Отголосок: от погибшего деда до умершего - Лариса Денисенко

Когда Ханна обнималась, я всегда думала о том, что такие чувства как я сейчас мог бы испытывать Дон Кихот, если бы ветряные мельницы вдруг принялись его ощупывать. В Ханне не было ничего мягкого, я всякий раз волновалась, что она наставит мне синяков своими пылкими объятиями. «Какая же ты загорелая!» «Какая ты бледная. Ты вообще выползаешь наружу? Ну вот что ты делаешь дома?» «Если бы меня не было дома, кто бы тебе открыл? Кстати, ты что, с вещами?» «Ага». «В ванну хочешь?» «Больше хочу печенья или пива, у тебя есть?» «Вода и хлеб. Может, немного вина». «У тебя всегда чувствуешь себя или как в КПЗ, или как в гостях у Христа».

Как всегда, я закатила глаза. Как я люблю Ханну, она моя личная озвучка! Все, что у меня варится в котелке, и все, о чем я думаю, Ханна вываливает из всех котлов и произносит вслух. «Я пойду что-то тебе приготовлю, а ты лучше прими душ». «Ты такая напористая, если бы я знала тебя хуже, могла бы подумать, что ты хочешь меня соблазнить, но, к сожалению, это не так, ты просто помешалась на чистоте. О’кей, пойду. О, а это что?»

Ханна никогда не дожидалась ответа, если можно было подбежать и схватить вещь, ее интересовавшую. На этот раз это были дедовы вещи, рисунки и письма. «Дай сюда!» Я так и знала, что единственным человеком, который напялит хасидскую шляпу себе на голову, будет Ханна. У нас так всегда было, я хотела сделать, но останавливалась, а Ханна хотела – и делала, а потом извинялась – в лучшем случае. Манфред говорил, что у Ханны запараллелены действия и мысли, как у животных. Козел.

«Где ты это взяла?» Я поняла, что должна срочно ей кое-что объяснить, поэтому рассказала о деде, сухо и кратко. «И что ты думаешь?» – спросила я после паузы. «Я еще больше хочу есть, если ты не против. И выпить. Бог мой, ну почему это случилось не со мной? Впрочем, мне сейчас нельзя испытывать стрессы». «Это почему?» «Я тебе писала, что приеду не одна?» «Ты меня проинформировала. Я подумала, что у тебя кто-то появился». «Собственно, так оно и есть. Только не у меня, а во мне».

Ханна смотрела на меня своими сумеречными глазами и больше ничего не говорила. А я тормозила. Нет, я сразу поняла, что она может иметь в виду, но просто не могла вот так просто взять и поверить в это. «Ты беременная?» «Да! Ты за меня рада? Слушай, принеси хотя бы яблочко. Хотя лучше что-то посущественней, от яблок у меня квакает в животе». Я присела. «Слушай, я что-то не понимаю, когда же ты успела?» «В Турции, где ж еще?» «То есть он у тебя от турка?» «Ну, я не вполне уверена. Или от турка, или от англичанина. Но знаешь, тетка, которая меня осматривала, сказала, если от турка, то у малыша что-то будет синенькое, я вот только не помню, что именно: синяки, анус или пуп». «Синий анус? Что ты несешь?» «Ну, наверное, не анус, может, ямка на попочке, я не помню, но что-то должно быть синее, она сама турчанка, замужем за шведом, ей лучше знать, что и где бывает синим у малыша с азиатской кровью при рождении. Может, надо на что-то нажать, и оно синеет». «Ханна, это ребенок, а не покойник! Что у него должно синеть от прикосновения?»

Я ошеломленно молчала. Ханна предложила потрогать ее живот. Я очень не любила тактильности. И она об этом прекрасно знала, возможно, думала, что ребенок должен все изменить. «Я не хочу. Он еще инфузорный, я его не почувствую». «А тебе было бы лучше, если бы он тебя пнул или куснул? Хотя нет, чтобы куснул, тебе надо трогать не живот, надеюсь у него хватит ума прокладывать свой путь на волю головой, а не попкой. Ну вот ты спрашивала маму, как шел Манфред? Потому что как отсюда пойдешь, так и будешь идти. Слушай, чего ты так боишься тела? И своего, и чужого. У меня всегда был к тебе один вопрос, а в девичестве ты вообще мас…» «Стоп! Хватит. Слушай, я пошла тебе за хавчиком. Так будет лучше». «И не забудь о пойле!»

Я принесла ей все, что нашла в своем холодильнике, в общем-то, угощение не из лучших. Полбокала белого рейнского, три сливы, обветренный, как физиономия моряка, кусок палтуса, но для рыбы это нормально; черствый хлебец и вареное яйцо. Ханна вдохновенно щелкала моим ноутом. Отвечала на письма, ее рука нащупала сливу, потом бокал, на лице мелькнула счастливая улыбка, подруга сделала два глотка. «Слушай, я тут читаю письмо Манфреда. Он ведет себя нагло». «Постой, какое письмо?» Ханна энергично жевала хлебец и палтус. «Смотри». Она развернула ко мне монитор. Письмо Манфреда украшали хлебные крошки и палтусовая кость, этот натюрморт напоминал бешеную птицу с вытаращенными глазами и коротюсенькими крылышками.

«Марта, я тут подумал, лучше бы ты искала себе любовника, чем копалась в жизни деда. Я вчера услышал меткую фразу: люди, у которых есть дети, всегда живут будущим, а люди, у которых нет детей или любовников, всегда живут прошлым. Тебе необходимо перерасти в другой тип, перейти на другой уровень. Я очень этого тебе желаю. Фредди-Манни». «Ставлю на синий анус – он это не слышал, а часами искал в Интернете что-то вроде этого, что бы подходило к ситуации. Апломб какой! Будто он многодетный папашка, живущий в космическом яйце. Чего он к тебе пристал? Ему это все не нравится? Он в детстве не читал Жюля Верна?»

«Не читал. Не нравится. Он думает, что эту тему нужно закрыть и все. Чтобы не испортить репутацию». «Чью? Слушай, даже если закрыть откупоренную бутылку вина или шампанского, напиток не будет таким, как раньше. Лучше сразу выпить. У тебя еще есть?» Ханна покрутила перед моим носом пустым бокалом. «А тебе не вредно?» «А тебе жалко?» Капризная Ханна, вино у меня еще было, и я покорно пошла откупоривать новую бутылку.

«Слушай, я тут подумала. Мне Ширин, докторша-турчанка, прислала фотку моего малыша, вот посмотри!» «Ханна, ну на что там смотреть? О’кей». Собственно, это было очень похоже на современное искусство. В этой фотке тоже скрывался намек на нечто более глубокое, иное, большее. «Манфред говорит, что тебе поскорее нужно стать мамой, а как ему понравится, если он станет отцом?» «В смысле?» «А я вот возьму, напишу ему письмо с темой «поздравляю, папочка!», вложу эту фотку, и посмотрим, как он будет жить будущим». «Постой, ты с ним давно не спишь!» «Ну и что? А вдруг я сохранила его сперму на трудные времена». «Ты это сделала???» «Нет, но он поверит так же легко, как ты в это сейчас поверила!» Мы расхохотались. Я могу себе представить состояние Манфреда, он стопроцентно поверил бы, он из тех мужчин, которые отдают должное собственной сперме; персональное землетрясение в парочку баллов ему было бы гарантировано. Но нужно жалеть своих братьев. Слово «жалость» всегда напоминало мне цветущий куст, что-то похожее на жимолость или жасмин. Тревожное скопление соцветий с навязчивым запахом, склоняющее куст к земле.

«Слушай, а как ты собираешься жить?» «Исключительно будущим, как указал святой Манфред». «Я серьезно. Ты собираешься выяснять, кто его отец, ты собираешься создавать семью?» «Знаешь, семья как-то сама образовалась без моего собирания». Ханна пожала плечами. «Я думаю, что все будет хорошо, у меня есть сбережения, я могу работать дома, чувствую себя я хорошо». «А ты говорила потенциальным папашам о ребенке?» «Нет. Многое пришлось бы объяснять, а я этого не люблю. Они друг с другом знакомы, но не в таком статусе. Я переписываюсь с обоими. Кто-то обязательно отпадет, не у каждого достаточно крепкие челюсти, чтобы постоянно держаться за ветку. Или я отпаду, как грушка, которая налилась и упала на землю».

«Ты их любишь?» – наивно-растерянно спросила я. «Похоже, что да, по крайней мере, я влюблена, такое состояние, когда все слова хочешь проверять осязанием, даже то, как он учился на медицинском. Это, наверное, потому, что я очень плохо их знаю. Что тебе еще сказать? Рон прекрасно играет в ватерполо, Бора так улыбается, что сразу начинаешь думать о том, как он целуется». «А когда Рон плывет – сразу начинаешь думать, как он обнимается?» «Размах его ручищ поражает!» Я улыбнулась. «А я трусиха. Я не могу так быстро влюбляться, я никогда не вижу в улыбке поцелуя. Никогда». «Да нет. Ты очень смелая в мыслях, тебе стоит однажды их отпустить, вот и все. Но ты держишь их на подтяжках. В конце концов, ты дочь своего отца». «И внучка своего деда. Ты знаешь, они против того, чтобы мне помог дядя Артур». «Конечно, они против. Таким людям, как дядя Артур, успешность прощают лишь тогда, когда они, например, становятся импотентами и об этом узнают поголовно все. В таком случае отношения к нему изменилось бы быстро. Они бы ринулись к нему в гости со штруделями, пластинками с его любимой музыкой, с собственными бедами и даже с деньгами. Люди – не фрукты. В красивых наливных, ярких и здоровых людях всегда приятно находить червячка. Это тебе не абрикос, который выбрасываешь. Людей прижимаешь к сердцу. Ты же сама это знаешь».

Зазвонил телефон, я вздрогнула, Ханна посмотрела, кто звонит. Брови ее поднялись на целый сантиметр выше, как два месяца в ночном небе. Так темнеет у Ханны на душе. «Наташа?» Я утвердительно кивнула и приняла звонок. «Привет. Да. Прочитала его письма. Жутко. Даже нарциссы начали вонять стариковским бельем, пришлось вынести их вместе с вазой на балкон, иначе бы меня вытошнило».