Нежное насилие - Мари Фишер

Снег, начавший падать в сочельник, превратился затем в отвратительный снежный дождь с ледяной крупой. Но это не омрачило радости предстоящего путешествия. Посидев на телефоне, Катрин нашла механика, готового поставить ей зимние шины. Она выехала к нему рано утром, а к девяти часам уже вернулась; летние шины лежали в багажнике. Хельга Гросманн и Даниэла ожидали ее на уже упакованных чемоданах.

– Халло! – крикнула Катрин. – Мне остается только помыться и переодеться, и можно двигаться.

В мастерской она помогала механику возиться с шинами и потому была одета в рабочий халат, изношенный пуловер и самые старые джинсы.

– Давай скорее! – поторопила ее Даниэла. Катрин стянула с рук перчатки и дохнула на замерзшие пальцы.

Зазвонил телефон.

– Кто бы это мог быть? – вслух спросила Катрин, сразу же осознав, сколь глуп подобный вопрос.

– Уж, конечно, не Таня с Ильзой из-за границы, – ответила Даниэла.

– Скорее всего, одна из клиенток, желающая предъявить рекламацию на какое-нибудь изделие, – изрекла Хельга Гросманн. – Не будем снимать трубку. Нас ведь могло уже и не быть здесь.

– Думаю, надо все же ответить, – проговорила Катрин.

– Зачем?

– Вдруг что-то важное. – Она направилась к аппарату.

Хельга Гросманн опередила ее.

– Я подойду! – Она сняла трубку и назвала свое имя.

Катрин стояла так близко, что услышала мужской голос.

– Это отец? – спросила она озабоченно. Раньше не случалось, чтобы Густав Гросманн звонил в Гильден, даже и для того, чтобы поздравить их с праздником.

Мать и дочь переглянулись.

– Нет, – ответила Хельга Гросманн и передала трубку дочери. – Это тебя.

– Катрин Лессинг.

– Ну наконец-то, – отозвался мужской голос.

– Это ты, Жан-Поль? Как мило, что ты позвонил!

– Я звонил раньше. Тебе не передали?

– Нет. Знаешь, мы как раз уезжаем, и…

Он не дал ей договорить.

– Я должен тебя видеть!

– Когда?

– Еще сегодня. Позаботься о билете на самолет до Мюнхена.

– Нет, Жан-Поль, это невозможно!

– Невозможных вещей не бывает, ma chérie. Слово «невозможно» ты должна вычеркнуть из своего лексикона.

– Ну пойми же! Мы уезжаем в горы!

На другом конце провода возникла короткая пауза. У Катрин уже появилась надежда, что он понял ситуацию.

– А как же лавка? – спросил он.

– Пока закрываем.

– Excellent.[24] Значит, ты свободна, ma petite!

– Нет, это не так! Ты понял все неправильно, Жан-Поль!

– Пусть твои мать и дочь уезжают вместе, а ты прилетай ко мне в Мюнхен.

Катрин показалось, что бесполезно пытаться разъяснить ему ситуацию, и она попробовала другое средство:

– Ты сейчас в Мюнхене?

– Нет, в Цюрихе. Но билет на Мюнхен в кармане.

– Ну заканчивай, мама, – вмешалась в разговор Даниэла.

– Тихо, дорогая, – остановила ее Хельга Гросманн.

– Мы собираемся ехать на моей машине в Винтерберг, что в Зауэрланде, – попыталась объяснить Жан-Полю Катрин.

– Пусть они на этой машине и едут, а ты и без нее доберешься до аэропорта.

– Жан-Поль, это невозможно – у мамы нет водительских прав.

– О-ля-ля! Печально. Но теперь слушай меня внимательно. У тебя ведь отпуск, n'est-ce pas? Почему бы тебе не провести его со мной? Хотя бы пару дней! Мне обязательно нужно с тобой поговорить. Это важно. Катрин вздохнула.

– Если бы ты известил меня раньше!

– Я уже раз звонил, я ведь сказал только что.

– Я имею в виду – намного раньше. За неделю. Тогда я бы распланировала свое время иначе.

– Ну как можно быть такой тяжелой на подъем? Ладно. Ты не можешь прилететь в Мюнхен, тогда я поменяю билет и прилечу в Дюссельдорф, встретимся в твоей квартире.

– Как же мне это сделать?

– Отвезешь семью в Зауэрланд и вернешься.

– На это уйдет много часов, Жан-Поль.

– Ну и что, выходит, я не стою этих идиотских часов?

– Да я-то сама побежала бы к тебе хоть в пустыню. Но семья…

– Семья отлично обойдется и без тебя, поверь мне. Маленькая девочка и grand-mere[25] всегда d'accord.[26]

– Подожди! – Катрин прикрыла низ трубки ладонью. – Как вы смотрите, если я вас только подброшу в Винтерберг, а потом…

– Ну конечно, дорогая! – прервала ее Хельга Гросманн. – Считай себя свободной от ответственности за нас.

– Фу, как глупо и скучно, – пробурчала Даниэла. Катрин отняла ладонь от трубки.

– Договорились. Я приеду. Не могу только точно сказать, в котором часу. Погода здесь отвратительная.

– Главное, веди машину осторожно, chérie! А я подожду.

Еще несколько прощальных фраз, и Катрин положила трубку.

– Мне так жаль, – сказала она. Хельга Гросманн пожала плечами.

– Почему ты должна проводить время с нами, если тебе предлагается что-то более приятное?

Даниэла недовольно фыркнула:

– Ты – предательница!

Катрин вся сжалась.

– Придется тебе к этому привыкать, дорогая, – произнесла Хельга Гросманн. – Отношения между женщинами всегда рассыпаются в прах, как только на горизонте появляется мужчина.

– Это неправда, – запротестовала Даниэла.

– Правда, дорогая, поверь мне. Так уж заведено.

– Нет, бабушка. Ведь ты бы никогда нас не оставила на произвол судьбы из-за какого-то чужого дяди.

– Почему же, – возразила Катрин, – однажды она уже почти решилась на это.

– Но все-таки не сделала!

– Это потому, что я учинила страшный скандал.

– Правда? – усомнилась Даниэла.

– Пусть бабушка тебе сама расскажет. А я пойду приоденусь, чтобы мы могли наконец отправиться в путь.

В ванной комнате Катрин сняла джинсы, пуловер и рабочий халат и запихнула их в бак с грязным бельем. Моя руки, она видела в зеркале свое бледное лицо с ясными серыми глазами. Оно выглядело истощенным. Она чувствовала себя как тот ребенок из сказки, который стоял внутри очерченного мелом круга, не смея из него выйти, в то время как другие дети дергали его в разные стороны.

Неужели она действительно поступала несправедливо, оставляя всего на пару дней – ведь больше-то и не получится! – мать и дочь в пансионате. Рассудок отвечал однозначно: «нет», но все равно какое-то смутное чувство вины не покидало ее.

Как это было тогда, много лет назад? Катрин уже давно об этом не вспоминала, да и мать ни разу не коснулась этой темы, но обе они ничего не забыли. Катрин была тогда старше, чем Даниэла теперь, лет двенадцати-тринадцати. Дед и бабка уже умерли, квартира осталась Хельге и Катрин на двоих. Казалось, пришел момент, когда жизнь девочки могла снова стать более приемлемой.

Тут-то и появился этот человек, к которому Катрин сразу почувствовала отвращение. Почему? Потому что он был таким обывательски-сверхкорректным высокопоставленным чиновником почтового ведомства? Или потому, что она боялась, как бы он не отнял у нее мать? Даже сегодня она не могла ответить на этот вопрос. Но теперь Катрин склонялась к мысли, что он вообще-то был человеком вполне порядочным. Иначе ее мать, весьма критически оценивавшая мужчин, никогда не ощутила бы к нему симпатии. Но Катрин всегда его ненавидела.