Дом на миндальной улице - Нелли Федорова

Да, я не могу сказать иначе. Иначе я была бы не другом для нее. Я не могу сказать – «она сенаторша, нам не достичь ее, как бы мы не пыжились, и придется опустить руки». Да, она сенаторша, и выкрасть ее – все равно, что выкрасть корону у князя. Но мы должны, понимаешь, милый, обязаны! Я эотинянка, ты селестиец, мы из того народа, который не может терпеть побоев ни для себя, ни для своих друзей, ведь так? И потом, вчера ночью я получила письмо от Эриния. Оно было подписано Ф.А. и он писал, что ищет ее, оставил свой адрес, чтобы известить его, если мы найдем ее раньше. Это уже больше, чем два отщепенца вроде нас. И потом… Я знаю, я не должна этого делать, я не имею права, но я сделаю. Я пойду к отцу, я буду умолять, если надо, но я должна увидеть Нелл еще раз, поговорить с ней и помочь, если ей нужна помощь, а я уверена, что нужна.

А ты поправляйся, родной. Надеюсь увидеть тебя скоро.

Целую, Лис.

(Групповой портрет. Холст, масло, 75х100. Внутренний двор богатой виллы, на заднем плане вырисовываются апельсинные деревья. На переднем изображены всадник на гнедой, блестящей шерстью лошади и человек с кривоногой собакой на поводке. Всадник одет в богатое платье эосских вельмож с роскошным плотным поясом, золотыми нашивками на плечах, расшитыми камнями наручами. У него важное, горделивое приятное лицо, темные волосы, благородная осанка. Человек рядом с ним высок и худ, лицо у него костистое, белокожее, с неприятным презрительным выражением узких серых глаз. Костюм безупречен, поза аристократична и изящна. У его ног сидит пузатая собака с короткими лапами и плоской, брылястой мордой, высунув бледно-розовый язык. Надпись на обороте смазана, поверх выведено тушью – Северин Нола и Гай Клавдий Брут, охота в Северной Итрее, год 858)

(Веспасиан Сикст Юлию Ноле, 11 июня, год 861)

Приветствую тебя, друг Юлий.

Как прошла твоя поездка? Расскажи мне, как все прошло? Наверное, Августа была довольна – я помню, она когда-то давно говорила, что хочет увидеть эти места. Правильно, дружище, балуй ее, любите друг друга, пока есть время.

Ты многое пропустил. Празднества были великолепны! Были и театры, и скачки, и игры. Вечера шли один за другим, даже не знаю, у кого мне понравилось больше. Септимий приглашает тебя к себе, он недавно бывал в Селестиде и привез оттуда шикарных лошадей, и живых, и золоченых, тебе должно понравиться. Айне тоже собирается ехать в Селестиду, у нее роман с кем-то из прибывших. Теперь они все собираются уезжать обратно, и она хочет поехать с ними. Знаешь, я сам жалею, что не бывал там. Все, кто туда ездил, расписывают ее как что-то невероятное. Да, конечно, те же поля и города, но люди, обычаи, все иное совершенно. Конечно, везде есть свои недостатки, но, сдается мне, там все же больше простора и воздуха. У нас все как-то тесно, узко. Вроде ты свободен и волен делать что угодно, но все равно понимаешь, что многого ты позволить себе не можешь. Эх, не могу я этого объяснить, но чувствую, что здесь мне опостылело.

Вот подумал о свободе, о выборе и вспомнил кое-что. Я помню, ты рассказывал мне о девушке Леонели, которую твой тесть сосватал сенатору. Да я и сам помню, видел ее у Фелисии, правда, не общался так близко, но мне она понравилась. Так вот я ее на днях видел. Не зря, стало быть, Августа Ирис приходила тогда на праздник. Представь себе, Нелл теперь в свите самой княжны Киры Кармины. Конечно, если б мне не назвали ее имя, я вряд ли вспомнил бы ее и уж точно не узнал – она сильно изменилась, кажется, стала старше, серьезней. Она была очень грустна, наверное, ей нездоровилось. Говорят, что она тоже ждет ребенка, и потому никого не принимает. Это, конечно, бабские слухи – у них вечно кто-либо в бремени, либо разрешился от оного – но странно, что при ее звании она сидит на своей вилле, как в тюрьме, под такой охраной, как на границе прямо. Нет, я понимаю, ревность и все такое. Я сам первое время ревниво относился к тому, что на Клементину смотрят другие мужчины, а женщины обсуждают нашу семью, но настолько… По меньшей мере это неблагоразумно.

Слушай, а сам ты как смотришь, чтобы позже поехать в Селестиду? Может, когда Августа разродится, поедем все вместе? И ты новые места посмотришь, и у нее дурное настроение развеется. В общем ты подумай, а лучше приезжай к нам, и поговорим. Мы с Тиной будем рады вас видеть.

Храни тебя Богиня,

Искренне твой, Веспасиан.

(Записка, оброненная в селестийском Сенате)

…Если честно, то складывается отношение, что нас дурят. Они упорно игнорируют все наши требования, и я знаю, что это вина не их князя. Я имел возможность общаться и с ним, и с княжной, и с их приближенными – разумнейшие люди, все прекрасно понимают и сами высказываются на эти темы с возмущением. Но, видимо, это настолько прибыльное или увлекательное занятие для среднего слоя чиновничья, что в нем-то и оседают все распоряжения. На днях получил доклад, недалеко от границы крестьяне обнаружили ущелье, вперемежку заваленное камнями и телами. Разумеется, никакой это не обвал и не караван – там и дорог-то нет, и не дикие звери – люди осмотрели это место, там сотни и сотни слоями, вплоть до голых скелетов. И конечно же, все следы те же – налицо все признаки травли бойцовыми собаками. Это не первый раз и не первое ущелье. И среди этих тел не только эотиняне, но и селестийцы и жители островов. Меня колотит оттого, что я слышу, что это дикарство благополучно сосуществует рядом с нами в государстве с разумным правителем, и никак нельзя его пресечь и уничтожить…

(Фелисия S. Помпею K., 12 июня, год 861)

Здравствуй, милый.

Как ты? Как Селестида? Как все продвигается?

Я живу как слепая, почти не выхожу из дома. Ребята приходят поддержать меня, да что я? Не мне нужна помощь… Меня нигде не принимают, поэтому все новости я узнаю исключительно через третьи руки, все больше от Марция и Энае. Айне уехала в Селестиду и, похоже, не вернется оттуда. Вообще замечаю, что многие просто-напросто убегают туда. Не удивлена, кто побывал у вас, дышать больше этой гнилью не захочет. Ты должно быть не знаешь, но, как только селестийцы покинули княжеский двор, все прежние связанные с Селестидой дела просто остановились. Я получила письма от Августы-Ирис, она негодует на то, как все эти бараны-сенаторы, держась за свое брюхо, задерживают любую княжескую волю в отношении Селестиды. Еще сильнее протестуют против наследования княжны… Да все это и неинтересно. Надвигается какая-то черная волна, и надо бы бороться, а я сижу здесь без света на душе и у меня нет сил бороться дальше. Эта ужасная апатия сведет меня в могилу. А все потому, что все действия наполовину уходят в песок. Бьешься, как рыба на берегу, а добиваешься того, что сдвинешься с места на миллиметр. Хотя и это должно радовать, но я так опустошена, что воспринимаю и хорошее, и плохое с одинаковым равнодушием.

Но мне надо рассказать тебе кое-что.

Я говорила, что меня нигде не принимают. Разумеется, относится это только к высшему кругу, так-то я постоянно то у консульши, то у ребят, то еще где-нибудь. И вот на днях меня вызывает к себе Августа Ирис. Мы сидели с ней за чаем, беседовали… Она такая серьезная, обстоятельная, несмотря на возраст. Она мне рассказала, что одна «влиятельная персона» просила за Леонель, и княжна с удовольствием выполнила это ходатайство. Я не могу прийти в себя, мне до сих пор не верится, что отец мог ради меня сделать это… Все боги не могли бы сделать большего! Я кажусь себе маленьким голодным ишаком, которому в конце длинного пути высыпали целый мешок отборного зерна! Помпей, ты только представь – это сделал отец, человек, который не видел меня ни разу за всю мою жизнь, и которому я имею такое же право просить, как самая убогая из его рабынь! Ну и слушай, что произошло.

Августа Ирис пригласила меня на следующий день к себе. У нее было небольшое празднество, и были многие из самых высокочтимых людей. Я чувствовала себя здесь муравьем. Впрочем, иные из них вели со мной беседы и вполне дружелюбно, хотя это могла быть элементарная вежливость, я не обольщаюсь, не думай. И среди них была княжна и с ней несколько дам, и между ними – Нелл! Нелл рядом с княжной! Это значит, что теперь он не посмеет запереть ее в чулане для своей забавы, она будет появляться в свете, она будет принимать. Нам с тобой от этого мало толку, но я надеюсь хотя бы на письма.

Помпей, родной, я не узнала ее. Это совсем другой человек. От нее осталось только имя, и то лишь часть… Не отрицаю, она великолепно одета и наверняка ест самое лучшее, поскольку ее волосы блестят, а лицо хорошего цвета, но при всем этом здоровье и красоте она выглядит ужасно. Это невозможно описать, но если б ты увидел ее глаза, ты бы понял. Это взгляд затравленного зверя, взгляд приговоренного к смерти, который в последний раз смотрит на солнце… У меня сердце сжалось, когда я увидела ее такой. У нас не было достаточно времени поговорить, тем более обговорить то, что мы должны были обговорить, но все же мы виделись. Я и представить не могла, что все так…