Стихотворения - Эдуард Лимонов

Само написание слов «двадцатое мая»…

Само написание слов «двадцатое мая»представляет из себя как бы взрывчеремухи и сирени. лениво бегущий вдоль паркатрамвай. Вспотевшую маму или женуедущую с рынкаА сумки полные держалаи необъяснимая моложавость морщин

и клубника земляника пахнущие впереди

И погода тиховеющая…

И погода тиховеющаяи большие небесаДама в магазин поспеющаяв пол-ближайшие часа

И старуха заскорузлаяи ларечек желтый «Квас»очереди за арбузамиВсе те Эдик в самый раз

Вот растения осенниеВот дома из белых плитРазорвав с родными тенямичто ж он с родины бежит

В гастроном ходил бы с сумкоюшевелился не спешаУмный между недоумками?Ну — молчала бы душа

МОЙ ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ ГЕРОЙ

Мой отрицательный герой…

Мой отрицательный геройВсегда находится со мной

Я пиво пью — он пиво пьетВ моей квартире он живет

С моими девочками спитМой темный член с него висит

Мой отрицательный герой…Его изящная спинаСейчас в Нью-Йорке нам виднаНа темной улице любой.

Лето 1978

По вечерам я пил чаиВдыхая лист китайский чайныйИ думал глупости своиМир посещая узкий тайный

Я был восторженно одинИ если что-то волновалоТо это книга задевалаИли случайный господин

Случайно порешив гулятьЯ в Грейси-парк ходил без делаДетей там наблюдал несмелоМечтая с ними поиграть

Впотьмах исследовал дорожкиКак был учитель старый школьныйПорой прелестнейшие крошкиМеня бросали в жар невольно

Крым

Вы помните того индейцаКоторый не на что надеится…?Вы помните Бернар ту СаруКоторая жила и стала старой…

Вы помните волну и звуки бугиВ пятидесятые на югеТогда вдруг Крым украинским вдруг сталХрущев сказал. Никитушка сказалУкраинскими стали пароходыДеревия тропической природыВдруг резко отошли к УэСэСэРИ скалы что похожи на химер

Я в это время корчился во чреве школыПодросток был я невеселыйЯ позабыл ловить как пчелЗанятий новых не обрелКак бы меж стульев я сидел в те дниПодростки — мы всегда одни

Мы на расстрел приходим в наши школыОдни непоправимые глаголыЛетают в воздухе соляной кислотыУчителя погружены в мечтыДиректор Сталину удачно подражаетИ первоклассницу в руках сжимаетА наверху проклятые часыКак бы для времени весы

Не бьют, но каждый озирается на нихИх звук нам грозен, хоть и тихДа и сейчас в мои тридцатыеЧасы мешают мне проклятые…

Люблю я Крым в виньетке чайных розСухой поселок КоктебеляГде я сидел как бы ЕмеляНа море глядя под откосГде пограничники гвардейцыЛитературных ловят дамМы все по сути коктебейцыЗемли я этой не предамВесь полуостров обожаемыйстоит передо мною отражаемыйМоей веселой памятью поэтаЯ не одно провел там летоНо лица женские смешались в улыбаниеВ него же перешло страданиеА вечера безженские унылыеТе в памяти погибли хилые. . . . . . . . . . .Приятель мой читает Роб-ГрийеА я в кино иду и жду в фойеДвор проходной писательского клубаПостроенный когда-то грубоВокруг благоухают жены знаменитыеИ поэтессы ныне уж забытыеСтоят жестикулируя рукамиНе верите — езжайте сами…

Был Крым — наверное и есть на местеВ Америке как в БухарестеПо окончании войныМеняют деньги на штаныЗаботы их здесь прохиндейскиеСоздать компании злодейскиеИнкорпорейшены фондейшеныСпешат и дети и старейшиныЯ думаю о них что варвары ещеИ потому так любят денег счетИ поглощение еды в столовой белойЧто скушно расе постарелой

Придет их время тоже вскореВ междоусобной дикой ссореИх дети бизнес вдруг запрезираютПо-русски даже застрадают…Появятся другие интересыЛюблю я Крым и не люблю Одессы

Америка — Одесса же сплошнаяВульгарная страна, неразвитая.

Геринг дает пресс-конференцию в душном мае…

Геринг дает пресс-конференцию в душном маеПобедившим державамЧьи корреспонденты гордо выпытывают его

В маршальской фуражкеВ кресле поставленном прямо в травуБотинки у Геринга в траве утонулиТяжелый микрофон старого стиля стоит на низком столе

Буйствует зелень на заднем планеЛомит и прёт уже побеждая войнуГорячо и жаркоИ Геринг держится грустноПобедоносные прошлые летаСтучат сапогами в его голове(А также любовницы, жены и ветви цветов и деревьевИюли и августы и на оленей охоты)…

Упрячут опять от зелени в темный уголГеринг не Геринг…. . . . . . . .Стоят офицеры, сидят.Иные в касках. Другие в фуражкахТретьи подставили волосы ветруВоенные корреспонденты — грубые как слоны

Что они понимаютЧто мы все понимаемПростите меня за вмешательство — маршал покойныйГерингОднако я менее склонен сочувствовать голым трупамИз другой фотографии — рядом в газете «Пост»Чем Вам — мяснику. негодяю. эсэсовцу. наци.Чем Вам — маршал ГерингКоторый как будто причина второй фотографии(Я имею в виду голые трупы). . . . . . . . . .Хорошо вот так вотВойну проигравшиСесть в старом креслеБотинки воткнуть в травуОтвечать им негромко — корреспондентамУстало как после работ землекопныхВ мундире в шитье в этой Вашей Герман фуражке…Ну удавят — удавятЗато как по Европе шагали…На том свете наверное пахнет мышамиА походка-то маршал ух как хороша хороша…. . . . . . . . . . . . . . .И думаю пахнут духами и потом слегкаПодмышки немецко-австрийских женщинИ возле Дуная и РейнаЦветут разлохматясь цветы

Ветер. Белые цветы. Чувство тошноты…

Ветер. Белые цветы. Чувство тошноты.Ветер. Понедельник. Май. Недопитый чай…Это я или не я? Жизнь идет моя?Книги. Солнце на столе. Голова в тепле…

Или этот натюрморт вдруг придумал чертЧерт придумал. После взял — заковал в металлИ Нью-Йорком окружил. И заворожил.

А в середине господин. Он же — блудный сынБлудный сын сидит в окне. Ищет истину в винеЧто-то делает рукой. С левою щекой…

— Милый близкий блудный сын. Ты опять одинНа сколь долгие года? Может навсегда. . . . . . . . . . . . . .

В краю поэмы и романа…

В краю поэмы и романаВсегда бывает хорошоВ лесах охотится ДианаМеркурий радостный прошел

И на груди у АполлонаУснула рыжая сестраТак было все во время оноУ греко-римского костра

К утру натягивали тогиИ грели сонные телаИ были Боги — Жили БогиЛюбовь и ненависть была. . . . . . . . . . .В дневном пожаре, в тяжком гореВ Египет проданный я плылИ Афродиту встретил в мореИ Афродиту я любил

Молился ей среди пиратовПытался пальцы целоватьОна смеялась виноватоНо изменяла мне опять

Она на палубе лежалаМатросов зазывая вновьТекла по палубе усталоМоя расплавленная кровь

Смеялись воды. Рты смеялисьСмеялись крепкие телаДельфины горько удалялисьИх помощь временной была

Не умирая в божьей волеПривязан к мачте я стоялВо тьме ночной агентства «Золи»Пустые окна наблюдал

Она являлась на машинахОна шаталась и плылаВся в отвратительных мужчинахИ шляпка набекрень была

Я так любил ее шальнуюГордился что она пьянаЧто в красоту ей неземнуюДуша неверная дана

Я был поэт ее и зрительПривязан к мачте я стоялГлядел как новый похитительЕе покорно умыкал

Смеялись воды. Рты смеялисьВдали Египет проступалИ двери туго затворялисьИ в верхних окнах свет мелькал

Я шел один, я был в экстазеИ Бога я в себе узналОднажды на зеленой вазеЕго в музее увидал

Он там сидел простоволосыйИ дул в надрезанный тростникКак я скуластый и курносыйМой древнегреческий двойник

Да он любил ее больнуюИ ни за что не осуждалИ только песню еле злуюОн за спиной ее играл

Вот я скитаюсь в могучих кварталах эпохи…