Дочь Клеопатры - Мишель Моран
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, ей уже далеко за двадцать.
— Да, около тридцати.
Мой брат помолчал, а потом спросил:
— Почему твой дядя не превратил нас в рабов?
— В ваших жилах — кровь Александра Македонского. Ваш отец был римским гражданином.
— А отец Юбы не был, — заметила я.
— Это верно. Он происходит из рода воина Массиниссы. Думаю, дядя ужасно рад, что не сделал его рабом. При Акции Юба спас ему жизнь — в те долгие дни перед великой битвой, пока мы не знали, кто победит.
В те долгие дни перед битвой, пока мы надеялись, что Египет будет спасен.
В комнате повисло неловкое молчание.
Марцелл прокашлялся.
— Видел твой александрийский пейзаж. Ты очень одаренная девушка.
— Посмотрел бы ты на ее другие рисунки, — вставил Александр. — Покажи ему, Селена.
Я скрестила руки на груди.
— У нее есть альбом из кожи, — пояснил мой брат. — Такого ты даже в руках не держал. Ну давай, сестричка, — вкрадчиво попросил он.
Под взглядом золотоволосого Аполлона я подошла к сундуку, стоявшему в углу комнаты, и достала подарок матери. Марцелл округлил глаза при виде альбома и восхищенно выдохнул:
— Что это?
— Телячья кожа, — сказал Александр.
— Все сделано из нее? — изумился юноша, листая страницы. Трудно сказать, что именно произвело на него подобное впечатление: сами рисунки или то, на чем они были выполнены. — Я и вправду ни разу такого не видел, — признался он. — Где ты это взяла?
— Из пергамской библиотеки, в Акрополе, — ответил мой брат.
— А, величайшая библиотека в мире!
— Вторая по величине, — поправил его Александр. — Когда наш род перестал снабжать Пергам папирусом, тамошние жители научились выделывать книги из кожи телят.
— Книги… — благоговейно повторил Марцелл.
— В Пергаме их двести тысяч, и все достались нашей матери в дар от папы. Она читала их — по одной за ночь.
Брат посмотрел на меня, и я догадалась: он вспоминает седьмой день рождения, когда нам позволили выбрать себе что-нибудь из пергамской библиотеки. Александру понравилась книга о лошадях, а мне приглянулся чистый альбом для рисунков…
Я отвела глаза, и племянник Цезаря тихо проговорил:
— Клеопатра была необыкновенной женщиной.
— Да, — в тон ему отозвался мой брат.
В коридоре послышались негромкие шаги. Наш гость поднялся.
— Это мама, — сказал он, возвращая альбом.
Дверь отворилась. В проеме возникло лицо Октавии рядом с масляным светильником.
— Марцелл, что ты делаешь? — резко спросила она.
— Иду спать, — озорно ухмыльнулся он и, чмокнув мать в щеку, пообещал нам: — Утром увидимся.
Октавия дождалась его ухода и неторопливо поставила светильник на стол.
Мы забрались на кушетки. Что дальше? Несмотря на жару, я натянула на себя тонкое льняное одеяло. Сестра Цезаря подошла и села на край моей кушетки. Вдохнув, я уловила слабый лавандовый аромат, исходивший от ее кожи. Мама душилась только жасмином.
— Как прошел день? — спросила Октавия.
Недоуменно переглянувшись с братом, я честно призналась:
— Утомительно.
— Завтра будет еще тяжелее, — предупредила она. — Я помогу вам подготовиться для триумфального шествия. Правда, оно продлится всего один день.
— Я думала, три.
— Верно, но ваше участие потребуется только завтра. Утром к вам в комнату принесут наряды. Вы в них оденетесь и проедете вслед за Цезарем на деревянном плотике. Да, от цепей отказаться не получилось, но вот заковывать вам шеи я не позволю. Это для рабов.
— А потом? — ровным голосом спросил Александр.
— Вернетесь на триумфальный пир. Он будет куда богаче сегодняшнего. Жаль только, что завтра вы много чего насмотритесь. Такого, из-за чего можете сильно расстроиться.
— В нас будут плевать на улицах? — прошептала я.
— Не знаю. Вообще-то плебеи рвут и мечут от злости. Они готовы поверить всему, что слышали о ваших родителях.
— Например? — не отступала я.
Октавия передернула плечами.
— Ну, что ваш отец, пока был в Египте, одевался в хитон, позабыв свою тогу.
Я вскинула подбородок.
— Это правда.
— Чему еще они верят? — спросил Александр.
— Якобы Антоний велел почитать себя как Диониса, носил его тирс и короновался венком из плюща.
Перед моими глазами возник отец в золотых и красных одеждах, вздымающий вместо меча стебель фенхеля — в точности как описала сестра Цезаря.
— Это тоже правда.
Октавия подалась вперед.
— А он в самом деле велел отчеканить римскую монету с изображением вашей матери?
— Ну да. Три года назад, — произнес Александр. — Разве это ужасно?
Она не ответила. Тогда я дерзко поинтересовалась:
— Больше они ничему не верят?
Помедлив, Октавия проговорила:
— Ходили разные слухи о пиршествах на реке…
— Верно, — искренне выпалил Александр. — У мамы с папой было свое общество. — «Собрание Неподражаемых в Жизни».
— Чем же оно занималось? — затаив дыхание, осведомилась Октавия.
— Пировало на кораблях, обсуждая вопросы литературы с великими философами со всего света.
— Потом его переименовали в «Орден Неразлучных в Смерти», — прибавила я. — После того, как отец проиграл сражение при Акции. Однако теперь все в прошлом… Как и наши мама с папой.
Вечерняя гостья чуть откинулась назад и недоверчиво смотрела то на меня, то на брата. Казалось, она никак не могла представить себе, что мы говорим об одном и том же мужчине.
— Ну и… много времени он проводил с вашей мамой?
У меня запылали щеки. Так вот в чем дело: Октавия до сих пор его любит.
— Да, — еле слышно сказал Александр.
— Значит, не слишком часто бывал со своими людьми? — обратилась она ко мне.
— Не слишком… — Я устыдилась и отвела глаза. — Вы рады, что его больше нет?
— Никогда никому не желала гибели, — произнесла Октавия. — Конечно, когда Антоний оставил меня, это было ужасно. О нашем разрыве узнал весь Рим.
Я попыталась представить, что ей пришлось пережить после того, как папа прилюдно ушел к другой. Мои сводные сестры, Антония с Тонией, даже и не успели его узнать. Они были очень маленькими, когда отец окончательно переселился в Александрию.
— Мой брат желал ему смерти, — призналась Октавия. — Но я… — Она запнулась, потом продолжила: — В Риме не отыскалось бы женщины, которая не любила бы Марка Антония.
— А теперь его ненавидят, — заметила я.
Сестра Цезаря встала с кушетки и нежно погладила мою щеку тыльной стороной ладони.
— Люди решили, что он позабыл свой народ, чтобы сделаться греком. Но это прошлое. Гораздо важнее — завтрашний день. Наберитесь мужества, и все в конце концов будет хорошо.