Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим - Владимир Гамаюн

При встречах мы никогда не шли в кабак обмывать столь знаменательное событие, как обретение друг друга, а всегда находили тихое, располагающее к долгой беседе, место. Сентиментальный Боня любил излить душу, поплакаться в мою дружескую жилетку, ведь у него на всём том северном пространстве не было более человека, так умеющего слушать, внимать и понимать его «тонкую чувственную натуру», да ещё при этом молчать, изображая полное понимание момента и всех его душевных страданий и переживаний. Он исполнял трагический монолог, и как любому, даже бездарному артисту, ему был нужен зритель и слушатель, и это был всегда один и тот же статист, зритель и театрал, это был я. В то же время я являлся и участником этого представления-исповеди; я должен был сидеть, согласно или с сомнением, но чаще с сочувствием, кивать головой и вовремя наполнять наши чаши, дабы не иссяк поток красноречия у одного визави, и не уснул внимая другу, другой.

Я слушал Боню и понимал, как никто другой, потому что его жизнь была частью моей жизни, и мы были не просто друзьями, мы были Сиамскими, духовными близнецами. Мы могли разговаривать молча и чувствовать друг друга на расстоянии, я чувствовал, когда ему было плохо, или совсем наоборот, а в иной день я вдруг отпрашивался с работы, говоря бугру, что мне необходимо встретить друга, и он не удивлялся, оказавшись в моих объятиях у трапа самолета. Это была мистика, но мы над этим голову не ломали и ненужными мыслями лишний раз не заморачивались и проблемы из этого не делали, мы просто знали, что так должно и быть.

Я служил в ВМФ на Балтике, и, наверное, поэтому он звал меня «Балтикой» или просто «море», а я его – Боней или Бонифацием. Мы сидим за накрытым столом, потихоньку бухаем, молчим, думу думаем каждый о своём, это пока мы ещё трезвые. Но уже после второго гранёного «стограммчика» Боня вдруг залыбился, а после третьего заговорил, чего я давно и ожидал:

Неудавшийся «наёмник»

«Ты знаешь, Балтика, как я с одним чуваком во Вьетнам вербовались? – Был я как-то в командировке, в Амурском Большом Невере, мы отгружали свои грузы для БАМа, я знал, что ты в то же время был рядом, в Сковородино. Помнишь, какая стояла жара, а в пекле, наверное, прохладней в то лето было, но самое паршивое то, что в лавке, кроме горячего спирта, ни черта не было. Ты, Балтика, любишь чистейший горячий спирт? Ты как-то говорил, что его на флоте зовут «шило»?

Как это точно подмечено, после глотка «шила» в горле ощущение, будто в натуре шило проглотил, да ещё и раскаленное. Главное, заглотишь это ракетное топливо и долго боишься закурить, чувствуя, как из тебя прут раскаленные спиртовые пары, думаешь: чиркну спичкой и амба, рванёт так, что и пуговиц от кальсон потом не найдут.

Но дело вовсе не в жаре или «шиле». Надоело, обрыдло нам всё до чёртиков: и работа, и пьянка, и Джульетты местного разлива, скука, сплошной стресс и мерзость во всей нашей жизни, а душа требует перемен, она просто вопит: сделай же что-нибудь, ведь ты не раб, не робот, не зомби, а человек.

Ну так вот, сидим как-то, снимаем стресс исконно русским, испытанным веками, народным способом, а тут по радио, «Маяку», вещают на весь мир, как народно-освободительная армия Вьетнама ведёт ожесточенные бои с америкосами в суровых зимних условиях плюс 18 градусов (ого стужа-то какая!). Тут-то мы и решаем срочно лететь к узкоглазым «братьям» охладиться, а за одно и подмогнуть им чем сможем, а то эти янки совсем оборзели.

Тяпнули это мы с одним, таким же бедовым авантюристом на посошок да и подались к военкомату проситься на войну. Военком выслушал нас, похихикивая, будто мы ему анекдот про чукчу травили, потом расхохотался до коликов в боку и, вдруг побагровев, заорал своим командирским голосом, больше похожим на визг: «Первый раз вижу придурков, которым жизнь надоела, сопляки, вы хоть понимаете, куда проситесь? Значит, говорите, что вам захотелось чего-нибудь новенького, остренького? У вас и так, кажется, в задницах по шилу сидит, так вам что нужно, чтоб эти жопы вам вообще поотрывало вместе с головами беспутными?

Много он ещё разного говорил, да устал видно и уже спокойно, и без психа стал выпроваживать нас и напутствовать: «Валите, ребятки, на свой БАМ, а будет воинская нужда, найдём вас, с постелей подымем и отправим куда нужно». Педагог из военкома, конечно, хреновый, потому что он опять вдруг рассвирепел пуще прежнего: «Наёмники, мать вашу за ногу, цирк тут устроили, пойдите да нажритесь до поросячьего визга, коль вам боле делать нечего, совсем расстроили человека, воон отсюда!»

На этот раз ослушаться военкома мы не посмели, а потому сразу ломанулись в сторону лавки, где, как оказалось, как раз выгружали прохладную свеженькую водку «Экстру». Употребили мы, как и было приказано, сверх всякой меры, помню только, что грозились америкосам, как братьев любили вьетнамцев и шибко уважали друг друга, будто только что вернулись с той войны в джунглях. На следующий день наше душевное спокойствие восстановилось, и всё вернулось на круги своя. Вот такая, Балтика, небольшая история с нами приключилась. Наливай тёзка по новой, да поболе, ведь следующий рассказ будет самый главный и долгий и назови его: «КАНИКУЛЫ БОНИФАЦИЯ».

Отпускная исповедь Бонифация. Часть 2

– Я ведь знаю, Балтика, что ты косишь под Нестора-летописца, и где-то у тебя всё фиксируется, только не ври только, не искажай истину, история вещь тонкая, и в будущем, «море», тебе всё зачтётся.

– Друг мой Боня, ты кем себя возомнил? Ты что, император Византии? Ты раб обстоятельств, не более, и твоя никчемная и пустая жизнь, как и моя, достойна лишь порицания и забвения со стороны именитых граждан и общества. Нишкни и бухай молча, не то замалюю всё, что писал ранне. Усёк, брат мой лихой?

Боня обижено сопит и долго молчит, потом, будто и не было обиды и минут молчания, продолжает как ни в чём ни бывало: «Ты, «Балтика», знаешь, что баб у меня было, как сухарей в котомке нищего странника, да всё не то, мягких и вкусных не было, один сушняк и та чернуха. Я три года не был в отпусках, вот и надумал как-то слетать к морю Чёрному, поглазеть на девок тамошних, да себя неухоженного да беспризорного показать, проверить, такое ли оно море чёрное, как люди бают, и не врут ли эти люди бывалые?

Вот тут-то тут я очень к стати и вспомнил о давнем приглашении моих друзей-греков, погостить у их родителей в Гагре, на реке Бзыбь с беловатой, меловой водой и обитающей там форелью. Не знаю, за каким чёртом покинув Гагру, они живут на Севере в паршивом бараке, но факт остаётся фактом. У меня хватило такта не спрашивать их об этом, а у них не возникало желания доложить мне об этом, но узнав их поближе, я понял, что им, как и любой молодой семье, нужна была самостоятельность, тем более, что родители Лены были против этого брака. Лёшка и Лена были прекрасными людьми, а их сынишка Костик, или просто Коська, изумительный человечек и мой лучший друг, и даже то, что он звал меня просто «Бонька», мне очень нравилось.

Может быть, я слишком самокритичен, но зная себя не с лучшей стороны, я остерегался заводить знакомства и, тем более дружбу с женатиками, с ними же я и сам не заметил, как стал другом семьи и готов был за них и жизнь отдать. И точно знаю, что приглашение погостить у Лениных родителей было не данью пустой вежливости, а самым искренним, ведь я их любил так же искренне, как они мне верили.

Сходив в гости к моим друзьям, поговорив с ними, посоветовавшись, получив инструкции и наказы, в общем, всю «дорожную карту» вплоть до обратного прилёта и отчёта перед Еленой прекрасной о поездке и отдыхе. Мы с Лёхой сильно сомневались в точности исполнения мною арии о строевом уставе отпускника в исполнении Лены, но один согласно, а другой с сомнением кивали головами.

Но вот заявление на почти полугодовое безделье подписано и одобрено, уже на следующий день мне вручили несколько увесистых пачек ассигнаций разного достоинства, пожали мою жилистую трудовую руку и закрыли за мной дверь конторы. Всё, я свободный человек, с правами, но без обязанностей и позади у меня ещё три так беспонтово прожитых года, а это уже не кусочек, а целый кус, с кровью выдранный из моей жизни. За все эти годы, Балтика, я стал старше, но не мудрее, выходит, что жизнь меня почти ничему не научила, если с молоду мозгов не было, то откуда им было взяться в старости? Наверное, по этой причине я, получив отпускное бабло, первым долгом затеял пир на весь мир и назвал это просто – проводы чувака в отпуск.

Провожал я себя, любимого, и куролесил где-то с неделю, это было ощущение полной свободы, доселе не испытанная эйфория и полный физический и душевный комфорт. О, сладость безделья после многих лет физического и морального напряжения! По началу мои знакомые, друзья и коллеги шибко обрадовались дармовой выпивке, за столом они говорили много хороших напутственных слов, желали доброго пути, просили привезти из отпуска каких-то шмоток и сувениров. Грозились по первому требованию выслать денег столько, сколько пожелаешь, так у нас было принято – отпускников выручать, ведь каждый из нас мог оказаться в отпуске в какой-нибудь форс мажорной ситуации.