиа. — Не пере­вариваю темноту.

— Именно темноту? — улыбнулся маленький Человек.

— Без Солнца лоза бы не созрела! — скороговоркой выкрик­нул Пармен, чтоб кто-то другой его не опередил. — Да и куку­руза тоже, верно ведь?

— А в нынешнем году должен быть добрый урожай, — сказал Ардалион Чедиа. — С каждого гектара возьмем не менее двенад­цати центнеров, если без потерь.

— Особенно много ты возьмешь, — пренебрежительно глянул на него Пармен, и вдруг лицо у него озарилось: — Но, что прав­да — правда, урожай ожидается богатый! — и добавил весело: — Не вредно бы нам опрокинуть по стаканчику, а, что вы скажете, — и уже потянулся было рукой к кувшину, как вдруг отпрянул, на­зад и весь как-то сжался.

— В отношении Солнца, нам, кроме спасибо, сказать нечего, — почтительно промолвил Ардалион Чедиа. — Не будь Солнца, всем бы нам крышка.

— Только Солнца? — спросил Бучута.

Примолкли, призадумались... Двое мужчин одновременно задумались в Харалети! К тому же одним из них был Пармен Двали — наш всеобщий увеселитель, наш бессмертный тамада. Правда, в отношении Ардалиона Чедиа это было не столь удиви­тельно, но на этот раз, углубившись в свои мысли, он особенно громко засопел.

Папико сказал:

— А воздух, воздух ведь тоже необходим...

— Необходим, а как же...

Пармен снова прикрыл глаза, с наслаждением дыша полной грудью.

— Вкусно? — спросил Бучута.

— О-ох, вкусно!

— А если бы воды не было? — спросил Папико.

— Не приведи господь, врагу не пожелаешь...

— А если бы земли не было?

— Так не висеть же нам в воздухе...

— Нет, если бы земля нечего не родила... как бы мы...

Пармен омрачился:

— Откуда я знаю, как все, так и я...

Во двор забрела свинья с целым выводком поросят. Обнюхи­вая с похрюкиванием траву, она разок-другой покосилась снизу вверх своими крохотными глазками на собравшееся на балконе общество. Поросята путались у нее под ногами; забравшись ей под брюхо, суетливо искали соски, тычась в них короткими мокры­ми рыльцами, а потом снова пускались резвиться в высокой траве. Все не спускали с поросят глаз, вероятно, и Ардалион Чедиа тоже, но, хотя он и не был косоглаз, никогда нельзя было понять, куда в точности он смотрит.

— Маленькой всякая тварь хороша, верно ведь, а?— спросил Пармен.— А теперь представьте, во что они превратятся потом, — он ткнул пальцем в сторону вывалявшейся в грязи свиньи.

— В самом деле, просто удивительно! — согласился с ним Ардалион Чедиа.

— Что же это потом, со временем, с нами делается! — стукнул себя рукой по коленке Пармен. — Подумает ли кто-нибудь, глядя теперь на Кавеладзе, что и он когда-то был ребенком, а?

— У меня были кудрявые волосы, — смущенно проговорил Кавеладзе. Он стоял там же, на балконе.

— И ты тут, оказывается, — смутился Пармен. — Чего ты тут топчешься?

— Слушаю вас, сударь...

— А «здравствуйте» не следовало сказать?

— Я сказал, сударь, но... вы не слышали...

— Иди сюда, мой Гоги, — ласково сказал Бучута. — Иди, иди, присядь вот тут. У тебя, значит, были кудрявые волосы?

— Да.

— А еще что ты помнишь, Гоги?..

— Мать была у меня больно ласковая...

— Вот как? — внимательно поглядел на него Бучута, ма­ленький Человек.

— Да. Очень уж она меня любила.

Кавеладзе теребил ремень шашки...

— А где ж она теперь?

— Э-эх, — вздохнул Кавеладзе.

— И давно?— спросил Бучута.

— Я был еще маленький... кашляла она сильно. В комнату ребенка не заводите, чтоб не заразился... говорила. Это про ме­ня-то. А так просила близких, дайте, мол, мне на него наглядеться. Меня ставили на балконе подле ее окна, и она с кровати смотре­ла на меня, не отрывая глаз.

— И подолгу ты так стоял?

— Да. Я был, говорят, послушным ребенком. Прижмусь лбом к стеклу и стою себе, а как стекло от моего дыхания запотеет, протру его рукавом.

Бучута с силой потер лоб и взглянул на Папико. Кавеладзе сидел, низко повесив голову, и все теребил ремень.

— Умерла... — сказал он.